Николаевская Россия: «Апогей самодержавия»

Руководствуясь  уставом 1826 г., николаевские цензоры  доходили в запретительном рвении до абсурда. Один из них запретил печатать учебник арифметики, так как в  тексте задачи увидел между цифрами  три точки и заподозрил в этом злой умысел автора. Председатель цензурного комитета Д.П. Бутурлин (разумеется, генерал) предлагал даже вычеркнуть отдельные места (например: "Радуйся, незримое укрощение владык жестоких и звероподобных...") из акафиста Покрову Божией матери, поскольку они с точки зрения "чугунного" устава выглядели неблагонадежными. /106/ Сам Л.В. Дубельт не стерпел и выругал цензора, когда тот против строк:

О как бы я желал 
В тиши и близ тебя 
К блаженству приучиться! -

обращенных к любимой женщине, наложил резолюцию: "Запретить! К блаженству приучаться должно не близ женщины, а близ Евангелия".

Джон Мильтон  говорил: "Свобода печати - главный  залог свободы страны". С.М. Кравчинский  перефразировал тезис Мильтона: "Закабаление  печати - главная гарантия деспотизма". Эти слова определяют смысл цензурной  политики Николая I. Герцен обрисовал  ее так: "Николай Павлович держал 30 лет за горло кого-то, чтобы тот  не сказал чего-то". Вот разительная  иллюстрация к этим словам. Как  сообщила в одном из номеров за 1848 год газета "Московские ведомости", мещанин Никифор Никитин за "крамольные" речи о возможном полете на Луну был сослан в глухое казахское  селение... Байконур (тот самый Байконур, где теперь находится всемирно известный  космодром, с которого советские  ракеты уже стартовали и к Луне, и еще дальше - к Марсу, к Венере)[4]

Министерство просвещения  при Николае I более всего старалось  угодить царю, а царь, по свидетельству  академика С.М. Соловьева, "инстинктивно ненавидел просвещение <...> Он был  воплощенное: "не рассуждать!"". Московский университет он называл "волчьим гнездом" и от одного вида его, если случалось проезжать мимо, впадал в дурное расположение духа (об этом рассказывал другой академик - Ф.И. Буслаев). Немудрено, что во главе Министерства просвещения при Николае сменился целый "зоопарк" отъявленных реакционеров: А.С. Шишков (с 1824 г.), К.А. Ливен (с 1828), С.С. Уваров (с 1833), П.А. Ширинский-Шихматов (с 1849), А.С. Норов (с 1853 г.).

Самым мрачным детищем  реакции в области просвещения  стал новый школьный устав от 8 декабря 1828 г. Он перестроил всю школу по феодально-сословному принципу, а преемственность  между начальной, средней и высшей школой, узаконенную в 1803 г., ликвидировал. Теперь разрешалось принимать в  гимназии только детей дворян и чиновников. Детям купцов и мещан предназначались  уездные (трехклассные) училища, а крестьянским детям - лишь приходские (одноклассные) школы. "Науки, - поучал министр Шишков, - полезны только тогда, когда они, как соль, употребляются в меру, смотря по состоянию людей". Впрочем, власти старались, чтобы наук было и числом поменьше. Ширинский-Шихматов исключил из учебных программ философию. /107/ На вопрос, почему это сделано, он ответил исчерпывающе: "Польза от философии не доказана, а вред от нее возможен". Тогда же именно этот министр ввел в начальных и средних школах телесные наказания, дав повод злоязычному кн. А.С. Меншикову построить из фамилии министра каламбур: "Министерству просвещения дали сразу и шах и мат".

Высшую школу  реакция придавила так же, как  и среднюю. В 1835 г. был принят новый  университетский устав, который  лишил университеты былой (с 1804 г.) автономии. Отныне хозяевами университетов стали правительственные чиновники - попечитель учебного округа (им часто по совместительству был генерал-губернатор) и министр, правомочный назначать и увольнять профессоров по своему усмотрению. Внутри каждого университета влиятельной и устрашающей фигурой стал инспектор - он, согласно министерской инструкции, должен был иметь "особенный и ближайший надзор за нравственностью" (т. е. благонамеренностью) студентов.

В борьбе с просвещением николаевские охранители руководствовались  не только рассудком, но и эмоциями, которые были под стать их взглядам. Л.В. Дубельт, например, при одном упоминании имени Герцена буквально зверел, приговаривая: "У меня три тысячи десятин жалованного леса, и я не знаю такого гадкого дерева, на котором бы я его повесил"[5]. Шеф жандармов А.Ф. Орлов, провожая за границу друга, наставлял его: "Когда будешь в Нюрнберге, подойди к памятнику Гутенбергу - изобретателю книгопечатания и от моего имени плюнь ему в лицо. Все зло на свете пошло от него". Николай I не давал таких напутствий, но в ненависти к печатному слову он мог переплюнуть своего шефа жандармов. Самый дух николаевского царствования верно схвачен в реплике Фамусова из грибоедовского "Горя от ума": "Уж коли зло пресечь, забрать все книги бы, да сжечь!"

Словом, реакция  наступала при Николае I повсеместно  и всеохватно, стремясь подавить не только прямое сопротивление, но и любое  прекословие абсолютной власти монарха. Это и был "апогей самодержавия".