Эдмунд Берк-основоположник консерватизма

Эдмунд Берк 
(1729-1797)

 
 
Среди десятков работ о  Французской революции, увидевших  свет в Англии на исходе XVIII столетия(1), произведения Э. Берка занимают особое место. Много ли мы знаем современников революционных событий, чьи труды до сих пор представляли бы интерес не только как свидетельства очевидцев, но и как попытка исторического осмысления происшедшего? Большинство произведений тех дней ныне давно уже забыто читающей публикой. Оставаясь долгие годы невостребованными, они пылятся на библиотечных полках, откуда лишь изредка их извлекает рука специалиста. На этом фоне не может не поражать та популярность, которой сегодня пользуются сочинения Берка о Французской революции. Они выходят все новыми изданиями(2), а выдержки из них включаются в хрестоматии наравне с отрывками из новейших исследований(3). 
 
Хотя, как уже отмечалось во Введении, исторический аспект споров англичан о Французской революции освещен явно недостаточно, тем не менее в научной литературе, особенно англо-американской, нередко говорится о значительном превосходстве Берка над другими участниками дебатов в понимании сути революционных событий. Так, известный британский историк Альфред Коббен писал: "Общий уровень дискуссии был высок, и он казался бы еще выше, если бы фигура Берка не заслонила всех, кто выражал противоположные взгляды"(4). По убежедению французского исследователя М. Ганзена: "Берк, опередив свое время, хорошо разглядел значимость, принципы и последствия революции, которая была для него центральным событием XVIII в."(5). Такой же точки зрения придерживается английский ученый Дж. М. Робертс: "Берк раньше, чем кто бы то ни было, увидел все значение революции как события в истории цивилизации"(6). А вот мнение о Берке британского профессора И. Р. Кристи: "В основном вопросе, касающемся теоретического объяснения революционной деятельности во Франции, он был прав и дал верную оценку намного раньше, чем кто бы то ни было"(7). 
 
Обоснованы ли эти, как правило, аксиоматические суждения? И если да, то чем же именно определялось подобное превосходство Э. Берка над оппонентами? Быть может тем, что он лучше их знал конкретные факты революционной истории? Едва ли. Многие из его соперников по дискуссии отличались гораздо большей осведомленностью относительно деталей. Например, Томас Пейн, неоднократно посещавший Францию в 1787-1788 гг. и хорошо знакомый с состоянием ее дел, в период работы над книгой "Права человека" вел интенсивную переписку с Т. Джефферсоном, американским послом в Париже, а в ноябре 1789 г. и сам побывал во французской столице(8). Граф Чарльз Стэнхоуп также имел собственных французских корреспондентов, причем, не только в Париже, но и в провинции(9). По нескольку месяцев, а то и лет, жили в революционной Франции такие оппоненты Берка, как Т. Кристи, М. Уолстонкрафт, Дж. Барлоу, Д. Уильямс. В то же время, даже те историки, которые дают самую высокую оценку трактовке революции Берком, отмечают, что он, находясь безвыездно в Англии, пользовался недостаточно надежными источниками информации, из-за чего неоднократно допускал в своих сочинениях фактические ошибки и неточности(10). 
 
Поскольку знание Берком подробностей революционных событий явно оставляло желать лучшего, можно предположить, что главное достоинство его работ состояло в теоретическом осмыслении происшедшего. Однако, прежде чем проверить это, обратившись к текстам, необходимо получить хотя бы общее представление о философских взглядах их автора и, в частности, о его социально-политических воззрениях. 
 
Правда, сам Берк, думаю, был бы немало удивлен, узнав, что когда-нибудь его станут рассматривать как мыслителя. Он никогда не скрывал острой неприязни к абстрактному теоретизированию в сфере социальных наук и считал себя прежде всего государственным человеком, специалистом в области практической политики. Но история распорядилась по-своему: как парламентский деятель Берк, несмотря на самоотверженные усилия, проиграл все политические баталии, в которых участвовал, зато как мыслитель - надолго пережил современников. 
 
 
 
Жизнь и мировоззрение Э.Берка 
 
Он появился на свет в 1729 г.(11) Родись он лет на пятьдесят раньше, разве удалось бы сыну дублинского адвоката, да к тому же еще ирландцу, подняться на политический Олимп Англии? Едва ли. Такую возможность ему дал XVIII в., когда талант и трудолюбие начали цениться порой не меньше знатности и богатства. Окончив Тринити-колледж в Дублине, Эдмунд в 1750 г. отправился в Лондон изучать право. Впрочем, довольно скоро юриспруденция показалась эмоциональному и впечатлительному юноше слишком скучной, и, расставшись с ней, он избрал литературную стезю. Узнав об этом, отец лишил его материальной поддержки. Выпущенные в 1756-1757 гг. и не раз потом переиздававшиеся на многих языках первые и последние чисто философские сочинения Берка(12) принесли ему некоторую известность, но не дали достатка. Пришлось зарабатывать на жизнь нелегким ремеслом журналиста. С 1758 г. и в течение последующих семи лет Берк был главным автором и редактором ежегодника "Annual Register", в котором давался обзор важнейших событий политической и культурной жизни за год. Семь лет такой работы позволили ему обзавестись обширными связями в литературных и политических кругах. 
 
В 1759 г., не оставляя журналистики, Берк стал личным секретарем члена парламента У. Гамильтона, человека знатного и богатого, но, увы, ленивого, недалекого и самоуверенного. 1761-1763 гг. они вместе провели в Дублине, где Гамильтон занимал важный пост руководителя штаб-квартиры лорда-лейтенанта Ирландии. Находясь в тени, Берк имел возможность знакомиться с тайными пружинами политики и механизмом государственной власти. По возвращении, он, обладая гордым и независимым характером, после очередной ссоры с патроном покинул того, хотя остался из-за этого без средств к существованию. Однако его способности уже были известны, и в 1765 г. он получил приглашение на место личного секретаря главы правительства, маркиза Рокингема, одного из влиятельнейших лидеров партии вигов. Это открыло Берку путь в парламент. В том же году его избрали в Палату общин от местечка Вендовер, что близ Оксфорда. 
 
