История Карибского кризиса

Содержание

Введение

Кари́бский кризис —  чрезвычайно напряжённое противостояние между Советским Союзом и Соединёнными Штатами относительно размещения Советским  Союзом ядерных ракет на Кубе в  октябре 1962. Кубинцы называют его «Октябрьским кризисом» (исп. Crisis de Octubre), в США распространено название «Кубинский ракетный кризис» (англ. Cuban missile crisis).

Кризису предшествовало размещение в 1961 году Соединёнными Штатами в Турции ракет средней дальности «Юпитер», напрямую угрожавших городам в западной части Советского Союза, доставая до Москвы и основных промышленных центров.

Кризис начался 14 октября 1962 года, когда самолёт-разведчик U-2 ВВС США  в ходе одного из регулярных облётов  Кубы обнаружил в окрестностях деревни Сан-Кристобаль советские ракеты средней дальности Р-12. По решению президента США Джона Кеннеди был создан специальный Исполнительный комитет, в котором обсуждались возможные пути решения проблемы. Некоторое время заседания исполкома носили секретный характер, однако 22 октября Кеннеди выступил с обращением к народу, объявив о наличии на Кубе советского «наступательного оружия», из-за чего в США немедленно началась паника. Был введён «карантин» (блокада) Кубы.

На основании вышесказанного считаю тему контрольной работы актуальной. Цель работы – изучить Карибский кризис 1962 года, его причины, итоги и уроки. Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд следующих задач:

1. Рассмотреть причины Карибского кризиса
2. Изучить этапы кризиса
3. Рассмотреть уроки Карибского кризиса 1962 года

1. Причины Карибского  кризиса

Принято считать почти  аксиомой, что единственной причиной возникновения в октябре 1962 года Карибского кризиса было размещение на Кубе советских ракет средней дальности, способных нести ядерные боеголовки и поражать территорию Соединенных Штатов. Но самоочевидность на первый взгляд этой причины является только кажущейся. В действительности же была и вторая, причем со всех точек зрения не менее, а, пожалуй, даже более важная причина кризиса – то, что размещение советских ракет на Кубе было сочтено президентом Кеннеди и его командой неприемлемым для Соединенных Штатов¹.

И это вовсе не схоластика. Правомерность такой постановки вопроса признают сейчас и серьезные  американские ученые. Так, в упомянутой книге Дж. Блайта и Д. Уэлча мы читаем: «Решение Хрущева разместить ракеты на Кубе было лишь половиной причины случившегося в октябре 1962 года кризиса. Второй ее половиной было нежелание администрации Кеннеди смириться с ними».

Соответственно, наряду с вопросом о том, какими мотивами руководствовались в Москве при  принятии решения о размещении ракет  на Кубе (об этом подробно дальше), возникает  и вопрос, а почему, собственно, в  Вашингтоне было сочтено их размещение там неприемлемым, хотя аналогичные по дальности американские ракеты находились к тому времени в Турции, Италии и Англии?

Ведь с международно-правовой точки зрения ничто не препятствовало Советскому Союзу и Кубе осуществить  этот шаг по взаимной договоренности. Понимание этого присутствовало в рассуждениях Кеннеди и его соратников с самого начала, что нашло отражение, в частности, в протоколе первого заседания Исполкома СНБ 16 октября 1961 года. Показательно в этом смысле и то, что еще раньше Кеннеди забраковал первоначальный проект его заявления от 4 сентября, поскольку в нем в качестве правового обоснования для возражений против наращивания советских поставок оружия на Кубу упоминалась «доктрина Монро». «Какого черта про это?» – бросил он. И действительно, во-первых, эта доктрина как односторонняя декларация не имела международно-правовой силы. Во-вторых, изначальный смысл доктрины, выдвинутой президентом Монро в 1823 году, состоял в провозглашении принципа взаимного невмешательства стран Нового и Старого Света в дела друг друга. Поскольку, однако, сами США давно отступили от этого принципа в своих отношениях со Старым Светом, они тем более не могли рассчитывать на уважение «доктрины Монро» со стороны других государств².

Итак, юридических оснований  возражать против размещения советских ракет на Кубе у США не было. Ближайший помощник президента Тед Соренсен позже прямо говорил: в Белом доме осознавали, что «юридически Советы имели полное право сделать то, что они делали, при наличии согласия кубинского правительства».

Не было у США и морально-политических оснований возражать против самого факта размещения Советским Союзом своих ракет вблизи их территории, учитывая предшествовавшие аналогичные действия самих США. Это тоже хорошо осознавал Кеннеди. По словам того же Соренсена, президент был серьезно озабочен тем, что в мире скажут: «А какая разница между советскими ракетами на расстоянии 90 миль от Флориды и американскими ракетами в Турции, прямо у порога Советского Союза?»

