Куликовская битва

Год рождения будущего Великого князя точно не известен, известно только, что он родился около 1350 года; год смерти — 1389. Дмитрий Иванович прожил сравнительно недолгую жизнь — около 40 лет, из которых он правил 30. Первый раз Дмитрий, сын тогда правившего Ивана ІІ Ивановича, по прозванию Красный, заставил говорить о себе в 1358 году. Тогда митрополит Алексий приехал из Орды, где добился от тогда правившего хана Бердибека по прозванию Тигр (который убил родного отца и 12 братьев) отмены новой подати и исходатайствовал милость для государства и церкви. Когда все называли Алексия своим ангелом-избавителем, восьмилетний Дмитрий, в котором расцветала надежда отечества, умилённый знаками всеобщей любви к Алексию (все стремились поцеловать ему не руку — хотя бы краешек его одежды), говорил ему с необыкновенной силой для своего столь юного возраста младенческим, нежным голосом: "о владыко! ты даровал нам житие мирное; чем изъявим тебе свою признательность?" Крупные слёзы катились по лицу малютки и показывали, сколько чувствительности, сколько любви к народу уже было в детском сердце его. Митрополит с восхищением обратил взор свой на небо, к престолу Божию: святая душа его предвидела будущую славу прекрасного младенца и благословляла минуту его рождения. Столь рано открылась в Дмитрии чувствительность к заслугам и к благодеяниям государственным.

Но в середине XІV века на Руси царил беспорядок и сумятица. Мятежи царили также и в Орде. Один из полководцев, Хидырь, убил хана Навруса и сделался Великим Ханом. Но когда Дмитрий Иванович, Андрей Нижегородский и Константин Ростовский поехали в Орду с данью, Хидырь уже плавал в своей крови, умерщвлённый собственным сыном Темихоржою. На седьмой день после этого тёмник Мамай убил Темихоржу и назвал ханом некоего Авдула. Явились и другие цари. Они резались между собой в ужасном остервенении; тысячи падали в битвах или гибли в степях от голода. Князья же наши не знали, кто останется угнетателем Руси и спешили удалиться от театра убийств. Некоторые были ограблены в столице ханской, другие на обратном пути, и едва спасли жизнь свою. А Урус, бывший в то время царём, вздумал без всякой особенной причины сделать великим князем Дмитрия Константиновича Суздальского, сына князя Ростовского, который никакими особенными достоинствами и делами не заслужил столь важное отличие. Все русские удивились этому: все знали, что это достоинство принадлежало князьям московским.

Юный Дмитрий Иванович (Московский) также находился в Орде, но успел выехать оттуда ещё до мятежа. Маленький Дмитрий выехал из Орды с непременным намерением отнять у Дмитрия Константиновича не принадлежавшее ему достоинство и заслужить его славными делами и победами. Эта мысль очень крепко поселилась в детском уме смелого мальчика. Мать его, великая княгиня Александра, митрополит Алексий и все верные бояре, любившие отечество и предвидевшие славу его от величия князей московских, старались поддержать эту внушённую Богом мысль маленького героя, и через два года он был так неустрашим, что объявил себя великим князем и звал Дмитрия Константиновича, жившего всё время своего княжения в прежней столице Руси, Владимире-Залесском, на суд хану. Это было в то самое время, когда несколько ханов царствовали в Кипчакской Орде, но русские почитали законным того, кто жил в Сарае.

Итак, бояре московские вместе с Суздальскими отправились к ордынскому Муруту, которого такая честь, вероятно, удивила: угрожаемый со всех сторон опасностями, теснимый свирепым Мамаем, и будучи на троне Батыевом только призраком могущества, имел ли он право располагать иными державами?

Однако Мурут признал малолетнего Дмитрия Ивановича главой князей российских. Но князь Суздальский не уважил его суда и не хотел выехать ни из Владимира, ни из Переяславля Залесского. Все бояре московские, одушевленные ревностью, сели на коней и выступили под начальством трёх юных князей. Дмитрий Константинович, зная, что князем московским был почти младенец, никак не ожидал, чтобы москвичи осмелились идти против него, и, не приготовившись к сражению, принуждён был бежать из Переславля и уступить престол Великокняжеский маленькому сопернику своему. Государи русские ещё не короновались тогда в Москве, но в прежней столице — Владимире. Дмитрий Иванович также поехал туда, с обыкновенными обрядами сел на трон Андрея Боголюбского во Владимире, прожил там несколько дней после коронования и возвратился в Москву, где распустил своё войско, не желая преследовать неприятеля, который остался княжить в наследственном уделе своём.

