Участники встречи,
по предложению Трумэна, договорились
начинать пленарное заседание
не в 5, а в 4 часа после
полудня.
- Если это принято, - сказал
Трумэн, - отложим рассмотрение вопросов
до завтра до четырех часов
дня.
Но перед тем, как заседание
было закрыто, произошел любопытный диалог:
“СТАЛИН. Только один
вопрос: почему господин Черчилль
отказывает русским в получении
их доли германского флота?
ЧЕРЧИЛЛЬ. Я не против.
Но раз задаете мне вопрос, вот мой ответ:
флот должен быть потоплен или разделен.
СТАЛИН. Вы за потопление
или за раздел?
ЧЕРЧИЛЛЬ. Все средства
войны - ужасные вещи.
СТАЛИН. Флот нужно
разделить. Если господин Черчилль
предпочитает потопить флот, - он
может потопить свою долю, я
свою долю топить не намерен.
ЧЕРЧИЛЛЬ. В настоящее
время почти весь германский
флот в наших руках.
СТАЛИН. В том то
и дело, в том то и дело. Поэтому
и надо нам решить этот вопрос".
Советское правительство уже
имело неприятный опыт с итальянскими
трофейными судами, захваченными
западными державами. Естественно,
что оно сочло необходимым
проявить такую настойчивость
в отношении германского флота.
Дилемма атомной бомбы.
18 июля в 1 час 15 минут
дня президент Трумэн прибыл
на виллу Черчилля. Британский
премьер пригласил его на ланч.
Трумэн захватил с собой только
что поступившую из Вашингтона
телеграмму о результатах испытания
атомной бомбы в Нью-Мексико.
Ознакомив Черчилля с его содержанием,
президент поднял вопрос о
том, что и как следует сообщить
по этому поводу Сталину.
Трумэн считал, что
если ознакомить советских представителей
с подробностями взрыва, то это
лишь ускорит их вступление
в войну против Японии, чего
он вообще предпочел бы избежать.
Оба западных лидера полагали,
что поскольку больше нет нужды
в советской помощи на Дальнем
Востоке, то самое лучшее было
бы вообще ничего русским не
говорить. Но это в дальнейшем
могло иметь отрицательные последствия.
Вставал кардинальный вопрос: каким
образом и что именно сказать Сталину.
Взвесив различные возможности, собеседники
пришли к тому, что лучше всего рассказать
о бомбе невзначай, как бы мимоходом, когда
Сталин будет отвлечен какими-то своими
мыслями.
Западных лидеров особенно
тревожило то, как бы Япония
не объявила о капитуляции
по советским дипломатическим
каналам прежде, чем американцы
успеют "выиграть" войну. Черчилль
рассказал Трумэну о пробных
шагах японцев, о чем Сталин
сообщил накануне британскому
премьеру. Суть этих шагов сводилась
к тому, что Япония не может
принять безоговорочной капитуляции,
но готова согласиться на другие
условия.
Черчилль предложил
выложить требования о безоговорочной
капитуляции каким-то иным способом,
так, чтобы союзники получили
в основном то, чего они добиваются,
и в тоже время дали бы
японцам какую-то возможность
спасти свою военную честь.
Трумэн, не задумываясь отклонил это
предложение. Он опасался, что в случае
какой-то модификации требования о безоговорочной
капитуляции Японии японцы сдадутся через
посредничество Москвы и тогда победа
может выскользнуть из американских рук.
Как видно из мемуаров
Черчилля, весь этот разговор
произвел на него неприятное
впечатление. Он почувствовал
решительность и агрессивность
нового президента, который в
условиях возросшей силы Соединенных
Штатов хотел вести дела так,
как будто наступил "американский
век".
Черчилль предложил
использовать совместно средства
обороны, которые разбросаны по
всему миру. Великобритания сейчас
меньшая держава, чем Соединенные
Штаты, продолжал премьер-министр,
но она может дать многое
из того, что у нее еще осталось
от великих дней империи.
Трумэн насторожился:
ему показалось, что Черчилль
слишком уж быстро идет на
договоренность.
Трумэн рассчитывал,
что США будет играть главную
роль в Объединенных Нациях
и во всем мире. И помочь
ему в достижении этой цели
должна была американская монополия
на атомную бомбу.
Трумэну не терпелось
дать понять советской стороне,
что за козырь зажат у него
в кулаке. Выждав несколько дней,
он 24 июля сразу по окончании
пленарного заседания, осуществил
намеченный ранее план. Он ограничился
замечанием самого общего характера.
Трумэн подошел к Сталину и
сообщил ему, что Соединенные
Штаты создали новое оружие
необыкновенной разрушительной
силы. Премьер Черчилль и государственный
секретарь Бирнс находились в нескольких
шагах и пристально наблюдали за реакцией
Сталина. Он сохранил поразительное спокойствие.
