Февральская революция

Первые итоги  

Таким образом, Россия осталась без монарха. При этом вопрос о  форме правления в государстве  разрешён не был. Также была отстранена от всякого участия в законодательстве и Государственная дума, хотя официально она была распущена только 6 октября. Образованный во время Февральской революции Временный комитет Думы, напротив, и дальше участвовал в принятии важных политических решений. Его деятельность осуществлялась путём проведения так называемых частных совещаний членов Государственной думы, численность которых не превышала 60 человек. Однако основными центрами власти в столице стали Временное правительство и Петроградский Совет. В юридической литературе того времени остановились на следующей конструкции, характеризующей власть того этапа: государством управляет Временное правительство, назначенное Государственной думой по соглашению с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов, представляющим рабочий трудовой народ; правительство это управляет до Учредительного собрания, которое и установит основные законы государства. Такая формулировка была вызвана насущной потребностью каким-то образом определить легальность Временного правительства, чтобы обосновать его полновластие. В современной исторической и правовой литературе придерживаются более сдержанных оценок, характеризуя, в основном, сложившуюся тогда политическую ситуацию как двоевластие.

Взаимодействие властных центров

Итак, после Февральской  революции официальная власть в  стране (иногда именуемая номинальной) стала принадлежать Временному правительству, которое было признано другими государствами и представляло Россию во внешних сношениях. Следует отметить, что у Временного правительства не было точного представления о своих функциях. Первоначальное представление о том, что главная его роль заключается в передаче утраченной императором власти новым законным властям, определённым Учредительным собранием, не выдержала проверки временем. В стране существовало много проблем, за решение которых приходилось браться немедленно, деля власть с Петроградским Советом, роль которого к осуществлению контрольных функций не свелась. В частности, с первых же дней Исполком Петросовета взял на себя разрешительные функции в отношении средств информации (телеграфа, почты, газет). 
Реальная власть Петросовета фактически сосредоточилась в руках его Исполкома, члены которого были назначены социалистическими партиями, представленными в Петросовете. Историк Ричард Пайпс характеризовал Петросовет как «слоистую структуру»: «сверху — выступающий от имени Совета орган, состоящий из социалистов-интеллигентов, оформленный в Исполнительный комитет, снизу — неуправляемый сельский сход».

В течение первого  месяца Петросовет осуществлял свою деятельность в рамках столицы, однако на проходившем на рубеже марта—апреля 1917 года Всероссийском совещании Советов в состав Исполкома Петроградского Совета было включено 16 представителей губернских Советов и фронтовых армейских частей, что расширило его полномочия на всю страну вплоть до созыва Первого Всероссийского съезда рабочих и солдатских депутатов.

Первоначально у руководства  Петросовета не было намерения создавать  в лице Советов альтернативную структуру  власти. Эсеры и меньшевики считали  Советы всего лишь способом поддержать новое правительство снизу, временными общественными организациями с целью «добровольно передать власть буржуазии», поэтому в этой области они координировали свою деятельность с Временным правительством. Так, постановив арестовать царскую семью, Исполком запросил Временное правительство, как оно отнесётся к этому аресту.

Однако стихийно Советы становились Временному правительству  противовесом. Почувствовав эту тенденцию, лидер большевиков В.И. Ленин ещё  в «Апрельских тезисах» выдвинул идею передачи Советам всей полноты  власти и лозунг «Вся власть Советам!», характеризуя систему Советов как новый тип государства. Но большинство Петросовета — меньшевики и эсэры — расценило его как экстремистский, будучи уверенным в необходимости коалиции с буржуазией и преждевременности социализма. Примером разницы в отношениях с официальными учреждениями Исполкома Петросовета и провинциальных Советов может служить проведение 8-часового рабочего дня. Если в Петрограде между Петросоветом и Петроградским обществом фабрикантов и заводчиков о введении восьмичасового рабочего дня было заключено опубликованное 11 марта соглашение, а проект соответствующего декрета был внесён во Временное правительство, то, например, в Москве исполком Московского Совета рабочих депутатов 17 марта принял самостоятельное решение о введении 8-часового рабочего дня на всех предприятиях города. Также явочным порядком вводился 8-часовой рабочий день массово образующимися в то время фабрично-заводскими комитетами.

Для координации деятельности Петросовета и Временного правительства, а также котроля за правительством из пяти членов Исполкома (позднее — семи) 8 марта 1917 года была создана Контактная комиссия Исполкома Петросовета, просуществовавшая до апрельского кризиса. Комиссия заседала в том же здании, что и правительство, значительная часть её пожеланий удовлетворялась Временным правительством, в том числе практически по всем важным вопросам.