Таким образом, слабая рука двенадцатилетнего отрока взяла в руки бразды правления государством раздробленным, теснимым извне, возмущаемого междоусобиями внутри. Иван Калита и Симеон Гордый начали спасительное дело единодержавия; Иван Кроткий и Дмитрий Суздальский остановили его успехи и снова дали частным владетелям надежду быть независимыми от престола великокняжеского. Надлежало поправить всё расстроенное этими двумя князьями и действовать с тем осторожным благоразумием, с той смелой решительностью, какими не многие государи славятся в истории. Природа одарила внука Калиты важными достоинствами, но требовалось немало времени для проведения их в зрелость, и государство успело бы между тем погибнуть, если бы провидение не даровало Дмитрию мудрых советников, воспитавших и юного князя, и вместе с ним — величие Руси.

Удостоенный ярлыка от Мурута, желая господствовать безопаснее, Дмитрий искал благосклонности и в другом хане, Авдуле, сильном мамаевым войском. Посол этого хана явился с милостивой грамотой, и Дмитрий долженствовал вторично ехать во Владимир, чтобы принять оную согласно с древними обрядами. Хитрость эта была бесполезная: угождая обоим ханам, Великий хан оскорблял и того, и другого, по крайней мере, утратил милость Сарайского, и возвратясь в Москву, сведал, что Дмитрий Константинович опять занял Владимир, ибо Мурут прислал ему с сыном бывшего властителя Белозёрского, Иваном Фёдоровичем, и с тридцатью слугами ханскими ярлык на великое княжение. Но гнев ханский уже не казался гневом небесным: юный внук Калитин осмелился презреть его, выступил с полками, через неделю осадил его в Суздале, и в доказательство великодушия позволил ему там властвовать как своему присяжнику.

В это время Дмитрий Иванович лишился брата и матери. Тогда он с двоюродным братом своим, Владимиром Андреевичем, заключил договор, выгодный для них обоих. Митрополит Алексий был свидетелем и держал в руках крест: юные князья, окружённые боярами, приложились к нему, дав клятву, которая состояла в том, чтобы любить, уважать и помогать друг другу в военных походах. Притом Владимир Андреевич обязался доставлять Дмитрию Ивановичу дань ханскую.

В конце 1366 года, когда Дмитрию шёл семнадцатый год, он женился на дочери своего бывшего соперника Дмитрия Суздальского, которую звали Евдокия. Пир справляли в Коломне, между Нижним Новгородом и Москвой: Дмитрию ехать в Нижний справлять свадьбу у тестя было негоже, так как Москва выше Нижнего. Но и старику тестю ехать к юному зятю было бы обидно для Нижегородского княжества. Оба соблюдали своё достоинство.

Но едва приехали молодые люди — бедствия обрушились на Москву. Стояла жара, налетел неистовый ветер, и вспыхнула церковь Всех Святых, из-за которой это бедствие получило название великий пожар всесвятский. Москва разделялась тогда на Кремль, Пасад, Загородье и Заречье; в два часа или менее огонь, развеваемый ужасной бурей, истребил их совершенно. Многие бояре и купцы не спасли ничего из своего имения. Тогда же, посудив об этом с Владимиром Андреевичем, Дмитрий повелел, как только установится санный путь, везти в город камень. Так с весны 1367 года начали ставить на Москве каменный Кремль. И за одиннадцать лет успели возвести добрые стены, и не только стены, но и башни кое-где сложили из камня — стал крепкий, как кремень, Кремль.