Трумэн, Черчилль и Бирнс пришли к заключению,
что Сталин не понял значения только что
услышанного.
В действительности
же Сталин не подал виду, что
понял. Маршал Г. К. Жуков,
также находившийся в Потсдаме,
вспоминает:
Вернувшись с заседания,
И. В. Сталин в моем присутствии
рассказал Молотову о состоявшемся
разговоре с Трумэном.
Молотов тут же сказал:
- Цену себе набивает.
Сталин рассмеялся:
- Пусть набивает. Надо
будет сегодня же переговорить
с Курчатовым об ускорении
нашей работы.
Я понял, что речь
идет о создании атомной бомбы.
Трумэн был явно
в растерянности. Его обескураживало
то, что первая попытка атомного
шантажа прошла мимо цели. Советская
делегация держала себя так же как
и прежде: будто бы ничего не произошло.
Трумэн по-прежнему хотел, не теряя времени,
воспользоваться преимуществами, которые,
как ему представлялось, давало Соединенным
Штатам обладание атомным оружием. Вместе
с тем он не решался слишком раскрывать
карты: новое оружие еще не применили на
поле боя. Он дал указание представителям
военного командования сбросить бомбу
над Японией как можно скорее, но не в коем
случае не раньше того, как он покинет
Потсдам. Трумэн хотел к тому времени "находиться
подальше от русских вопросов и быть на
пути домой прежде чем упадет первая бомба".
Можно считать, что
Трумэну в Потсдаме так и
не удалось реализовать "атомное
преимущество". В кулуарах конференции.
Помимо переговоров, проходивших
на пленарных заседаниях, главы
трех правительств вели интенсивный
обмен мнениями и входе неофициальных
встреч или, как принято выражаться,
в кулуарах конференции.
Днем 18 июля Трумэн
решил нанести короткий визит
Сталину в ответ на его посещение
"малого Белого дома" накануне.
Во время этой встречи Сталин
передал Трумэну копию послания
японского императора, полученную
Советским Правительством через
посла Японии в Москве. Трумэн
сделал вид, что читает. Но он
уже знал о послании из недавней
беседы с Черчиллем. Сталин
хотел прощупать, в какой степени
президент уже осведомлен Черчиллем
и выяснить, убеждал ли британский премьер
президента в целесообразности изменения
формулы о безоговорочной капитуляции
Японии.
Сталин спросил собеседника,
стоит ли отвечать на обращение
японцев. Трумэн прямо не ответил,
но заметил, что не верит
в добрую волю японцев.
Вечером того же
дня, 18 июля Сталин пригласил британского
премьера на поздний обед. Впоследствии
Черчилль подробно описал эту
встречу. Он отметил в своем
дневнике, что Сталин был в
очень хорошем расположении духа.
Британский гость принес с
собой коробку больших бирманских
сигар, которые сам очень любил.
Принимая подарок, Сталин заметил,
что теперь курит гораздо меньше
чем прежде и порой просто по старой привычке
просто посасывает пустую трубку.
За обеденным столом
Сталин видимо хотел сделать
гостю приятное. Поскольку британский
премьер тогда особенно тревожился за
исход предстоявших парламентских выборов,
Сталин выразил надежду, что Черчилль
одержит победу. Видимо он считал сомнительным,
чтобы военный лидер, приведший страну
к победе, мог быть в момент триумфа отвергнут
избирателями. Впрочем Черчилль, хорошо
зная настроение в Англии, далеко не был
уверен в успехе. Он попросил сделать перерыв
в работе Потсдамской конференции с тем,
чтобы съездить с Эттли в Лондон, где им
предстояло узнать результаты выборов.
Консерваторы потерпели
поражение, и в Потсдам вернулся
Эттли и новые деятели. Министром иностранных
дел Великобритании стал Бевин. Впрочем,
внешнеполитическая линия лейбористского
премьера, по существу, никем не отличалась
от черчиллевской.
Поскольку в результате
победы на парламентских выборах
Эттли пришлось сформировать новый кабинет,
он задержался в Лондоне на день дольше,
и конференция возобновилась не 27, а 28
июля.
ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ.
На пленарном заседании
18 июля по предусмотрению политических
полномочий контрольного совета в Германии,
Черчиллем внезапно был поднят вопрос:
что следует понимать под Германией?
Трумэн сразу же
подключился к этой теме:
- Как понимает этот
вопрос Советская делегация?
Глава Советской делегации
почувствовав, что западные лидеры затевают
новую интригу, твердо ответил:
- Германия есть то, чем
она стала после войны. Никакой
другой Германии сейчас нет.
Я так понимаю этот вопрос.