В 60-е годы XVIII в. некогда могущественная партия вигов являла собой довольно жалкое зрелище. Она распалась на несколько враждующих фракций, возглавлявшихся крупными аристократическими кланами. Их противоречия умело использовал в своих целях властный и решительный король Георг III, правивший с 1763 г. и мечтавший, подчинив себе парламент, возродить былое значение монархии. Он открыто покупал голоса многих депутатов, раздавая пенсии и синекуры. Опираясь на сформированную таким образом в палате общин "партию двора", король мог сместить фактически любого неугодного ему премьера. Вот и кабинет Рокингема продержался всего полгода. Вместе с патроном в оппозицию перешел и Берк. 
 
Вскоре он выдвинулся на роль главного идеолога и организатора (по парламентской терминологии - "кнута") фракции Рокингема. В своих произведениях того периода он попытался наметить пути выхода партии из кризиса и теоретически обосновать ее претензии на власть(13). Именно виги, считал он, - наиболее надежные защитники и хранители британской свободы. Да и сам Берк, не жалея сил, боролся за сохранение и расширение традиционных вольностей англичан. Он защищал свободу слова, когда "партия двора" пыталась преследовать редакторов газет за публикацию отчетов о парламентских заседаниях, требовал смягчить предусмотренные законом наказания для несостоятельных должников и для гомосексуалистов, призывал к отмене работорговли и протестовал против притеснения евреев. Но это - лишь отдельные эпизоды его почти тридцатилетней парламентской деятельности. Главными ее событиями стали растянувшиеся на годы пять великих политических баталий, в каждой из которых Берк сыграл одну из ведущих ролей. 
 
Первой из таких битв оказалась американская Война за независимость. С самого начала кризиса Берк принадлежал к числу находившихся в меньшинстве сторонников компромисса с колониями. В своих речах и памфлетах(14) он признавал за британскими властями формальное право требовать повиновения от американских подданных, но предупреждал, что сохранение единства империи требует осторожных и взвешенных решений. Истинная государственная мудрость, объяснял он коллегам по парламенту, состоит в способности прийти к взаимовыгодному согласию: "Вопрос, на мой взгляд, состоит не в том, имеете ли вы право сделать свой народ несчастным, а в том, что в ваших же интересах сделать его счастливым. Это не тот случай, когда, по словам юриста, я могу поступить таким образом, а тот, когда я в соответствии с требованиями гуманности, разума и справедливости, так поступить обязан." (15) 
 
Миротворческие усилия принесли Берку широкую популярность, и в 1774 г. жители крупного торгового порта Бристоль, прежде являвшегося вотчиной тори, избрали его своим депутатом на очередных парламентских выборах. Это был несомненный успех, но Берк отнесся к нему весьма сдержанно. Когда ликующая толпа пригласила его возглавить триумфальную процессию, он отказался поддержать "столь глупое выражение раболепия"(16). Жизнь показала, что восторги и в самом деле были преждевременны. Большинство в парламенте получили приверженцы жесткой линии. Берк и его единомышленники не смогли предотвратить войну, стоившую Англии ее североамериканских колоний. 
 
Второй великой битвой Берка стала попытка ограничить влияние "партии двора" в самой Англии. Еще продолжалась война, когда он в 1780 г. выдвинул законопроект с предложением ликвидировать многочисленные синекуры, использовавшиеся королем для подкупа депутатов(17). Однако лишь в 1782 г., после того, как неразбериха вызванная военным поражением, позволила Рокингему вновь возглавить правительство, этот закон прошел, правда, в сильно урезанном виде. Берк жаждал развить успех, но смерть Рокингема от гриппа перечеркнула все надежды. Король призвал нового премьера, который поспешил свернуть реформы. 
 
Снова оказавшись в оппозиции, Берк начал третью баталию. При поддержке своего друга и нового лидера вигов Чарльза Джеймса Фокса он выступил с разоблачением злоупотреблений Ост-Индской компании и потребовал привлечь к суду генерал-губернатора Индии Уоррена Гастингса. Тори, получившие к тому времени большинство в палате общин, пытались устроить Берку обструкцию, но он, перекрывая шум, гремел, подобно библейскому пророку: "Гнев Небес рано или поздно падет на страну, позволяющую таким правителям безнаказанно угнетать слабых и невинных"(18). Раз за разом взывал он к совести депутатов, приводя все новые факты жестокого обращения Гастингса с местными жителями. Настойчивость Берка увенчалась успехом. В 1787 г. парламент принял решение об импичменте генерал-губернатора. Однако слушание дела затянулось на долгие восемь лет. Только 28 мая 1794 г. Берк начал свою заключительную речь. Целых восемь дней звучали под сводами Вестминстер-холла слова горечи и гнева. "Нет, это не обвиняемый стоит перед судьями, - восклицал Берк, -...это вся британская нация предстала перед судом других народов, перед судом нынешнего поколения и многих, многих поколений потомков..."(19) Казалось, его красноречие способно расстрогать даже камни. Но прошло еще 11 месяцев, прежде чем Гастингс последний раз появился в зале, чтобы, наконец, услышать приговор. Вердикт палаты лордов, исполнявших роль присяжных, прозвучал громом среди ясного неба: "По всем статьям обвинения невиновен!" Берк опять проиграл. 
 
Полем четвертого сражения была Ирландия. С болью в сердце Берк видел, как его родина страдает под гнетом Англии. Однажды он признался, что, если бы его когда-либо сочли достойным награды за государственную деятельность на благо Великобритании, он просил бы парламент только об одном: "Сделайте что-нибудь для Ирландии! Сделайте же что-нибудь для моего народа, и я буду более чем вознагражден!"(20) Хотя сам Берк принадлежал англиканскому вероисповеданию, он на протяжении всей парламентской карьеры боролся за отмену ограничений в правах ирландских католиков. А ведь это, учитывая характерную в то время для простого люда Англии острую нетерпимость к иноверцам, было далеко не безопасно. Когда правительство стало склоняться к уступкам по данному вопросу, в Лондоне начались массовые антикатолические демонстрации, вылившиеся 5 июня 1780 г. в кровавый "Гордоновский мятеж"(21). Пьяные толпы громили и жгли дома, лавки, церкви. Особенно жаждали они расправиться с "главным защитником католиков" Берком, которому пришлось скрываться у друзей. 
 
