Метафоры в современном английском языке

  Аристократка, живущая в современном мире, напоминает механическую куклу.  В “A Game of Chess” живой запах умерщвлен. Он становится искусственным (парфюмерным) и воспринимается как запах разложения. Изобилие анимистических метафорических эпитетов помогают именно так воспринимать этот запах: «strange  synthetic perfumes», а также глагольных метафор “troubled, confused and drowned the sense in odours”. Таким образом, метафорический образ создается, с точки зрения лингвистики, с помощью метафоры как способа существования значения слова, а также  метафоры как явления синтаксической семантики.

  Заполняя все художественное пространство произведения, поэтические   образы позволяют судить о том, насколько богат метафорический язык автора. Там образ аристократки создается при помощи развернутой метафоры, внутри которой существуют двучленные метафоры: “strange synthetic perfumes”- метафорический эпитет; “satin cases”-метафорический эпитет. В целом, развернутая метафора построена из грамматических и лексических метафор, что создает дополнительные коннотации оценочности, эмоциональности, экспрессивности или стилистической соотнесенности, то есть участвует в семантическом осложнении лексического значения слов высказывания.

   Следующий   эпизод аллюзивен, но в нем   определенная часть метафорична,  что делает весь отрывок развернутой авторской метафорой.  Мотив утраты чувства истории, в целом очевиден в первой части “Игры в шахматы”. Великосветскую даму окружает мир прошлого европейской культуры. Но в ее сознании прошлое редуцировано к шаблонам, тривиальным объектам, за которыми уже не угадывается его временная сущность. Пласты культурной традиции, как показал анализ, взаимопроникают друг в друга, но их связи исчезают, едва внимание сосредоточивается на самих предметах. Декоративный плющ (аксессуар Диониса), роскошное кресло (напоминание о Клеопатре), кессонный потолок (дворец Дидоны) и, наконец, картину, изображающую сцену превращения Филомелы, никак нельзя соотнести друг с другом. Именно поэтому они названы “обломками времени” (stumps of time). Метафорическим смыслом наполнены и следующие строки произведения:

Under the firelight, under the brush, her hair

Spread out in fiery points

Glowed into words, then would be savagely still.

   Как известно, лингвистическая сущность метафор в силу ее неоднозначности находит разнообразное толкование р различных областях языкознания. Так, с точки зрения классификации  И.В.Толочина,  представленная выше метафора - это метафора как явление синтаксической семантики, потому что основное внимание уделяется метафорическому значению, возникающему при взаимодействии слов  в структуре словосочетания. Согласно теории Арнольд, данная метафора- развернутая метафора или расширенная. М.В.Никитин назвал бы эту метафору скорее грамматической, чем лексической,  в то время как М.Блэк , Н.Д.Адрутюнова и А.Ричардсон рассматривали бы ее в соответствии с «интеракционистким» подходом.

I think we are in rat’s alley

Where dead men lost their bones.

   Синтаксически не выделяя реплики повествователя, Элиот, как полагает Смит, дает читателю понять, что герой не произносит их вслух, а лишь размышляет [Смит:81]. Молчание повествователя, опустошенного чувственностью, подобно его молчанию в Гиацинтовом саду, означает смерть-в-жизни. В данном эпизоде эта тема репрезентируется   традиционными  метафорическими образами смерти: rat’s alley, dead men (крысиная тропинка, мертвецы). Они же являются ключевыми словами всей поэмы.

    В беседе  аристократки с ее гостем на  первый план выдвинуты такие  темы:  усталость, сознание скуки,  никчемность их существования. Такая  интерпретация разговора приходит на ум, когда прочитываешь вторую часть поэмы в поисках метафоры.

   В беседе простолюдинки,  напротив, подчеркнуто деловое, трезвое,  но вопиюще заземленное отношение  к жизни. Духовный вакуум –  вот что сближает героинь, стоящих  на столь отдаленных ступенях  общественной лестницы. И как горькая насмешка звучит в конце части реплика  Офелии:    “Good night, ladies, good night, sweet ladies”,- обращенная к расходившимся после закрытия паба девицам, вульгарным «леди» грязных улиц – Мэй, Лу, Лил. «Sweet ladies»- это простая метафора как явление синтаксической семантики - метафорический эпитет.

   В заключительной  части главы действие переносится  в лондонский паб, где две  “представительницы социальных  низов” обсуждают семейные проблемы. Читатели узнают, что к одной из них, которую зовут Лил, вернулся с войны ее муж Альберт. Пока он воевал, Лил развлекалась со своими любовниками и, чтоб не забеременеть, принимала таблетки. Но они не помогли, и Лил сделала аборт. К тому же ей пришлось потратить деньги, которые Альберт дал ей на то, чтобы она вставила себе новые зубы. Подруга уговаривает Лил привести свою внешность в порядок. Ведь Альберт хочет отдохнуть от войны, и если он увидит, что его молодая жена превратилась в старуху, то он может ее бросить.