Трумэн все же продолжал
стоять на своем. Он вновь
сказал, что должно быть дано
определение понятия "Германия".
Трумэн сказал, что,
может быть, все же следует говорить
о Германии какой она была до войны в 1937
году.
- Формально можно так
понимать, по существу это не
так, - заметил Сталин. - Если в
Кенигсберге появится немецкая
администрация, мы ее прогоним.
Трумэн не отступал.
Он напомнил, что на Крымской
конференции было установлено,
что территориальные вопросы
должны быть решены на мирной
конференции. Упоминая о мирной
конференции, президент США сделал
это лишь для отвода глаз, ибо
уже решил, что мирной конференции
быть не должно. Впрочем, такая
ссылка предоставляла американской
делегации возможность откладывать
в долгий ящик те вопросы,
по которым Вашингтон не хотел
договариваться с Советским Союзом.
Дальнейший обмен мнениями по
этому вопросу изложен в протокольной
записи следующим образом:
"ТРУМЭН. Может быть, мы
примем в качестве исходного
пункта границы Германии 1937 года?
СТАЛИН. Исходить из
всего можно. Из чего-то надо
исходить. В этом смысле можно
взять 1937 год. Это просто рабочая
гипотеза для удобства нашей
работы.
ЧЕРЧИЛЛЬ. Только как
исходный пункт, это не значит,
что мы этим ограничимся".
Как стало ясно в
дальнейшем, настойчивость западных
держав в этом вопросе была
связана отнюдь не только с
германской проблемой. Тут нашли
отражение далеко идущие цели
США, а также, в определенной
мере и Англии, относительно всего
послевоенного устройства. В первую
очередь в отношении западной
границы Польши.
Неудавшаяся атака
Трумэна.
После того, как 21 июля
президент Трумэн ознакомился
с поступившим из Вашингтона
подробным отчетом генерала Гросса
о результатах испытания атомной
бомбы в Нью-Мексико, он впервые
по-настоящему осознал, каким
грозным оружием обладают теперь
Соединенные Штаты.
В тот же день, 21
июля, во время пленарного заседания,
Трумэн попытался предпринять атаку
против Советского Союза избрав поводом
вопрос о новой западной границе Польши.
Выдержки из протокольной
записи:
"ТРУМЭН. Разрешите мне
сделать заявление относительно
западной границы Польши. Ялтинским
соглашением было установлено,
что Германская территория оккупируется
войсками четырех держав - Великобритании,
СССР, США и Франции, которые
получают каждая свою зону
оккупации. Но сейчас, по-видимому,
еще одно правительство получило
зону оккупации, и это было
сделано без консультации с
нами. Если предполагать, что Польша
должна явиться одной из держав,
которой отводится своя зона
оккупации, об этом следовало
бы договориться раньше. Нам трудно
согласиться с таким решением
вопроса. Я дружественно отношусь
к Польше, и полностью соглашусь
с предложением Советского правительства
относительно ее западных границ,
но для этого будет другое
место - мирная конференция.
СТАЛИН. В решении Крымской
конференции было сказано, что главы
трех правительств согласились, что
восточная граница Польши должна
пойти по линии Керзона. Что касается
западной границы, было сказано, что Польша
должна получить существенные приращения
своей территории на севере и западе, но
окончательное определение западной границы
Польши будет отложено до мирной конференции.
ТРУМЭН. Но у нас
не было и нет никакого права предоставлять
Польше зону оккупации.
СТАЛИН. Польское правительство
национального единства выразило
свое мнение относительно западной
границы. Его мнение теперь
всем нам известно.
ТРУМЭН. Господин Бирнс
только сегодня получил заявление польского
правительства. Мы с ним еще не успели
как следует ознакомиться".
Но дело было вовсе
не в том, что американская
делегация не успела изучить
это предложение. Они вообще
мало интересовали Трумэна. Его
цель заключалась в другом - продемонстрировать
твердость по отношению к Советскому Союзу.
Теперь он уже был готов открыто идти на
срыв достигнутых ранее договоренностей,
хотел показать что не намерен считаться
с чьим бы то ни было мнением, если оно
не устраивало Америку.
"СТАЛИН. Что касается
вопроса о том, что мы предоставили
оккупационную зону полякам, не
имея на это согласия союзных
правительств, то этот вопрос
поставлен неточно. Мы не могли
не допускать польскую администрацию
в западные районы, потому что
немецкое население ушло вслед
за отступающими германскими
войсками на запад. Польское
же население шло вперед, на
запад, и наша армия нуждалась
в том, чтобы в ее тылу
существовала местная администрация.
Наша армия не может одновременно
создавать администрацию в тылу,
воевать и защищать территорию
от врага. Она не привыкла
к этому.