Большие надежды на облегчение участи соотечественников Берк связывал с назначением в 1794 г. вице-королем Ирландии лорда Фицуильяма, племянника покойного Рокингема. Вдохновляемый Берком новый вице-король попытался ограничить власть правивших в Дублине ставленников английского двора, но уже через полгода поплатился за это своим постом. Мечта Берка о мирном освобождении родины так и не сбылась. 
 
Пожалуй наиболее знаменитым из великих сражений Берка стал его "поход" против Французской революции. Многие англичане ликованьем встретили весть о падении "деспотизма" в соседней стране. Однако Берк не разделял их восторга. Да, он прекрасно знал о пороках Старого порядка. Еще в 70-е годы посещал он "столицу мира" Париж, беспечно предававшийся увеселениям и разврату. Скромно одетый приходил Берк в блистающие роскошью салоны французской знати и с убежденностью миссионера горячо объяснял их легкомысленным завсегдатаям, что подрыв христианской нравственности ведет Францию к пропасти. Его с любопытством слушали, восхищаясь красноречием и дивясь, как на заморскую диковину. Известный английский литератор Хорас Уолпол, так же находившийся тогда в Париже, остроумно заметил, что благодаря Берку христианство чуть было не вошло там в моду(22). Но французы предостережениям не вняли, и вот теперь революция, казалось, полностью подтверждала правоту Берка. 
 
Впрочем, его это вовсе не радовало. Начиная с 1790 г. речи и памфлеты Берка, включая его лучшее произведение - "Размышления о революции во Франции"(23), зазвучали резким диссонансом хору восторженных голосов, восхвалявших сей "триумф свободы". В следующей главе мы специально остановимся на работах Берка о Французской революции, пока же лишь отметим, что осуждение им происходившего по другую сторону Ла-Манша, вызвало недоумение у английской публики. События вроде бы не давали никаких оснований для подобной критики революции, и вожди вигов поспешили от него отмежеваться. 
 
Но Берк стоял на своем. В мае 1791 г. он объявил в парламенте о разрыве со своим старым другом и соратником Ч. Дж. Фоксом из-за расхождений во взглядах на Французскую революцию. "Конечно, в любое время, а особенно в моем возрасте,- говорил Берк,- неосторожно давать друзьям повод тебя покинуть, но все же долг перед обществом и благоразумие заставляют меня сказать последнее слово: бегите прочь от Французской революции!" На глазах у Фокса выступили слезы. Прерывающимся от волнения голосом он произнес: "Но ведь это не конец дружбы?!" Берк ответил твердо, словно отрезал: "Мне жаль, но это так! Я выполняю долг ценой потери друга"(24). Случившееся означало не только конец многолетней дружбы двух выдающихся людей, но и раскол прежней партии вигов. На одной стороне остался Берк, на другой - все остальные. Причины разрыва он объяснил в знаменитом "Обращении новых вигов к старым"(25). 
 
Почти год Берк находился в полном одиночестве. Бывшие соратники избегали встреч с ним. Не считая себя вправе получать, как раньше, денежную помощь от вигов-аристократов, хотя они и настаивали на ее сохранении, Берк оказался в тяжелейшем материальном положении, что, впрочем, не мешало ему делиться последними средствами с бедствовавшими эмигрантами из Франции. 
 
И лишь когда предсказания Берка стали сбываться с пугающей точностью и вожди Французской революции провозгласили поход против "деспотов" всего мира, когда Людовик XVI окончил свои дни на эшафоте, а Французская республика объявила войну Англии, большинство вигов признало его правоту, благодаря чему им и тори удалось, отбросив прежние разногласия, сформировать коалиционное правительство национальной обороны. 
 
Могло показаться, что пришла, наконец, пора старому бойцу почить на лаврах заслуженной славы. Но нет, уже неизлечимо больной, зная, что у него рак желудка, Берк снова бросается в бой и выпускает за короткий срок ряд памфлетов, доказывая, что война с Французской республикой не похожа на все предыдущие: борьба должна идти не за территориальные приобретения, а ради уничтожения власти революционной утопии, несущей смертельную угрозу цивилизации(26). Однако потребовалось еще немало времени, прежде чем его призыв был по достоинству оценен и воплощен в практическую политику. Сам он до этого так и не дожил. 9 июля 1797 г. Берк ушел из жизни с грустной уверенностью в том, что и эта битва им проиграна. 
 
Узнав о кончине Берка, один из друзей покойного, лорд Чарльмонт написал: "Его способности были сверхъестественны, и лишь недостаток осторожности и благоразумия в политике уравнивал его с прочими смертными"(27). Но именно "непрактичность" Берка-политика, не желавшего жертвовать принципами ради сиюминутных выгод, обернулась триумфом Берка-мыслителя, обеспечив его трудам долгую жизнь. 
 
Тщетно искать среди многочисленных речей и памфлетов Берка то самое главное произведение, где бы он дал полное и систематическое изложение своих философских взглядов. Еще его младший современник, известный литературный критик У. Хэзлит заметил: "Нет какой-либо одной-единственной речи м-ра Берка, по которой можно было бы составить удовлетворительное представление о силе его ума. Чтобы воздать ему должное, нужно процитировать все его работы. Единственный образец творчества Берка - это все им написанное". Хэзлит считал, что судить о взглядах данного мыслителя по какому-либо одному его сочинению так же невозможно, как невозможно дать представление о доме, показывая всего лишь один из кирпичей(28). 
 