Далее, при наличии  существенно отличающихся мнений среди лиц, входивших в состав Исполкома СНБ, относительно военной значимости появления советских ракет на Кубе большинство, включая президента и министра обороны, как видно из документов, не усматривали в этом чисто военной опасности. При имевшихся в то время у США 5 тысячах единиц ядерного оружия, обеспеченных средствами доставки, против 300 единиц у СССР добавление к советскому ядерному арсеналу 40 ракет на Кубе не могло всерьез рассматриваться как сколько-нибудь существенное изменение соотношения сил. К тому же никто из входивших в состав Исполкома СНБ, даже те, кто склонен был переоценивать военное значение этого факта, ни в какой момент не считали – и это тоже видно из документов и устных свидетельств, – что СССР замышлял нанесение первого удара по США после размещения ракет на Кубе. И «голуби», и «ястребы» исключали такую возможность даже со скидкой на непредсказуемость Хрущева. «Никто из нас, – говорил Соренсен, – никогда не предполагал первого ядерного удара со стороны Советского Союза, как и мы не собирались наносить его».

И при этом, как явствует из преданных  гласности документов и устных свидетельств американских участников кризиса, и  для «голубей», и для «ястребов» было немыслимо смириться с тем, чтобы советские ракеты оставались на Кубе. Такой вариант фактически даже не обсуждался. Для всех них это было нечто само собой разумеющееся – вроде аксиомы, не нуждающейся в обосновании.

Судя по всему, решающее значение здесь  имел психологический фактор. Если для Советского Союза враждебное окружение, а после Второй мировой войны и наличие ядерного оружия у его порога стали хотя и малоприятным, но уже привычным состоянием, то Соединенные Штаты – и правительство, и народ – впервые в своей истории оказались в положении, когда у них под боком находилось бы оружие, способное поразить территорию их страны; к тому же речь шла о ракетах с ядерными боеголовками.

Воздействие этого психологического фактора на Кеннеди и его команду, безусловно, было значительно усилено  тем, что размещение Советским Союзом ракет на Кубе осуществлялось не в открытую, как это делали в аналогичных случаях США, а тайно. Более того, не просто без огласки, но с принятием мер дезинформационного характера, вплоть до прямого обмана, что не могло, когда обман раскрылся, не восприниматься как свидетельство наличия в этих действиях какого-то злонамеренного умысла. Для президента эта ситуация оказалась тем более невыносимой потому, что он сам и его ближайшие помощники, будучи введены в заблуждение советской стороной, до последней минуты невольно обманывали американский народ, отрицая наличие советских ракет на Кубе, как это сделал, например, в своем выступлении по телевидению М. Банди 14 октября – в тот самый день, когда в результате полета У-2 над Кубой были зафиксированы бесспорные свидетельства строительства там ракетных баз, но данные аэрофотосъемки не были еще доставлены в Вашингтон и обработаны.

В свете всего этого мне лично  не кажется непонятной та реакция, которая последовала со стороны Кеннеди после обнаружения ракет. В то же время мне представляется правдоподобным и важным для понимания генезиса Карибского кризиса высказанное Соренсеном следующее мнение: Кеннеди, заявивший в сентябре 1962 года о неприемлемости для США поставки на Кубу наступательных видов оружия, включая ракеты, исходил именно из того, что СССР в действительности не собирался делать этого, о чем заявляли его руководители. «Я полагаю, – сказал Соренсен, – президент провел линию точно в той точке, за которую, как он думал, Советский Союз не зашел и не зайдет; то есть если бы мы знали, что СССР размещает на Кубе сорок ракет, мы, исходя их этой гипотезы, провели бы линию на ста ракетах и с большими фанфарами заявили бы, что абсолютно не потерпим присутствия на Кубе больше ста ракет. Я говорю так, будучи глубоко убежден в том, что это было бы актом благоразумия, а не слабости»³.

Не все коллеги Соренсена  согласны с подобным его предположением, но я думаю, что он, пользовавшийся репутацией alter ego (второе я) президента Кеннеди, близок к истине. Косвенное  подтверждение его правоты я, например, усматриваю в том, что незадолго до кризиса, 13 сентября, Кеннеди, отвечая на один из вопросов на пресс-конференции, заявил, что если Куба когда-либо «станет для Советского Союза военной базой со значительным (выделено мною. – Г. К.) наступательным потенциалом, то наша страна сделает все, что потребуется, чтобы обеспечить свою собственную безопасность и безопасность своих союзников». Стало быть, в принципе президент считал допустимым появление на Кубе какого-то количества оружия, относимого им к категории наступательного. Отзвуки этой мысли улавливались и в выступлении Кеннеди 22 октября, когда он, объявив об обнаружении советских ракет на Кубе, сделал особый упор на теме обмана со стороны советского руководства, клятвенно заверявшего в отсутствии у него намерения да и необходимости размещать свои ракеты где-либо вне пределов СССР, в частности конкретно на Кубе.

