Окружение Елизаветы Петровны

   Официально он не занимал никакого  значительного поста. Его звали просто «камергером». Его обязанности не заключали в себе ничего славного ни сами по себе, ни по тому, как их исполнял Иван Иванович.  В противоположность тому, что можно предположить о Петре Ивановиче, историческая роль его казалась выше его заслуг.

   Иван Иванович покровительствовал Ломоносову, и это одно уже является его серьезной заслугой. В 1755г. он основал в Москве университет и был его попечителем, а в 1758г. создал Академию художеств в Петербурге и много заботился о ней; покровительствуя национальному театру, обязанному ему открытием первой русской сцены в 1756г.; обладая прекрасной библиотекой и собранием картин и произведений скульптуры, унаследованным Академией художеств, он оказал умственному развитию России неопровержимые огромные услуги. Он не только был меценатом, но настоящим министром народного просвещения. Но больше всего он заботился о воспитанниках Академии. Шувалов имел особое чутье к таланту, а самое важное – он как меценат был лишен зависти к этому таланту, радовался его успехам, взращивал и пестовал его. Так в дворцовом истопнике, вырезавшем из кости безделушки, он разглядел одного из выдающихся скульпторов России, Федота Шубина, и дал ему образование.

   Вся нарядная, праздничная придворная жизнь,  власть, подобострастие окружающих  разом кончились 25 декабря 1761г., когда на руках Шувалова умерла императрица Елизавета. Последние годы Шувалов жил в свое удовольствие, любил людей, поэзию и искусство. Слава умнейшего и образованнейшего человека сопутствовала ему уже при жизни. Он удостоился того, о чем мечтает каждый меценат, покровитель искусств: имя его, вплетя в свои стихи, обессмертил великий поэт. Умер он осенью 1797.

                                                             Бестужев.

   Русская ветвь этой семьи, вышедшей, согласно некоторым источникам, из Кента, в Англии, происходила от некоего Гавриила Беста, приехавшего в Россию около 1413г. и чей сын Рюма был пожалован в бояре великим князем Иваном Васильевичем. Отсюда и фамилия Бестужев-Рюмин, носимая канцлером. Однако эта родословная сомнительна. Алексей Петрович, второй сын Петра Михайловича Бестужева, гофмейстера при дворе Анны Ионовны в Митаве, родился в Москве в 1693 г. отправленный за границу Петром Великим, он сопровождал русское посольство на Утрехтский конгресс (1712г), поступил на службу ганноверского двора и вновь появился в России в качестве посланника Англии (1714г). этот первый опыт дипломатической карьеры ему, очевидно, не удался; рекомендовавшая сына Остерману, переменила свое отношение к старику Бестужеву в 1728 г. настолько, что обвиняла своего гофмейстера в воровстве. Это сказалось на судьбе Алексея.

   Переворот 25 ноября 1741 г. возвел на русский престол Елизавету Петровну. Она вернула ко двору и бывших опальных соратников ее отца, и жертв прежнего режима, исключая Бирона. Миних и Остерман отправились в ссылку. Одному из организаторов заговора - лейб-медику Елизаветы французу И.Г. Лестоку понадобился опытный и умный дипломат, обязательно русский по происхождению, так как переворот 25 ноября, по мысли заговорщиков, должен был показать всем, что теперь с немецким засильем покончено. Бестужев-Рюмин был человеком умным, опытным дипломатом, русским по происхождению, сыном соратника Петра I, сам служил императору, безвинно пострадал при прежнем правлении, и казался Лестоку, который мог с ним познакомиться еще до переворота, лучшей кандидатурой на смену сосланных руководителей внешней политики страны. Бестужеву поддержка Лестока дала многое: он стал соавтором манифеста о восшествии на престол Елизаветы, 30 ноября 1741 г., через пять дней после переворота, в день св. Андрея Первозванного и ордена его имени, получил эту высшую награду Российской империи. Затем он становится сенатором. Главным директором над почтами, 12 декабря 1741 г. занимает пост вице-канцлера, а в июле 1744 г. - высший государственный пост канцлера. Остается на этом посту долгих 14 лет, до 1758 г., несмотря на противодействие некоторых европейских дворов и своих недругов при дворе Елизаветы.

   Еще с XIX в. было принято считать, что Бестужев являлся полновластным хозяином внешней политики России при ленивой и легкомысленной Елизавете, которая во всем доверяла канцлеру и позволяла ему делать все, что он пожелает, не имея возможности и желания противостоять его воле. Однако при знакомстве с подлинными документами того времени эта точка зрения постепенно пересматривалась, хотя и до сих пор можно встретить утверждения, будто все успехи и неудачи внешней политики Елизаветы принадлежат именно Бестужеву.