В армии и на флоте  Временное правительство опиралось  на традиционное командование, Петросовет — на солдатские и матросские комитеты. В военное министерство, Ставку и главные штабы фронтов и флотов были назначены комиссары Исполкома. Приказы военного командования должны были получать одобрение Исполкома и его комиссаров. Комиссары должны были участвовать в разрешении споров в войсках и между войсками и мирным населением в боевой зоне и около неё.

К маю 1917 года сформировалось до 50 тыс. солдатских и матросских комитетов  разных уровней, в которых состояло до 300 тыс. человек. Значительной революционной  силой стал Центральный комитет  Балтийского флота (Центробалт) во главе с П.Е. Дыбенко. Своеобразная ситуация сложилась в Кронштадте: сформированный 4 марта, в ходе Февральской революции, Кронштадтский совет, уже 16 мая объявил себя единственной властью в городе, и потребовал удаления комиссара Временного правительства В.Н. Пепеляева. Кроме того, Совет по собственной воле удерживал ряд офицеров, арестованных восставшими матросами во время Февральской революции. Своеобразное установление таким образом в Кронштадте советской власти вызвало обвинения в «сепаратизме», «отделении от России», и создании «Кронштадтской республики».

В конце марта между  Временным правительством и Исполкомом вспыхнул конфликт, связанный с противоречиями между принятым Исполкомом Воззванием к народам всего мира, где осуждалась захватническая политика воюющих стран, и заявлением Милюкова прессе о целях войны с точки зрения правительства, в котором говорилось о присоединении Галиции и обретении Константинополя, а также проливов Босфора и Дарданеллы. Завершился он изданием компромиссного официального заявления Временного правительства о целях войны. Месяц спустя новый спор о целях войны послужил причиной политического кризиса.

В июле ЦИК Советов  рабочих и солдатских депутатов  и Исполком Всероссийского Совета крестьянских депутатов объявили о признании  неограниченных полномочий второго коалиционного Временного правительства, министром-председателем которого стал социалист А.Ф. Керенский. 

в) Оценка февральской  революции зарубежными и отечественными историками.

Оценки причин, а также  последствий и значения Февральской революции до сих пор весьма противоречивы. В новейшее время (в 2000-е годы) дискуссии развернулись, в частности, между д.и.н., клиометристом Б. Н. Мироновым и д.и.н. (и к.ф-м.н.) клиодинамиком С. А. Нефёдовым. Последний пишет на своём сайте:

«Одним из важнейших событий в современной российской историографии стала дискуссия о причинах русской революции. Возглавляемые Б. Н. Мироновым историки-„ревизионисты“ пытаются доказать, что уровень жизни населения в начале ХХ века был достаточно высоким и революция была случайностью. Их противники утверждают, что революция имела объективные причины, и главные из этих причин — это аграрное перенаселение, крестьянское малоземелье, бедность и недостаток пропитания»

И далее С. Нефёдов  формулирует свою точку зрения:

Механизм вызванного войной социально-экономического кризиса  был типичным и не раз проявлял себя в войнах, которые вела Россия и другие страны. Особенность состояла лишь в интенсивности действия этого  механизма, определяемой, с одной  стороны, масштабами войны, а с другой стороны, глубиной того социального раскола, который поразил русское общество. Этот раскол был, в свою очередь, следствием крестьянской нищеты и малоземелья, следствием тех глобальных экономических и социальных причин, которые подняли крестьян на восстание 1905 года. Этот социальный раскол проявлялся в статистике предвоенной преступности, а потом, во время войны — в нежелании крестьян воевать за эту власть и в массовых сдачах в плен. Другой стороной социального раскола и нищеты был финансовый кризис, который породил инфляцию и разрушение рынка; это привело к голоду в городах и голодным бунтам. Продовольственный кризис неминуемо должен был дойти до Петрограда и породить грандиозный голодный бунт — и ненавидящая власть крестьянская армия должна была поддержать этот бунт, а затем — немедленно потребовать землю. Деятельность политических партий (и тем более «заговоры масонов») не оказывала существенного влияния на ход событий. «Февральское восстание именуют стихийным… — писал Лев Троцкий, — в феврале никто заранее не намечал путей переворота… никто сверху не призывал к восстанию. Накоплявшееся в течение годов возмущение прорвалось наружу в значительной мере неожиданно для самих масс».

