Шарль Бодлер

      Анализ  Ш. Бодлера намного глубже. Прежде всего, вскользь, но колко и решительно, он опроверг оценку Ш. Сент-Бёва. "Истинное произведение искусства не нуждается в обвинении. Логики произведения достаточно для любого утверждения морали, и это уже задача читателя делать выводы из выводов". Ш. Бодлер с тонким пониманием и необычайной симпатией раскрыл суть творчества Флобера, показав как тому удалось тотально обновить роман и "взять верх" над О.Бальзаком.

      Удивительно, но кажущиеся антиподы - Ш. Бодлер и Г.Флобер, представляя разные варианты эстетического отношения к действительности, были близки друг другу. Флобер подверг беспощадному анализу общество, Бодлер - себя.

      Г.Флобер по достоинству оценил статью Ш. Бодлера: "Ваша статья доставила мне величайшее удовольствие. Вы проникли в тайный замысел моего произведения так, словно вселились в мой мозг. Вы поняли и прочувствовали все до самой глубины".

      Он  так же глубоко понял и прочувствовал "Цветы Зла": "Вы нашли способ омолодить романтизм. Вы ни на кого не похожи (а для писателя это  первейшее из всех качеств). Оригинальность стиля рождена самим замыслом... больше всего мне нравится в вашей книге, что в ней главенствует Искусство <...> Вы неподатливы, как мрамор, и пронзительны, как английский туман".

      Удивительное  свойство Ш. Бодлера - критика проявлялось еще и в том, что он легко откликался на творчество авторов, чьи художественные системы были достаточно далеки от его собственной и мог глубоко проникнуть в них.

      Теофиль Готье - автор, по многим аспектам своего художественного мировоззрения, противоположный  самому Шарлю Бодлеру. Но когда Бодлер - критик всматривался в произведения Т.Готье, то открывал самого себя. Все, что Ш. Бодлер писал о поэзии Т. Готье глубоко верно. Он, прежде всего, делал акцент на чувстве в поэзии Т. Готье, которое "игнорировалось низкопробными критиками". По мнению критика, поэт умел объяснить самую суть "нежности и меланхолии". Видя в этой меланхолии положительное начало, граничащее иногда с античной грустью, Бодлер с удовольствием цитировал фрагменты, раскрывающие головокружительный ужас небытия в "удивительной симфонии "Потемки"". Бодлер утверждал, что "этому поэту, обвиненному в чувственности, свойственно было впасть в католический террор, так глубока была его  меланхолия".

      Он  увидел в поэзии Т. Готье новые идеи, одна из которых - утешение искусством. "Это привилегия искусства из ужасного создавать красоту, и тогда боль, воплощенная в ритме и такте, заполняет разум тихой радостью".

      Ш. Бодлер высоко ценил стиль Т. Готье: "Безошибочное знание языка <...> удивительный словарь, странички которого, приведенные в движение божественным дыханием,  раскрываются, чтобы отчетливее выступило простое слово, единственное слово, и в итоге возникает чувство порядка, которое ставит на свое естественное место каждую черту, каждый штрих, не пропуская ни одного нюанса".

      Обладая умением выстраивать историко-типологическую перспективу, Ш. Бодлер уверенно поместил Т. Готье в "великую школу меланхолии, основанную Р.Шатобрианом".

      Почти сходная ситуация связана с анализом поэзии Теодора Банвиля, удивительного  экспериментатора и мастера "акробатической оды". "Из уродства и глупости он рождает новый жанр волшебства", писал Бодлер, в нескольких статьях подчеркивая сильные стороны в творчестве этого светлого поэта, которого Пелисье презрительно называл "клоуном рифмы".

      Сильной стороной Бодлера – критика можно считать его четкое, сложившиеся представление о специфике искусства. "Что представляет собой чистое искусство, согласно современной концепции? Это – творить магию, содержащую одновременно объект и субъект, мир внешний по отношению к художнику и самого художника".

      Данное  определение трудно отнести к чеканным постулатам классицистской поэтики, но для Бодлера владение поэтическим словом - это возврат к практике словесной магии древних жрецов-поэтов. Поэт-демиург должен быть медиумом между мирами, переводящим магией слова свое божественное тайновидение. "Умело со знанием дела владеть языком, это значит практиковать нечто вроде колдовского заклинания". Поэтому истинная поэзия для Бодлера сродни священнодействию.

    Если  этого священнодействия не происходит, то не будет и истинной поэзии. Примером поэтической глухоты для Ш.Бодлера был социалистический поэт П. Дюпоне, которого он обвинил в отсутствии стиля, и тут же задался вопрос "в чем же великий секрет Дюпона, откуда та симпатия, которую он рождает?". Да, любое стихотворение Дюпона можно пропеть, в его поэзии все просто и ясно. Но его поэзия не наводит на размышления, а это худшее из зол. "Я не испытываю ничего кроме болезненного раздражения", - писал Бодлер, - "Недостаточно обладать звонким и красивым голосом, намного важнее иметь чувства".