Изложить социально-политическую философию Берка как нечто цельное более чем трудно, поскольку в подобом виде она существовала лишь в уме самого автора. До нас дошли только ее фрагменты, обильно рассеянные по многочисленным произведениям, которые Берк посвятил злободневным вопросам современной ему политики. Вот по этим-то фрагментам нам и приходится с определенной долей условности восстанавливать общую картину философских воззрений мыслителя. О сложности такой задачи, свидетельствуют уже более ста лет не прекращающиеся среди историков споры не только об отдельных особенностях социальных взглядов Берка, но даже о самой их мировоззренческой основе. Ситуацию, к сожалению, усугубляет и то, что эти разногласия нередко бывают вызваны не столько научными, сколько идеологическими соображениями. 
 
Вигская историография второй половины XIX - первой половины XX вв. настойчиво доказывала принадлежность Берка к числу приверженцев утилитаристской философии, ставшей, как известно, в XIX в. основой британского либерализма. Утверждалось, что враждебно относясь к абстрактной теории, он в принятии тех или иных политических решений исходил исключительно из их практической эффективности(29). Г. Ласки, например, писал: "Политическая философия представлялась ему лишь точным обобщением опыта...Ничто не было так чуждо темпераменту Берка, как дедуктивное мышление в политике. Он мог обрести опору в одном лишь эмпирицизме"(30). 
 
Данная трактовка получила широкое распространение и оказала влияние даже на тех ученых, что подчеркнуто демонстрировали независимость от политической конъюнктуры. Так, А. Коббен, один из наиболее известных исследователей творчества Берка, считал, что "бунт" этого мыслителя против философии Просвещения как раз и состоял в разделении и противопоставлении принципов разумности и полезности, которые просветителями обычно смешивались: "Он выявил скрытое противоречие между теоретическим рационализмом и практическим утилитаризмом и высказался в пользу последнего"(31). 
 
Тогда же идейное наследие Берка активно осваивалось консервативной общественной мыслью. Например, по мнению У. Черчилля, сочинения Берка о Французской революции "во все времена смогут обеспечить консерваторам самую надежную защиту от оружия критики"(32).Однако попытки историков данного направления включить в эту идеологическую традицию всю теорию Берка имели, как правило, не слишком убедительное научное обоснование. Так, Ф. Хирншоу доказывал, что консерватизм Берка, помимо провозглашения жизненно необходимой для общества роли религии, выражался в идее органической природы государства: "Он обычно рассматривал государство как нечто живое, способное расти, приходить в упадок и умирать. Подобный взгляд полностью соответствовал принципам политической философии Болингброка..."(33) Утверждая это, автор, очевидно, не знал или не учел, как минимум, два чрезвычайно важных момента. Во-первых, Берк всегда очень критически относился к взглядам Болингброка и даже первую свою работу посвятил их опровержению(34). Во-вторых, Берк вполне определенно высказывался против сравнения государств с живыми организмами: "Эти предметы, между которыми насильно пытаются провести аналогию, относятся к разным сферам бытия. Индивиды - физические существа... Государства же имеют не физическую, а моральную суть"(35). Иными словами, имевшая ярко выраженную идеологическую направленность концепция Хирншоу явно не подтверждалась фактическим материалом. 
 
Лишь в 50-е годы нашего столетия консервативная историография совершила настоящий прорыв в изучении творчества Берка, выйдя в данной области на ведущие позиции. Усиление интереса американских неоконсерваторов к идеям английского мыслителя во время "холодной войны" вызвало появление целого ряда исследований, наиболее известным из которых стала монография П. Стэнлиса. Этот историк на основе скрупулезного анализа источников сделал вывод o принадлежности социально-политической теории Берка к той философской традиции, в основе которой лежит признание данного свыше "естественного закона" (the Natural Law), управляющего Вселенной и имеющего прежде всего нравственное содержание. Берк, по мнению П.Стэнлиса, "был самым первым в новое время христианским гуманистом в политике, поскольку рассматривал мир и природу человека через откровения христианства и высшую истину естественного закона. Его мир высшей истины и Природы - это стоический мир Аристотеля и Цицерона, христианский мир Св.Фомы Аквинского и Хукера, а не тот рационалистический мир "естественного", что был выстроен в XVIII в. на основе математической науки и эмпирической философии и истолкован с позиций либо оптимистического деизма, либо пантеизма"(36). 
 
Концепция П.Стэнлиса подверглась критике со стороны либеральных исследователей, справедливо указавших на ряд неточностей и натяжек, допущенных историком(37). Однако выход в свет новых работ, авторы которых, учтя сделанные в ходе дискуссии замечания, дополнили и развили аргументацию П.Стэнлиса, продемонстрировал плодотворность предложенного им подхода(38). 
 
В наши дни трактовка Берка как консервативного и христианского мыслителя, избавленная, однако, от присущей ей в недавнем прошлом чрезмерной идеологизации(39), распространена, пожалуй, наиболее широко. В то же время периодически делаются попытки, правда, пока не достаточно убедительные, дать какое-либо иное истолкование его политической философии. Так, явно симпатизирующий марксизму канадский историк К.Макферсон, равно отвергнув как "утилитаристское" объяснение, так и интерпретацию в рамках традиции "естественного закона", заявил, что понять философию Берка можно, только рассматривая его как буржуазного экономиста(40). Tаким образом Макферсон привлек внимание коллег к экономическим взглядам Берка, значение которых ими порой недооценивалось(41), однако его предположение все же выглядело недостаточно аргументированным. И. Широн заметил по данному поводу: "С одной стороны, конечно, вполне правомерно отнести Берка к числу сторонников экономики laisser-faire. Правда, его либерализм в сфере экономики всегда сочетался с консерватизмом и традиционализмом, которые в политической и социальной областях столь же неизменно определяли оттенок его прагматизма. С другой стороны, в отличие от приверженцев экономического либерализма в XIX и XX вв., Берк никогда не ставил экономику выше политики"(42). 
 