   Бестужев-Рюмин, стоял во главе русской дипломатии с 1742 по 1757 г. Это был человек времени Петра Великого, бесспорно умный и способный, по тому времени удивительно образованный и, что называется, на все руки. По натуре он был великий практик, что же касается моральной его физиономии, то она не совсем ясна, и о ней есть несколько мнений. Некоторые полагают, что он был очень честен. Несмотря на то, что он по службе принимал подарки, подкупить его было невозможно. Когда Фридрих II задумал дать ему подарок (узнав, что Бестужев берет таковые от Австрии), то убедился, что прусскими деньгами нельзя ни задобрить, ни купить Бестужева. Он был несомненно истинным патриотом и ни за что не поддался бы в сторону Пруссии, которую считал опасным соседом. Еще в 1708 г. он был отправлен Петром учиться за границу, и приобрел там солидное разностороннее образование: был химиком, медиком и дипломатом. С 1712 г. он был на дипломатической службе при разных дворах, жил в Германии, Англии, Дании, Голландии и хорошо ознакомился с положением политических дел в Европе. Он сознательно относился к политической системе Петра Великого и в то же время усвоил основной принцип всех держав той эпохи - стремление к политическому равновесию. Его дипломатической программой и стала, с одной стороны, охрана системы Петра Великого, с другой - заботы о поддержании равновесия. Служебная карьера ему долго не удавалась. После Петра он был в немилости, и только приверженность к Бирону выдвинула его, как мы видели, в 1740 г. на должность кабинет-министра. Он снова, однако, пал при свержении Бирона и выдвинулся вполне только при Елизавете.

       Некоторые его связи приближали его к Елизавете. Его жена, рожденная Беттигер, была прежде наставницей цесаревны и дочерью бывшего русского резидента в округе Нижней Саксонии, которого часто посещали Петр и Екатерина во время своих путешествий по Германии. Он обратил свои взоры в эту сторону и сблизился с Воронцовым и Лестоком.

         По восшествии на престол Елизаветы  ссылка Остермана оставила внешние  дела, так сказать, без руководителя. Великий канцлер, князь Черкасский, находился под угрозой апоплексического удара, вскоре унесшего его в могилу, и был поглощен любовной интригой своей дочери с Петром Шуваловым, ссорившей между собой обе семьи. Назначенный вице-канцлером, Бестужев воспользовался ревностью Шуваловой, бывшей в большой милости у Елизаветы, чтобы выдвинуть себя; он метил в преемники Черкасского. Ему пришлось, однако, ждать до 1744 г., но, уже начиная с 1742 г., когда умер великий канцлер, он с помощью Бреверна руководил внешней политикой, поскольку ему в том не мешал Лесток. Впоследствии у него были другие тайные сотрудники, и среди них, если верить воспоминаниям барона Фридриха Тренка, первое место занимала его собственная жена. Считаясь примерной супругой, она давала самому Тренку неопровержимые доказательства несправедливости этого, втайне занималась любовными похождениями и более открыто интригами. Она русских не любила и покровительствовала Пруссии до того дня, когда посланник этой страны имел неосторожность погубить Тренка в глазах ее мужа, обличив его одновременно и как шпиона, и как ловеласа. Но Тренк не заслуживает доверия. Роль, сыгранная при канцлере Фунтом, Прессе и Санти гораздо более достоверна. До 1754 г. первый фигурировал не только в качестве советника, но и настоящего заместителя Бестужева в работе и вдохновении. Позднее преемник Функа в саксонском посольстве, Прассе, вкладывал в это дело столько же рвения, но менее блестящие способности. Санти был полезен главным образом в вопросах внешних приличий; он учил Бестужева, как себя держать. Потому-то, когда в 1754 г. французской дипломатии удалось избавиться от Функа, Бестужев оказался телом без души, плывшим по течению вплоть до падения в роковую бездну.

Он, безусловно, не был лишен некоторых личных дарований, из тех, что приносят счастье  большинству авантюристов; он действовал с помощью тонкой хитрости и грубого нахальства, невозмутимого спокойствия и безошибочного инстинкта внешнего декорума, соединяя их с величавостью, которую он умел сохранить в самых унизительных положениях и которым он вводил в заблуждение не только Елизавету, но и всю Европу. Он властным тоном требовал субсидий России и принимал взятки с таким видом, будто оказывал этим великую честь. Никогда он за словами в карман не лез. Его ответ клиру Казанского собора, просившему присоединения к нему протестантского храма, находившегося в соседстве, чрезвычайно характерен. Священники уверяли, что им явилась Богородица и плакала, жалуясь на оскорбительное для Нее соседство. Бестужев приказал им вернуться через три дня и объявил им с самым серьезным видом, что Богородица явилась и ему; Она передумала и не желала больше этой протестантской церкви, ввиду того, что она была построена с севера на юг, а не с востока на запад, как подобало православному храму.

  Относительно Елизаветы его неизменная система состояла в том, что он прикрывался тенью Петра Великого: «Это не моя политика, а политика вашего великого отца», — твердил он. Помимо этого, он подчинял себе государыню, вызывая в ней утомление и растерянность. По поводу малейшего дела он забрасывал ее кипами промеморий, нот, протоколов. Она приходила в ужас: «Вот она какова, политика!» Она, конечно, до них не дотрагивалась и просила его изложить ей дело вкратце; тогда он делал ей такой путаный доклад, что она ровно ничего в нем не понимала и с отчаяния, в особенности в последние годы, чаще всего говорила: «Делайте, как хотите». Она со всем соглашалась и все подписывала — с вышеуказанными отсрочками — за исключением объявления войны или смертного приговора. В первом случае она давала свое согласие лишь по зрелом обсуждении, во втором — отказывала.