Однако ещё смрад пожара не развеялся в воздухе, а уже напала на Москву другая напасть: моровая язва, четыре года бродившая по Руси, напала на московских погорельцев. Во Пскове она возобновилась через 8 лет после княжения Симеонова, а в 1364 году купцы и путешественники завезли её из Бездежа в Нижний Новгород, в Коломну, в Переславль, где умирало в день от 20 до 100 человек. Летописцы говорят, что хворь нападала на человека внезапно: ударит, как ножом, в сердце, в лопатку или между плечами; огонь пылает внутри; кровь хлещет горлом, прошибает пот, и начинается дрожь. Приходит смерть неизбежная — но мучительная, скорая. Не успевали хоронить тела: едва десять здоровых приходилось на 100 больных. Несчастные издыхали без всякой помощи. В одну могилу зарывали семь, восемь и более трупов. Многие дома совсем опустели; в иных осталось в живых по одному младенцу.

Но и язва не останавливала княжеских усобиц. Надлежало, не упуская времени, брать меры для безопасности отечества и столицы, когда Россия уже явно действовала против своих угнетателей; могли ли они добровольно отказаться от господства над ней и простить ей великодушную смелость? Мурза Ордынский, Тагай, властвуя в земле Мордовской или в окрестностях Наровчата, выжег нынешнюю Рязань: Олег соединился с Владимиром Дмитриевичем Пронским и с князем Титом Козельским (одним из потомков св. Михаила Черниговского), настиг и разбил Тагая в сражении кровопролитном. Столь же счастливо Дмитрий Нижегородский с братом своим, Борисом, наказал другого сильного монгольского хищника, Булат-Темира. Этот мурза, овладев течением Волги, разорил Борисовы села в её окрестностях, но бежал от наших князей за реку Пьяну; многие татары утонули в ней, а сам Булат-Темир ушёл в Орду, где хан Азис велел его умертвить.

Великий князь, готовясь к решительной борьбе с Ордою многоглавой, старался утвердить порядок внутри своего отечества.

Оставленный зятем, Михаил повторно обратился к Мамаю и выехал из Орды с новым ярлыком на Великое княжение Владимирское. Хан предлагал ему даже войско, но этот князь его не захотел, боясь подвергнуть Россию бедствиям опустошения и заслужить справедливую ненависть народа; он взял только ханского посла Сарыхожу с собой. Узнав об этом, Дмитрий во всех городах Великого княжества обязал бояр и чернь клятвой быть ему верными и вступил с войском в Переславль Залесский. Тщетно враг его надеялся преклонить к себе граждан владимирских, они единодушно сказали ему: "у нас есть государь законный, иного не ведаем". Тщетно Сарыхожа звал Дмитрия во Владимир слушать грамоту ханскую — тот отвечал: "к ярлыку не еду, Михаила в столицу не впускаю, а тебе, послу, даю путь свободный". Наконец, этот вельможа татарский, вручив ярлык Михаилу, уехал в Москву, где, осыпанный дарами и честью, пируя с князьями, с боярами, славил Дмитриево благонравие. Михаил же, видя своё бессилие, возвратился с Мологи в Тверь и разорил часть соседственных областей великокняжеских.

Между тем грамота ханская оставалась ещё в его руках: сильный Мамай не мог простить Дмитрию двукратное ослушание, имея тогда войско, готовое к нападению на Русь, к убийствам и грабежу. Великий князь долго советовался с боярами и митрополитом: надлежало или немедленно восстать на татар, или прибегнуть к старинному уничижению, к дарам и лести. Успех великодушной смелости казался ещё сомнительным, и избрали второе средство, и Дмитрий, зная без сомнения расположение Мамая, решился ехать в Орду, утверждённый в этом намерении моголом Сарыхожей, который взялся предупредить хана в его пользу. Народ ужаснулся, воображая, что юный любимый государь будет иметь в Орде участь Михаила Ярославича Тверского, и что коварный Сарыхожа, подобно злому Кавдыгаю, готовит ему верную гибель. Митрополит Алексий провожал его до берегов Оки; там он усердно молился всевышнему, благословил Дмитрия, бояр, воинов, всех княжеских спутников и торжественно поручил им блюсти драгоценную жизнь государя. Он сам желал бы разделить с ним опасности, но присутствие Алексия было нужно в Москве, где оставался совет боярский, который уже по отбытии Дмитрия заключил мир с литовскими послами вследствие торжественного обручения Елены, дочери Ольгерда, с князем Владимиром Андреевичем. Свадьба совершилась через несколько месяцев.