Ф. О'Горман подверг сомнению не только оба основных подхода к интерпретации творчества Берка, но и весь комплекс устоявшихся представлений об идейном наследии этого мыслителя. Он, например, счел необоснованным мнение о цельности и постоянстве взглядов Берка, разделявшееся многими современниками последнего и подавляющим большинством историков(43). Более того, он полагал невозможным говорить о "теории Берка" вообще: "Мы должны подчеркнуть отсутствие системы в политической мысли Берка и указать на характерные для него проявления непоследовательности. Только осознав степень гибкости его мысли, мы оценим ее богатство, разнообразие и гуманизм"(44). По словам этого историка, главным вкладом Берка в сокровищницу политических идей стала отнюдь не система, а чисто практический метод применения разных теоретических принципов в различных политических ситуациях(45). Впрочем, подобная трактовка не имела последователей среди других специалистов и не оказала существенного влияния на историографию данной темы. 
 
В отдельных исследованиях еще встречается и "утилитаристская" интерпретация, приверженцам которой теперь, правда, всякий раз приходится отстаивать ее право на существование, опровергая концепцию принадлежности Берка к традиции "естественного закона". О том, насколько трудна их задача, можно судить, в частности, по работе американского историка Дж. Уолдрона, попытавшегося доказать наличие в политических воззрениях Берка утилитаристских тенденций, сближающих того с Бентамом(46). Заявляя о невозможности признать Берка сторонником идеи "естественного закона", автор ссылается на неоднократно встречающуюся в произведениях мыслителя критику естественных прав(47). Однако в наши дни подобный аргумент выглядит анахронизмом, способным вызвать лишь недоумение, поскольку принципиальные различия и глубокие противоречия между традиционным пониманием "естественного закона" и естественноправовыми учениями XVII-XVIII вв. уже достаточно давно были убедительно показаны целым рядом исследователей(48). Других же доводов против признания доминирующей роли в философии Берка христианских ценностей, что собственно подразумевает его трактовка в качестве приверженца "естественного закона", этот автор не привел. 
 
Действительно, имеется достаточно оснований полагать, что социально-политические взгляды Берка определялись прежде всего его христианским мировоззрением. На протяжении всего жизненного пути Берка отличала глубокая религиозность, которую он сам неоднократно подчеркивал и которую не отрицает ни один из его биографов. По-видимому, он неплохо знал теологию, поскольку в колледже довольно много изучал произведения схоластов томистского толка(49). Правда, его собственные религиозные воззрения не сводились к богословской доктрине ни одной из конфессий, а, напротив, отличались гораздо большей многогранностью, нежели любая из них. Во многом это было обусловлено особенностями его образования и воспитания. 
 
С юных лет Берка окружали люди разных вероисповеданий. Его отец и братья, как и он сам, принадлежали к англиканской церкви, мать и сестра - к католической. Учился Эдмунд сначала в католической школе, затем - в квакерской(50). Его жена в девичестве была католичкой и, лишь выходя замуж, перешла в англиканство, хотя, по некоторым свидетельствам, втайне оставаясь верной римской церкви(51). Не удивительно, что религиозные представления Берка, сформировавшиеся в обстановке подобной многоконфессиональности, характеризовались такой гибкостью и широтой, которые не раз ставили в затруднение историков, пытавшихся точно идентифицировать его теологическое кредо. 
 
А. Коббен, например, утверждал, что выдвинутый Берком идеал взаимоотношений церкви и государства не может быть признан ни чисто протестантским, ни чисто католическим, а отчасти даже напоминает православный(52). По мнению К. О'Брайена, Берк был приверженцем "христианства в целом" (Christianity at large), под которым понимал "католическую церковь, охватывающую как римскую, так и англиканскую общины, не включая в себя диссентеров и все частные "протестантские" течения внутри Церквей Англии и Ирландии... Его отношение к диссентерству, разумеется, характеризовалось терпимостью, но эта терпимость граничила с недовольством и раздражением"(53). Впрочем, последнее отнюдь не бесспорно. В работах периода войны Американских колоний за независимость Берк достаточно высоко отзывался о радикальных направлениях протестантизма: "Это вероисповедание не только благоприятствует свободе, но и само основано на ней"(54). Категорически не принимая только атеизм, Берк считал необходимым уберечь от него все ветви христианства. Уже на склоне лет он, подводя итог жизни, писал: "Я защищал в свое время и в своей стране нерушимость национальной церкви, а также нерушимость национальных церквей во всех странах от идей и примеров, ведущих к духовному опустошению..."(55) При такой широте взглядов не удивительно, что философские представления Берка пo какому-либо из аспектов нередко оказываются близки идеям различных христианских мыслителей, не повторяя, впрочем, построения ни одного из них. 
 
По мнению М. Ганзена, особенно большое влияние на Берка имело учение Св. Фомы Аквинского и, в частности, томистская трактовка "естественного закона". Согласно ей, вся жизнь Вселенной, охваченной, казалось бы, хаотичным движением, в действительности подчинена единому, вечному и универсальному закону, установленному Божественным Провидением и действующему как в природе, так и в обществе. В отношениях между людьми он проявляется прежде всего в объективно существующих нормах морали. Принятое томизмом определение Высшего закона было сформулировано, однако, еще в дохристианские времена Цицероном: "Истинный закон - разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное, которое призывает к исполнению долга, приказывая... На все народы, в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей - Бог, создатель, судья, автор закона"(56). Так вот, как считает Ганзен, представления Берка об "естественном законе" были именно "цицеронианско-томистскими"(57). 
 
Мысль о том, что социальная жизнь, как и жизнь природы подчиняется установленным свыше законам, не зависящим от воли людей, и в самом деле пронизывает все рассуждения Берка о государстве и обществе. Неоднократно, начиная с первых своих работ, он подчеркивал, что действия индивидов могут увенчаться успехом, только если не противоречат заданному Провидением обьективному "ходу вещей"(58) Говоря, например, о долге парламентариев, он советовал им руководствоваться волей народа кроме случаев, когда она вступает в конфликт с "неизменными и вечными нормами справедливости и разума, которые выше нас и выше нее"(59). 
 
Наиболее подробно тема универсального Божественного закона раскрывается в сочинениях последних лет жизни Берка. Свое определение данного понятия, действительно весьма схожее с цицронианским, он сформулировал в знаменитой речи при закрытии суда над лордом Гастингсом: "Есть лишь один закон для всех, а именно - тот, что управляет всеми остальными, - закон нашего Создателя, закон гуманности, правды и справедливости, являющийся законом природы и наций. Остальные же законы оказываются под его покровительством и приобщаются к его святости, только если они подкрепляют этот изначальный закон, если их положения придают ему большую ясность, энергию, эффективность"(60). 
 