                           Огненная проповедь/ The Fire Sermon.

   Глава третья, озаглавленная “The Fire Sermon”, на первый взгляд лишь повторяет все то, о чем повествователь, правда, на языке иных метафорических образов, говорил в главе “Игра в шахматы”: чувственность человека есть причина его опустошения и отчуждения от истоков жизни. Этот смысл заключен в ее названии, отсылающем читателя к «The Fire Sermon» Будды, где пророк говорит о том, что все воспринимаемое человеком охвачено пламенем страсти. 

 Идея отчуждения  человека от жизненных сил  разведена в главе “A Game of Chess” на три составляющих: 1) утрата чувства истории, 2) отчуждение людей друг от друга, 3) бесплодие и аборт. “The Fire Sermon” рассматривает эти же проблемы сквозь призму уже более обобщенного видения мира. Здесь в центре внимания Элиота оказывается сама природа и человек. Главу можно разделить на три части.

   В первой части перед читателем предстают картины урбанистической природы, которую воспринимает и которой окружен повествователь. Во второй части появляются обитатели бесплодной земли. В сжатой форме рассказывается о встрече повествователя с мистером Евгенидом, купцом из Смирны, а затем следует эпизод любовного свидания клерка и машинистки. Наконец, в финале слово получает сама природа. Она наделена теми же свойствами, что и человек. Изменения, происходящие в душе человека, затрагивают и ее. Связь эта весьма ощутима, ибо природа возникает в персонифицированных метафорических образах “дочерей Темзы”.

   Уже первые  строки главы рисуют увядание  природы с приходом осени. Дряхлеющая природа дана в “The Fire Sermon” в метафорическом образе Темзы - развернутой метафоры, состоящей из простых метафор. Но современный мир поражен бесплодием, и бог растительности (тот дух, что обитал в реке), представленный в “Огненной проповеди” метафорически, (“the last fingers of leaf clutch and sink into the wet bank”-грамматическая метафора, осложненная метонимией) умирает, ибо наступила осень. Нимфы, персонификации священной сущности реки, покидают место своего обитания:

The river tent is broken: the last fingers of leaf

Clutch and sink into the wet bank. The wind

Сrosses the brown land, unheard. The nymphs are departed.

   Экспрессивность строки рождается за счет использования простых метафор: “the river tent is broken: the last fingers of leaf “; “ the last fingers of leaf clutch and sink into the wet bank”; “ the brown land”- это не просто земля бурого оттенка, а «гниющая земля»- метафорический эпитет.

   Важнейшим метафорическим образом главы “The Fire Sermon”, так же, как и главы “A Game Of Chess”, является огонь.  Центральный мотив “Огненной проповеди”- мотив осквернения (опустошения). Человек предстает как осквернитель, заражающий огнем своей страсти мир, природу, которая также становится воплощением всего чувственного и греховного. Но чувственность мимолетна, она исчерпывает себя, и природа предстает опустошенной, бесплодной, утратившей былую страсть. Поэтому Темза, в  метафорическом образе которой представлена природа, пуста и не несет в себе даже тривиальных свидетельств чувственной любви:

The river bears no empty bottles, sandwich papers,

Silk handkerchiefs, cardboard boxes, cigarette ends

Or other testimony of summer nights. The nymphs are departed,

And their friends, the loitering heirs of city directors,

Departed, have left no addresses.

By the waters of Leman I sat down and wept.

   Последняя фраза представляет нам самого повествователя. “Leman” означает не только Женевское озеро, где в 1921 году Элиот работал над “The Waste Land”. Это слово имеет устаревшее значение “lover, sweetheart” или “unlawful lover”. Таким образом, еще раз становится очевидным, что в основе отношения человека к миру лежит чувственность.

  Десакрализация бытия  связана с утратой духовного  наследия. Заданный фразой “By the waters of Leman I sat down and wept”, этот мотив получает в “The Fire Sermon” дальнейшую разработку. Жизнь в бесплодной земле - автоматическое чередование одних и тех же форм “из года в год” (year to year). Итак духовное наследство жителей “бесплодной земли”- смерть.

   Зловещая атмосфера  первой части “Огненной проповеди” нагнетается при помощи многочисленных метафорических образов смерти. На берегу Темзы разбросаны обнаженные трупы (white bodies)  и человеческие кости (bones). Среди них снуют крысы, которые уже появлялись в «видениях» повествователя в предыдущей главе поэмы. Ключевые слова и выражения: the rattle of bones - cтук костей; death - смерть; walked among the lowest of the dead; patronizing kiss(метафорический эпитет); dull canal(метафорический анимистический эпитет) - безжизненный   канал – определяют тематику третьей части поэмы.