   В России в политике Бестужева  усмотрели в качестве руководящей  нити национальную идею, глубокое  понимание истинных интересов  и естественных судеб страны. В 1744 г. канцлер возымел намерение отнять от Фридриха Восточную Пруссию и присоединить ее к Польше взамен увеличения русских владений со стороны Смоленска и объявил, что при подобном короле соседство той же Пруссии явилось бы величайшей опасностью для России, что не помешало ему снова стать сторонником пруссаков в 1746 г. по первому же требованию Англии.

     Труднее, по-видимому, объяснить влияние Бестужева на Елизавету среди этих политических колебаний, причина которых не могла не быть известной ей, и стольких нравственных падений, внушавших императрице искреннее отвращение. Она знала, что он был корыстен и низок, и открыто выражала свое неудовольствие по этому поводу. Она ненавидела в нем и неискреннего политика, испытывавшего ее терпение, и человека с заискивающими, но неуклюжими манерами, шедшими вразрез с ее общественными привычками, и грубого развратника, оскорблявшего ее любовь ко всему тонкому и изящному. В силу сцепления обстоятельств, он самой своей политикой постоянно оскорблял ее и во всех других ее чувствах. Она, однако, держала его во главе правления шестнадцать лет и с трудом с ним рассталась. Повинуясь ему, она решилась порвать не только с Францией, что не составляло для нее большой жертвы, но и с Шетарди, для чего ей безусловно пришлось насиловать свои сердечные склонности. Повинуясь ему, она была и сторонницей Австрии, несмотря на Ботта, который, как ей казалось, составил заговор против нее, и главным образом, несмотря на Марию-Терезию, являвшуюся ее соперницей, если не по красоте, то по положению и репутации.

     Объяснение этого явления, по-видимому, кроется в том же порядке причин, что возвели самое Елизавету на престол, на который ни закон, ни ее таланты, ни добродетели не давали ей достаточных прав. Бестужев имел за собой то преимущество, что был или казался русским в ту минуту, когда естественная реакция вооружала народные чувства против иностранцев; он к тому же слыл за ученика великого императора, традиции которого, по предположению, должны были воплотиться в новом царствовании; кроме того, у него не было ни серьезного соперника, ни преемника. Когда в 1758 г. его заменил Воронцов, он лишь прикрывал своим именем Шувалова; а Шувалов, никогда не бывший выдающимся человеком, до 1758 г. был еще маленьким мальчиком. Пока за Бестужевым стоял Функ, канцлер казался на своем месте на вершине власти, где после своего падения он оставил большую пустоту, настолько он умел нести свои обязанности внушительным и пышным блеском.

     Падение Бестужева подготовлялось  постепенным лишением власти, из  года в год и почти из  месяца в месяц отнимавшим  от него его влияние в пользу камарильи, организованной Шуваловым в тесном кругу приближенных Елизаветы, куда Бестужев никогда доступа не имел. Его руководство иностранными делами мало-помалу заменилось незримым управлением этой камарильи, и таким образом и случилось, что, преданный Англии и под ее влиянием перешедший на сторону Пруссии, он в 1758 г. в качестве первого министра империи должен был расторгнуть связь с Англией и наводнись русскими войсками прусскую территорию. Война была решена в совете министров, где Иван Шувалов, не имея на то никаких прав, выражал мнения, равносильные, как то знали, приказаниям, и куда канцлер являлся, скорее, лишь в качестве отщепенца.

   Бестужев был арестован в субботу, 14 февраля 1758 г. Из камер-фурьерского журнала видно, что, вопреки обычаю, в тот день было два заседания конференции. Канцлер, чувствуя грозу над собой, не приехал под каким-то предлогом на первое из них. По приказанию Елизаветы он явился на второе. Один из Воронцовых рассказывает нам, что произошло дальше: « В соседней комнате находился наготове гвардейский капитан. Маршал, князь Трубецкой, непримиримый враг Бестужева, взялся объявить ему его опалу и сделал это довольно бессердечно, собственноручно сорвав с него Андреевскую ленту. Затем позвали гвардейского капитана, сопровождавшего Бестужева домой. Отряд гвардейцев окружил карету, а в доме его уже стоял усиленный караул». Бывшего канцлера даже не подвергнули пытке и удовольствовались лишь ссылкой его в одно из его подмосковных поместий, тогда как его более или менее подлинные сообщники, Елагин, начальник департамента герольдии Ададуров, ювелир Бернарди, отправились в более отдаленные места ссылки — в Астрахань, в Казань, в Сибирь. В ссылке он оставался до вступления на престол Екатерины II.