Оценка причин и последствий  Февральской революции самими её идеологами (П. Н. Милюковым и другими либералами) была иной. В разделе «Заговор против Николая II» приведена оценка Милюкова. Б. Н. Миронов в книге пишет об оценках других либералов (видных кадетов того времени):

«После Октябрьской  революции, либералы, оказавшиеся в эмиграции, сформулировали эту новую точку зрения в своих мемуарах, публицистике, а некоторые и в исторических работах. Видные кадеты В. А. Маклаков, Н. И. Астров и М. Карпович создали концепцию потерянных возможностей. Маклаков делал акцент на позитивной динамике гражданского общества и правового государства, Карпович — на „ошеломляющих“ экономических успехах начала ХХ в. и возможности решения социальных проблем мирным путем, Астров подчеркивал всесторонность прогресса: „Еще какой-нибудь десяток лет, — утверждал он, — и Россия стала бы непобедимой, могучей и уравновешенной в своих внутренних силах. Она выходила уже на путь правового порядка, свободной самостоятельности и свободного развития своих производительных сил“. П. Н. Милюков, менее, но все же оптимистично оценивавший успехи страны (до марта 1917 г.), признавал, что главные причины Февральской революции были отнюдь не экономическими, а лежали в плоскости политики и культуры…»

Существуют и иные оценки причин, последствий и влияния  Февральской революции — вплоть до психологических особенностей характера русского человека (до 1917 года) вообще и характера населения Петрограда того времени в частности:

«Россия пользовалась практически  всеми политическими свободами… Цензура с 1905 г. была упразднена совсем — и восстановлена в 1914 г. как военная цензура. Даже большевистская „Правда“ легально издавалась с 1912 г., а когда за явно противозаконные публикации её все же закрывали, тут же возобновляла работу под другим названием с прежним составом редколлегии. В политической жизни запрет существовал только на те партии, которые открыто проповедовали экстремистские и террористические цели, — но ведь и это явление вполне нормально для любого цивилизованного государств. 
Да, на фронтах мировой войны неудачи были. Но были и яркие победы: в Турции, в Галиции, прорывы в Венгрию. Относительные потери были примерно равными (вспомните после этого 1941—1943 гг.!). На рубеже 1914-15 г. наблюдались острые недостатки в снабжении боеприпасами. Но уже вскоре после августа 1915-го (когда Николай II возглавил армию) промышленность перестроилась на военный лад, и положение вполне выправилось. К 1917 г. армия получала вооружение и снабжение в таких количествах, что его хватило на всю гражданскую войну, да ещё и осталось потом, раздаривалось большевиками дружественным режимам. 
 
Так что причин для столь резкого и всеобщего недовольства вроде бы и не было? Но это для нас с вами не было. Разгадка лежит в области психологии. Не надо забывать, что в течение 70 лет коммунистического господства народ нивелировали и муштровали, всеми способами доводя до покорности убойной скотины. Причем на всех переломах и во всех критических ситуациях в первую очередь гибли лучшие — и на фронтах гражданской, и от террора, и в аду ГУЛАГа, и под гребенками раскулачиваний и коллективизации, и в пламени Отечественной. Систематически выбивался лучший генофонд, и, соответственно, менялись стереотипы мышления, постепенно приходя к нынешним. А в начале века, как раз на гребне могущества России, люди были ещё совершенно другими! И психология у них кардинально отличалась от нашей. 
Тогдашние коррупция и казнокрадство — детские игрушки по сравнению с современными — переполняли чашу их терпения. Военные неудачи — не столь уж постыдные по отношению к какой-нибудь Чечне (не говоря уже о катастрофе 1941—1942 гг.) — воспринимались подлинной трагедией национального позора. Несправедливости и недочеты государственной системы, которых мы с вами и не заметили бы, тогдашнему человеку дышать не давали. А первые — самые первые в России! — очереди за продуктами выглядели личным оскорблением. И причин, ничтожных, с нашей точки зрения, оказалось достаточно, чтобы рухнула 300-летняя династия».

С другой стороны, думская  оппозиция (и интеллигенция) в своём  противостоянии власти и Николаю II ещё с осени 1916 года впали в безответственную и губительную для страны истерию, которая дошла до пика к февралю 1917 года. Вот что пишет об этом в своей книге (в значительной степени посвященной психологии революции) Г. М. Катков:

«С течением времени  кампания обличений обрела почти истерический характер; клевета и безответственные обвинения сыпались в адрес всех тех, кто отказывался поддерживать оппозицию на внутреннем фронте. … До начала весеннего наступления оставалось несколько недель, и можно было надеяться, что патриотический подъем отвлечет внимание от внутренних раздоров. Если бы царь и правительство твердо держались ещё несколько недель, то игра Прогрессивного блока и общественных организаций была бы проиграна. … Это, очевидно, ясно было всем участникам событий, хоть никто в том не признавался. … Систематическая подмена этого страха (в котором оппозиционеры не смели признаться даже самим себе) другим, патриотическим, о котором можно было говорить вслух, напоминает механизм образования снов. И в самом деле, во многих отношениях (ослабление морального контроля и контроля разума, роль фантазии и словесного символа) психология революции 1917 года имеет немало общего с психологией сновиденья.» 

2) Дело и  личность Петра I в оценке отечественных историков.

- -