Действие установленных свыше обьективных закономерностей распространяется, по мнению Берка, не только на большие общности людей, но и на каждого отдельного индивидуума. "Могу предположить, писал он, что могущественный творец нашего естества определил и наше место в общей системе бытия и что, расположив нас подобным образом, согласно Божественному замыслу, по своей, а не по нашей воле, он тем самым заставил нас играть роль, соответствующую отведенному нам месту. Перед человечеством в целом мы несем обязательства, не являющиеся следствием какого-либо сознательно заключенного соглашения. Они проистекают из отношений между людьми, из отношений между человеком и Богом, - отношений, которые не могут быть предметом нашего выбора. Напротив, прочность всех остальных соглашений, заключаемых с отдельным лицом или группой лиц, зависит от этих первичных обязательств"(61). 
 
Утверждая, что единый Божественный закон действует и в природе, и в обществе, Берк, однако, считал, что в этих столь отличных друг от друга сферах бытия он проявляется по-разному. Если в естественной среде причина и следствие, как правило, непосредственно связаны между собой и результат того или иного действия может быть просчитан с довольно высокой степенью точности, то в области социальных отношений, где нет столь жесткой детерминированности, причинно-следственные связи явлений скрыты гораздо глубже и обнаружить их несравнимо труднее(62). Хотя история государств развивается согласно установленным свыше закономерностям, она, полагал Берк, одновременно представляет собой и результат деятельности людей. Эффективность же последней зависит, в свою очередь, от степени соответствия ее общему порядку мироздания и, следовательно, от того, насколько осуществляющим ее индивидам оказалась доступна Божественная мудрость вселенской гармонии. 
 
Берк в полной мере разделял убеждение живших ранее его христианских мыслителей в неспособности человеческого разума до конца постичь объективный закон, управляющий жизнью общества. По словам Св. Августина(63), например: "Хотя... и есть нечто, что благоволил Он открыть нам, однако для нас было бы много, и слишком превзошло бы силы наши, если бы вздумали исследовать тайны человеческие и подвергать решительному обсуждению заслуги и проступки царств"(64). О том же на склоне лет писал и Берк: "Я сомневаюсь,что история человечества уже достаточно хорошо изучена (если она в такой степени вообще может быть изучена), чтобы дать твердое обоснование теории, объясняющей те внутренние причины, которые с неизбежностью определяют судьбу государства"(65). И все же, наблюдая за повседневным "ходом вещей", в котором воплотилось Божественное Провидение, люди, считал он, могут получить общее представление об основных требованиях высшего закона(66). Еще в одной из своих ранних работ Берк выразил данную мысль следующей метафорой: "Никто не в силах установить четкие критерии гражданской или политической мудрости. Это - предмет, не поддающийся точному определению. Но, хотя ни один человек не может указать границу, разделяющую день и ночь, все более или менее сносно отличают свет от тьмы"(67). 
 
В разных сферах социальной деятельности по-разному проявляется и универсальный закон. В экономике он, по мнению Берка, убежденного сторонника теории Адама Смита, нашел выражение в обьективных закономерностях функционирования рынка. На протяжении всей своей политической карьеры Берк боролся против государственного вмешательства в "законы торговли, которые суть законы природы, а значит - и законы Бога"(68). 
 
Во время Американской войны за независимость он не раз подчеркивал, что одна из главных причин конфликта с колониями - протекционистские меры английского правительства. Система торгового баланса, принятая Англией в качестве государственной политики после революции середины XVII в., предоставляла значительно большую свободу для экономической деятельности, нежели существовавшая при абсолютной монархии система монетаризма(69). Однако во второй половине XVIII столетия налагаемые ею ограничения уже мешали экономическому развитию страны, причем, особенно сильно от них страдало население колоний. Берк резко осуждал подобную практику "искусственной торговли", регулируемую не свободной динамикой спроса и предложения, а средствами государственного принуждения(70). 
 
Позднее он столь же негативно высказывался о дискриминационной политике Англии в торговле с Ирландией: "Творец нашей природы ясно предначертал нам, что, в соответствии с ней, а также - с провозглашенным в Писании законом, человек будет добывать себе хлеб в поте лица своего. И я твердо уверен, что ни один из людей, и никакое их объединение не могут, не оскорбляя Создателя, заявить, исходя из соображений собственной частной выгоды, что человек не должен так поступать. Я уверен, что у них нет никакого права мешать человеку трудиться или лишать его хлеба. Ирландия, не имея никакой прямой или косвенной компенсации за налагаемые на ее торговлю ограничения, не должна, по справедливости или в силу общей порядочности, подвергаться подобным ограничениям"(71). 
 
Выступая против злоупотреблений Гастингса, Берк заявлял, что опирающаяся на поддержку государства монополия Ост-Индской компании не соответствует "природе вещей"(72). Наиболее же подробно он обосновал необходимость освобождения экономики от государственного вмешательства в работе "Мысли и рассуждения о скудости". В рыночных отношениях, по мнению Берка, в полной мере проявляется та же гармония противоречий, что характеризует и весь мировой порядок, установленный "добрым и мудрым Творцом всех вещей, который устроил так, что люди, преследуя собственные, эгоистические интересы, связывают, хотят они того или нет, свое преуспевание с общим благом"(73). 
 
В политике действие универсальных закономерностей не столь очевидно, хотя и столь же несомненно, считал Берк. Он, как уже отмечалось, признавал возможность постижения человеческим разумом основных положений Божественного закона, однако при этом имел в виду разум не отдельного индивида, а коллективный разум нации в целом, способный поколение за поколением накапливать по крупицам бесценное знание Божественной мудрости: "Право давности в деле управления возникло не в результате какого-либо слепого и бессмысленного предрассудка, ибо человек может быть как самым глупым, так и самым мудрым существом на свете. Индивид глуп. Толпа бывает глупа, когда действует не размышляя; но род человеческий всегда мудр, и когда у него достаточно времени, он всегда поступает правильно"(74). 
 