Таким образом, неизбежность той реакции  со стороны Кеннеди, с которой  столкнулся Хрущев, когда на Кубе были обнаружены тайно доставлявшиеся туда советские ракеты средней дальности, на мой взгляд, обусловливалась главным образом тем, что Хрущев совершенно не принял во внимание психологический фактор, сыгравший определяющую роль в такой реакции.

В свою очередь, это упущение объясняется  тем, что Хрущеву вообще было свойственно, особенно в последние годы его пребывания у власти, пренебрежительное отношение к экспертным знаниям и к мнениям людей, которые располагали такими знаниями и имели свое мнение. Сейчас известно, что он проигнорировал и имевшиеся у А. И. Микояна сомнения насчет разумности размещения ракет на Кубе, и высказанную А. А. Громыко уверенность в том, что такой шаг вызовет «политический взрыв» в Вашингтоне. Известно и то, что Хрущев не прислушался к мнению кубинских руководителей, которые, лучше него понимая психологию американцев, предлагали не делать тайны из намерений разместить ракеты на Кубе⁴.

Особенно «урожайным» для изучающих карибский кризис оказался период после того, как в марте 1987 года в связи с предстоявшей 25-й годовщиной этого события была впервые организована встреча группы американских ученых, специализирующихся на изучении кризиса и его последствий, с рядом высокопоставленных чинов администрации Джона Кеннеди, входивших в период кризиса в состав специально учрежденного тогда Исполнительного комитета Совета национальной безопасности США (Исполком СНБ). Эта встреча ученых с непосредственными участниками кризиса, состоявшаяся в Хоукс Кей, штат Флорида, помогла им кое в чем существенно скорректировать свои представления о кризисе и вытекающих из него уроках. В тот же период в США были преданы огласке некоторые важные документальные материалы 1962 года, остававшиеся до тех пор строго секретными. Особый интерес среди них представляли опубликованные в журнале «Интернэшнл секьюрити» протокольная запись первого совещания в Белом доме 16 октября 1962 года – сразу после доклада президенту Кеннеди материалов аэрофотосъемки, подтвердивших наличие советских ракет на Кубе, и расшифровка магнитофонной записи заседания Исполкома СНБ 27 октября – в день, когда Карибский кризис достиг в Вашингтоне своей кульминационной точки.

Но при всем богатстве документальной базы и «свидетельских показаний», которыми располагали американские ученые, в их работах был и большой недостаток, признававшийся ими самими: все они основывались исключительно на американских источниках; советские и кубинские источники до конца 1987 года практически отсутствовали. Взгляд же на происходившее в 1962 году с одного, «американского, угла» при отсутствии обзора с двух других – советского и кубинского – неизбежно вел к существенным неточностям и снижал историческую ценность таких работ.

Поэтому можно считать началом качественно нового этапа в исследовании Карибского кризиса состоявшуюся в октябре 1987 года в Кэмбридже, штат Массачусетс, конференцию, в которой наряду с американскими представителями приняли участие три советских представителя – Ф. Бурлацкий, С. Микоян и Г. Шахназаров. Правда, из них только Серго Микоян был в определенной мере (через своего отца А. И. Микояна) вовлечен в события, связанные с Карибским кризисом, и, соответственно, его информация и суждения основывались на фактических знаниях и личных впечатлениях. Два же других советских участника той конференции обнаружили весьма слабое знание фактической стороны дела, поскольку сами не имели к нему прямого касательства, а знали о нем кое-что из третьих и десятых рук. К тому же высказывавшиеся ими, особенно Бурлацким, суждения несли на себе весьма заметный конъюнктурный, «новомышленческий» налет, что не помогало воссозданию советского видения Карибского кризиса, каким оно было в тот исторический отрезок времени⁵.

Главное, однако, состояло в том, что  было положено начало совместным советско-американским обсуждениям и исследованиям  причин, хода, результатов и уроков Карибского кризиса. За этим последовала в январе 1989 года уже трехсторонняя конференция, в которой со стороны США, СССР и Кубы наряду с учеными участвовали те, кто в 1962 году имел непосредственное касательство к кризису. В их числе от советской стороны были А. А. Громыко, А. Ф. Добрынин (посол СССР в США в то время) и А. И. Алексеев (тогдашний посол СССР на Кубе). Это, безусловно, помогло прояснить многое, хотя появились и новые вопросы, требовавшие дополнительного изучения, тем более что советские участники конференции выступали на ней, полагаясь целиком на свою память, без подкрепления своих воспоминаний документальными материалами.

После этого состоялись еще две  советско-американо-кубинские встречи  – одна на острове Антигуа в  начале 1991 года и вторая в Гаване в начале 1992 года. С советской и кубинской сторон в них принял участие ряд новых лиц, хорошо информированных о событиях 1962 года. Не менее важно и то, что в ходе этих двух встреч были впервые преданы огласке многие советские и кубинские документы того времени.