Люди с нетерпением ждали вестей из Орды. Суеверие, устрашённое необычными явлениями естественными, предвещало народу государственное бедствие. В солнце видны были чёрные места, подобные гвоздям, и долговременная засуха произвела туманы столь густые, что днём в двух саженях нельзя было разглядеть лица человеческого; птицы, не смея летать, станицами ходили по земле. Луга и поля совершенно иссохли; скот умирал, бедные люди не могли за дороговизною купить хлеба. Печальное уныние царствовало в областях великокняжеских. Думая этим воспользоваться, Михаил Тверской хотел завоевать Кострому; однако ж взял одну Мологу, обратив в пепел Углич и Бежецк.

В исходе осени усердные москвитяне были обрадованы счастливым возвращением своего князя. Хан, царицы, вельможи Ордынские и в особенности темник Мамай, не предвидя в нем будущего грозного противника, приняли Дмитрия с ласкою; утвердили его на Великом княжении, согласились брать с него дань гораздо меньшую прежней и велели сказать Михаилу: «мы хотели силою оружия возвести тебя на престол Владимирский; но ты отвергнул наше предложение в надежде на собственное могущество: ищи же покровителей, где хочешь». Милость удивительная; но варвары уже чувствовали силу князей Московских и тем дороже ценили покорность Дмитрия. В Орде находился сын Михаилов, Иван, удержанный там за 10 000 рублей, коими Михаил был должен царю. Дмитрий, желая иметь столь важный залог в руках своих, выкупил Ивана и привез с собою в Москву, где этот юный князь жил несколько времени в доме у митрополита; но согласно с правилами чести, был освобожден, когда отец заплатил Дмитрию означенное количество серебра. Михаил же оставался неприятелем Великого князя: воеводы Московские, убив в Бежецке наместника Михаилова, опустошили границы тверские.

Тогда явился новый неприятель, который хотя и не думал свергнуть Дмитрия с престола Владимирского однако ж всеми силами противоборствовал его системе единовластия, ненавистной для удельных князей: это был смелый Олег Рязанский, который ещё в государствование Ивана Ивановича показал себя врагом Москвы. Озабоченный иными делами, Дмитрий таил свое намерение унизить гордость сего князя, и жил с ним мирно: мы видели, что рязанцы ходили даже помогать Москве, теснимой Ольгердом. Не опасаясь уже ни Литвы, ни татар, Великий князь скоро нашел причину объявить войну Олегу, неуступчивому соседу, всегда готовому спорить о неясных границах между их владениями. Воевода, Дмитрий Михайлович Волынский, с сильною ратью московскою вступил в Олегову землю, и встретился с полками сего князя, не менее многочисленными, и столь уверенными в победе, что они с презрением смотрели на своих противников. «Друзья! — говорили рязанцы между собою, — нам нужны не щиты и не копья, а только одни веревки, чтобы вязать пленников, слабых, боязливых москвичей». Рязанцы, прибавляет летописец, бывали искони горды и суровы (но суровость не есть мужество), и смиренные, набожные москвичи, устроенные искусным вождем, побили их наголову. Олег едва ушел. Великий князь отдал Рязань Владимиру Дмитриевичу Пронскому, согласному зависеть от его верховной власти. Но тем не кончилась история Олегова: любимый народом, он скоро изгнал Владимира и снова завоевал все свои области; а Дмитрий, встревоженный иными, опаснейшими врагами, примирился с ним до времени.

Но иные опасности явились: медленно, но грозно восходила туча над Великим княжением от берегов Волги. Ещё Дмитрий соглашался, быть данником моголов, однако ж не хотел терпеть насилия с их стороны. Вопреки, может быть, слову, данному ханом, послы Мамаевы, приехав в Нижний с воинскою дружиною, нагло оскорбили тамошнего князя, Дмитрия Константиновича, и граждан: сей князь, исполняя, как вероятно, предписание Московского, велел или дозволил народу умертвить послов, с коими находилось более тысячи Мамаевых воинов: главного из них, мурзу Сарайку, заключили в крепость с его особенною дружиною. Прошло около года: объявили Сарайке, что он должен проститься с товарищами и что их будут содержать в разных домах. Испуганный этой вестью мурза ушел от приставов, вбежал в дом епископский, зажег оный и с помощью слуг своих оборонялся: они пустили несколько стрел и едва не ранили самого суздальского епископа, Дионисия; но скоро были все жертвою народной злобы.