Опыт многих поколений, утверждал Берк, воплотился в нравах, обычаях и традициях народов. Соответственно, лейтмотивом многих его произведений является мысль о необходимости бережного отношения к этому наследию предков: "Вместо того, чтобы избавиться от всех наших старых предрассудков, мы старательно их лелеем, ...мы лелеем их именно потому, что это - предрассудки; чем древнее они и чем больше распространены, тем больше мы их лелеем. Мы опасаемся дозволять людям жить и действовать с опорой каждого лишь на собственный запас разума, поскольку полагаем, что такой запас у отдельно взятого человека невелик и что индивидам лучше обращаться во всеобщий банк за капиталом, накопленным в течении веков многими народами"(75). 
 
С таким же уважением Берк относился к исторически сложившимся государственным институтам разных стран. Он отвергал широко распространенную в век Просвещения теорию общественного договора, согласно которой общество и государство появились в результате осознанного решения отдельных индивидов. По его убеждению, истоки и того, и другого (он, как правило, не разделял эти понятия) скрыты во тьме времен, и уж если объяснять их происхождение договором, то надо говорить о "договоре" между Богом и человечеством в целом. Такой контракт невозможно расторгнуть, ибо, лишь выполняя налагаемые им обязательства, люди пользуются благами социального бытия, которое только и делает человека собственно человеком, т.е. существом, стоящим несравнимо выше остального животного мира(76). Способность людей к совершенствованию реализуется именно в обществе и, следовательно, единственное состояние, которое естественно для них, это - гражданское, а вовсе не состояние дикости, как утверждали многие философы Просвещения(77). Соответственно, "договор" с Богом об образовании общества регулирует жизнь рода человеческого на всем ее протяжении. "Поскольку цели такого соглашения не могут быть полностью достигнуты даже многими поколениями, оно становится соглашением не только между живущими, но и теми, кто уже умер, и кто еще только должен родиться", - писал Берк(78). Таким образом, в его трактовке "общественный договор" оказывался проявлением все того же, данного свыше, вечного и универсального закона. 
 
Рассматривая каждое государство как результат созидательных усилий и наследственное достояние всех поколений его граждан, Берк особенно большое значение придавал принципу преемственности в политике и праве: "Не станет заботиться о потомстве тот народ, что не оглядывается на предков... Благодаря конституционной политике, отвечающей установленному в природе порядку вещей, мы получаем, сохраняем и передаем по наследству наш государственный строй и привилегии точно так же, как имеем и передаем свою собственность и жизнь. Политические институты, имущественные блага и дары Провидения приходят к нам и уходят далее одним и тем же путем"(79). По мнению Берка, чем древнее действующий институт, тем большего уважения заслуживает, поскольку прошел самое сложное испытание - проверку временем и вобрал в себя мудрость предков(80) . 
 
Берк отвергал критерий разумности, предлагавшийся многими философами Просвещения для оценки социальных явлений. Еще в первой своей работе он отмечал: "...Разум, не сдерживаемый пониманием собственной слабости, своего подчиненного положения в мироздании, опасности давать свободу воображению в отношении определенных предметов, вполне может обрушиться на все самое прекрасное и святое. ...Что стало бы с миром, когда выполнение всех моральных обязанностей, все общественные устои зависели бы от того, насколько их смысл понятен и доступен каждому индивиду?" (81). Первое сочинение Берка собственно и было написано с целью показать неприемлемость рационального подхода к изучению общества. Последовательно развивая точку зрения сторонников подобного метода, считавших, что наличие внутренних противоречий в объекте исследования доказывает неправомерность его существования, так же, как в логике противоречивость рассуждений свидетельствует об ошибочности вывода, автор пoдвел читателей к явно абсурдному заключению, что вся история человечества есть лишь длинный перечень заблуждений и преступлений. 
 
В действительности же, утверждал Берк, согласно вечному закону мироздания, противоречия в обществе так же неизбежны, как и в природе. В основе всей социальной жизни, утверждал он, лежит "то противостояние интересов, ...то действие и противодействие, кои в естественном и политическом мире порождают гармонию, благодаря взаимной борьбе противоположных сил"(82). 
 
Столь ярко выраженная диалектичность философских воззрений Берка прямо связана с их религиозной основой. Ведь согласно христианскому вероучению, земную жизнь характеризуют, с одной стороны, единство и целостность, поскольку все сущее имеет общего Творца, с другой, - многообразие и противоречивость. Добро и зло, порок и добродетель тесно соседствуют и нередко взаимообусловливают друг друга. Здесь Бог "повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Матф. 5, 45)(83). Многие интерпретаторы христианства видели в этом неисчерпаемом богатстве форм и оттенков, в этом сочетании, казалось бы, мало совместимого проявление царящей во вселенной гармонии. "Как взаимное сопоставление противоположностей придает красоту речи, так из сопоставления противоположностей, из своего рода красноречия не слов, а вещей, образуется красота мира", - писал Св. Августин(84). По мнению же старшего современника Берка, англиканского теолога Р. Уоллеса: "Высшая красота и совершенство отнюдь не в постоянном повторении или продолжении одних и тех же частей, пусть даже превосходных. Требуется разнообразие, и, чем большим оно будет, ...тем более великими будут признаны искусство и красота"(85). 
 
При таком подходе пороки признавались необходимым условием мировой гармонии и неотъемлемой частью земного бытия. "Поскольку Бог создает все что ни есть сущего, Его провидение дозволяет, чтобы имели место определенные недостатки в частных вещах, дабы не потерпело ущерба общее совершенство Вселенной; ведь если бы все зло было устранено, то в мироздании недоставало бы многих благ", - утверждал Св. Фома Аквинский(86). По словам Р. Уоллеса, "идея зла, видимо, принадлежит к числу вечных понятий Всеведающего Творца, а система, включающая в себя разные виды пороков, по справедливости может быть признана одним из бесчисленных творений Бога... Благодаря беспорядку, вызванному злом, в конце концов может быть установлен самый совершенный порядок"(87). 
 