   Вторая часть “The Fire Sermon” меняет угол зрения повествователя. Природа исчезает, и в центре внимания остается человек. Во второй части “Огненной проповеди” предметом элиотовского анализа оказывается сам человек, его частная жизнь и культура, им создаваемая. Этический план главы: воплощается в реалиях современной жизни. Человек оскверняет чувственной любовью тот мир, что его окружает, и тот мир, что заключен в нем самом, чувственной любовью. Он отчуждается от жизнедарующих источников мира, и все его бытие, некогда осененное божественным светом и имевшее высший смысл, теперь сведено к элементарным функциям. Животная страсть человека угасает, и он превращается в безжизненный автомат.

   В целом, весь  эпизод следует трактовать как поэтическое воплощение идеи осквернения. Важно, однако, учитывать, что тема осквернения, поругание природы (женщины) как бы “вынесена за пределы текста”. Это неслучайно – ведь она воссоздана рефлексирующим художником. Связанное с греховной человеческой природой, осквернение произошло в прошлом, и любовный эпизод - лишь его  следствие или неосознанное повторение. Осквернение стало каждодневным, вошло в привычку. Утратив для современных людей значение, оно утратило и внутреннюю трагедийность, ибо его сущность – смерть.

    Вместо меланхолии, тоски, грустных размышлений,  машинистка проявляет полное  безразличие и нежелание думать.  Ирония Элиота, как мы видим,  направлена не только на героиню  “The Waste Land”, но и на сентиментальное, введенное в литературный обиход культурой XYIII века, представление о трагической любви и утраченной добродетели.

   Для  машинистки, чей метафорический образ описывает Элиот, любовное свидание не может быть предметом переживаний. Она воспринимает его как нудную механическую работу, которую приходится автоматически  выполнять. Внутренний мир машинистки полностью опустошен. Она утратила способность чувствовать, размышлять (она даже не заметила, что ее любовник ушел) и превратилась в безвольную марионетку. Бессознательность существования машинистки есть одно из многочисленных проявлений в поэме темы смерти-в-жизни:

When lovely woman stoops to folly and

Paces about her room alone

She smoothes her hair with automatic hand,

And puts a record on the gramophone.

   Сцену любовного свидания и следующие за ней песни дочерей Темзы объединяет небольшой фрагмент, важный для понимания главы в целом. Он заключает  в себе картину “идеального”, этически оправданного бытия и символически обнаруживает в современной реальности высший смысл жизни и возможность возрождения. Отрывок предваряет грамматическая метафора:  

This musiс crept by me upon the waters

   В финале главы возникают дочери Темзы (персонификации природы), которые поют сначала хором, а затем по очереди. Они опустошены страстью и предстают в “The Waste Land” в образах растленных женщин. Одна из дочерей Темзы вспоминает:

   Highbury bore me, Richmond and Kew

   Undid me.      

   Глагол “undo”- концептуальная метафора - уже использовался Элиотом в главе “Погребение мертвого” по отношению к “живым мертвецам”, переходящим Лондонским мост:

   I had not thought death had undone so many.

   В последнем случае данный глагол  репрезентирует идею не физической смерти, а духовной, вызванной чувственностью. Впрочем, последнее не столь очевидно. Значение “духовной смерти” использование глагола подразумевает со всей определенностью лишь в “Огненной Проповеди”, где  осознаeеся, что дочь Темзы, признающаяся в своем падении, жива.

  Опустошение духа  природы изменяет и ее внешний  облик. Подобно тому воды стали мутными - Темза экологически загрязнена современным мегаполисом:

    The river sweats-  простая метафора, неразвернутая.

    Oil and tar

   “Огненная проповедь”  завершается коллажем фраз, кажущимися  бессвязными, ибо сам повествователь  не в силах проникнуть в их сущность. Но они открывают читателю причину гибели мира и возможный путь спасения.

                              Смерть от воды/Death  By Water

   Четвертая часть  “Бесплодной земли” была озаглавлена Элиотом “Death By Water”.  Размер главы чрезвычайно мал по сравнению с остальными главами поэмы. Вероятно, небольшой объем главы и ее композиция объясняются тем, что она была написана в форме так называемой “фиктивной эпитафии”. “Death By Water” заключает в себе все композиционные особенности этого жанра: 1) традиционный зачин, который представляет умершего; 2) центральную часть, подводящую итог жизни покойного; 3) традиционное обращение к путнику, проходящему мимо камня, на котором написана эпитафия (в тексте поэмы – обращение к проплывающему на корабле капитану). Эти особенности нарочито эксплицированы Элиотом, и ожидаемый читателем скорбный пафос повествования оказывается снижен дотошным соблюдением формы. Эпитафия превращается в «Бесплодной земле» в текст.