      Что же касается такой глыбы французской  литературы, как Виктор Гюго, то отношение  Ш. Бодлера было двойственным, колеблясь от положительного до отрицательного. В дневнике можно встретить следующую запись: "Гюго написал на книге: Шарлю Бодлеру, jungamus dextras. Я понимаю скрытый смысл этого латинского выражения. Оно должно означать: соединим наши руки, чтобы спасти человеческий род. Но мне плевать на человеческий род, а он этого не заметил" (218).

      Г. Флотт, исследователь творчества Ш. Бодлера, образно указал на отличие взглядов Ш. Бодлера от взглядов В.Гюго: для Гюго Париж – город революции, для Ш. Бодлера – город проституции.

    Бодлер  с интересом наблюдал за творчеством  В.Гюго, отвергая слепое обожание его  адептов. "Жрецы, блюдущие культ Гюго, ходят, всегда склонив головы - да так низко, что не видят ничего, кроме собственных пупков".

      В "Салоне 1846 года", сравнивая В.Гюго с Э.Делакруа, Бодлер отдавал предпочтение последнему, которого считал более  глубоким и более истинным романтиком, нежели В.Гюго. Однако пятнадцатью годами позже, когда В.Гюго оказался в ссылке, а его взгляды претерпели серьезную эволюцию, изменилось и отношение к нему Шарля Бодлера.

      Теперь  он отметил масштаб дарования  В.Гюго, его энциклопедизм и универсальность, космизм создаваемых страстей и характеров. "Ни один художник не сравнится по универсальности с В.Гюго и не способен пойти на контакт с силами общественной жизни <...> Я спрашиваю, можно ли найти в истории всех народов поэта, который был бы, как В.Гюго, удивительным средоточием человеческих и божественных аналогий <...> Это гений без границ <...> Чрезмерность, неизмеримость - обычные качества, определяющие Виктора Гюго".

      Бодлер  высоко ценил метафизику поэзии В.Гюго, задававшуюся вопросами, нерешенными  современной наукой, избегавшую дидактики. Рассуждая об этих качествах романтической поэзии, Ш. Бодлер вспомнил эволюцию вселенной, которая удивительно похожа на ту, что была создана Э.По в "Эврике": "Материя и движение суть лишь дыхание Бога <...> придет ли день, который изменит мир окружающий нас?". 

        Малые поэмы В.Гюго, наделенные  энергией Вселенной, опираясь  на мифологическую память человечества, подняли саму поэзию на такую  высоту, с которой поэт, как олимпиец, может рассматривать всю эволюцию  человечества.

      Подобно Иоанну Дамаскину Бодлер охотно оперирует понятием энергия - но понимает ее не как присутствие Бога в иконическом лике, а как  некую не вербализируемую субстанцию, наполняющую поэтические тексты. Бодлер чувствовал эту энергию в стихах В.Гюго. В какой-то степени значимую формулировку данного понятия можно найти в статье о комедиографе Ф. Рувьере, где Бодлер декларирует существование "высшей грации литературы, каковой является энергия. Все это относится к Ф. Рувьеру; он обладает этой высшей решительной грацией, - энергией, напряжением в жестах, в словах и во взгляде".

      Анализ  поэтического творчества В.Гюго подводил Ш. Бодлера, как и в случае с разбором творчества Т. Готье, к самоанализу - он как бы проверял другими эстетическими стандартами свое эстетическое кредо. Тогда он вычленял близкие или сопоставимые корреляты, вписывающиеся в тот идеальный творческий процесс, который как некая идеальная сущность (своеобразный платоновский "эйдос") манифестировался в той или иной мере в творчестве настоящего поэта.

      В "Салоне 1846 года" Шарль Бодлер писал, что критика должна быть "развлекательной", имея в виду необходимость ясности для читателя, способность подсказать правильное понимание сути художественного или литературного явление, отделить фальшивое от настоящего. "Я всегда стремлюсь найти в окружающей нас природе примеры и метафоры, которые помогут мне охарактеризовать впечатления духовного порядка", - писал Ш. Бодлер, сравнивая поэзию М. Деборда-Вальмора с английским садом.

      Один  из парадоксов Шарля Бодлера стал его творческим кредо, сближая его мировидение с позицией американского "собрата" - Эдгара По. Бодлер утверждал, что "невозможно быть поэтом, не будучи критиком". Или, как говорил несколько позже Поль Валери, - классический поэт это тот, кто несет в себе критику, воплощая ее в своем творчестве. 
 
 
 
 
 
 

Литература:

    Статья  «КРИТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ ШАРЛЯ БОДЛЕРА В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ XIX ВЕКА»