Признавая противоречия неотъемлемой частью общественной жизни, Берк, однако, считал, что они имеют далеко не одинаковое происхождение. Отчасти они обусловлены, полагал он, сложностью и противоречивостью самой человеческой натуры: "Мы проявили бы наивность, не свойственную даже грудным младенцам, думая, что все люди добродетельны. Мы были бы отравлены поистине дьявольской злобой, если бы считали всех одинаково грешными и порочными. Люди и в общественной жизни, и в частной - в чем-то хорошие, а в чем-то плохие"(88). Как-то процитировав схоластический афоризм, гласящий, что человек, живущий в полном отчуждении от других, - либо ангел, либо дьявол, Берк заметил: "Мы же рождены, чтобы быть только людьми. И нам еще надо очень многое сделать, чтобы стать хорошими людьми"(89). В характере человека соединяются многие трудносовместимые друг с другом качества, такие, например, как благоразумие и злопамятность(90); к тому же неотъемлемое свойство людей - ошибаться(91); однако сетовать на все это бесполезно, потому что так уж устроен мир: "Порицает Бога тот, кто бранит несовершенство человека"(92). Напротив, свидетельством мудрости Берк признавал способность определить ту степень зла, с которой надлежит смириться, ибо, подходя к существующей реальности с чрезмерно высокими требованиями и пытаясь устранить все имеющие место пороки, можно породить новые, еще большие(93). 
 
Сложность и многогранность социальных отношений Берк также считал источником противоречий в обществе. "В том, что касается политики, - писал он, - мысли и дела людей способны к бесконечному количеству видоизменений и к абсолютно новым, неожиданным сочетаниям"(94). В этом он видел одно из проявлений установленного свыше порядка Вселенной. "Пусть тот, кто думает, будто он он мудрее Провидения и сильнее хода вещей в природе, высказывает недовольство всем этим многообразием... Но обстоятельства таковы и не могут быть другими"(95). Уже одна только необходимость выполнения членами общества разных функций предполагает существование отличных друг от друга социальных категорий, имеющих свои особые интересы. "Мы - народ, разделенный на части (we are a divided people)", -отмечал Берк(96). По его мнению, обеспечить защиту и гармоничное сосуществование всех слоев общества, а также - дифференцированный подход к их специфическим требованиям, - основная задача государства(97). 
 
Oтмечая в обществе различные виды противоречий, Берк, однако, как практический политик особенно большое внимание уделял межпартийной борьбе. Его взгляды по данному вопросу кардинальным образом отличались от представлений, преобладавших в политической мысли того времени. Многие философы в принципе рассматривали соперничество политических групп из-за власти как зло, которого необходимо избегать. Само понятие "партия" обычно имело негативный оттенок (faction - в английском и французском языках означает также "клика", "раздор"). Весьма характерна в данном отношении оценка политической жизни Англии одним из весьма влиятельных мыслителей Просвещения - Мабли, который воспринимал борьбу партий в парламенте как свидетельство кризиса, чреватого гибелью британской свободы(98). 
 
Берк же, наоборот, видел в противоборстве парламентских фракций отражение царящей в мире гармонии противоречий и необходимую гарантию сохранения государственного строя Британии. Одна из ранних его работ так и начиналась: "Партийные объединения, независимо от того, преследуют они в своей деятельности добрые или злые цели, являются неотъемлемой частью свободного государства. Эта истина, которая, я уверен, не вызовет много возражений, однозначно подтверждается опытом всех веков"(99). В последующих произведениях Берк не раз обращался к данному тезису, доказывая, что парламентская борьба необходима как способ выявления и согласованного решения возникающих в обществе проблем(100). Ему же принадлежит и ставшее классикой политической мысли определение: "Партия - это группа людей, объединившихся на основе какого-либо особого (particular), всеми ими разделяемого принципа для обеспечения совместными усилиями национальных интересов"(101). 
 
Помимо межпартийных противоречий, Берк большое значение придавал тесно связанным с ними противоречиям между государственными институтами. По его убеждению, соперничество различных ветвей власти, каждая из которых желала бы расширить свое влияние, но вынуждена считаться с аналогичными поползновениями остальных, обеспеспечивает государству динамическое равновесие, а гражданам - незыблемость прав и привилегий. Именно такой баланс противоположных устремлений, утверждал Берк, и лежит в основе английского политического строя, где гражданские свободы гарантированы наилучшим образом(102). Хотя три высших государственных органа Британии имеют разную природу: монархическую (королевская власть), аристократическую (Палата лордов) и демократическую (Палата общин), - вместе, несмотря на все различия, они гармонично составляют единое целое, подчеркивал мыслитель(103). 
 
Отмечал он и расхождения между интересами разных социальных слоев, в частности, между интересами бедных и богатых. Впрочем, и здесь, считал он, противоречия должны служить основой гармонии. Имущественное неравенство является самым эффективным стимулом к труду, без которого существование цивилизации вообще невозможно(104). В то же время уравнительный передел собственности не удовлетворил бы потребностей малоимущих: "Если бы всем богатым перерезали глотки и все, что они потребляют за год, распределили бы поровну, тем, кто работает, ...не досталось бы и по кусочку хлеба с сыром на ужин. ...Когда бедные восстают, чтобы уничтожить богатых, они в отношении самих себя поступают столь же разумно, как, когда жгут мельницы и бросают зерно в реку, стараясь снизить цену на хлеб"(105). Проблема бедности может решаться только постепенно, с развитием производства. Так, например, за вторую половину XVIII в. материальный уровень жизни трудящихся заметно возрос, указывал Берк, ссылаясь на статистику потребления разных видов продуктов(106). Тому же, кто в силу обьективных причин прокормить себя не может, должна придти на помощь благотворительность, являющаяся прямой обязанностью каждого христианина(107). 
 
Берк полагал, что поскольку различного рода противоречия - неотъемлемый элемент социального бытия, искусство политики как раз и состоит в достижении такого оптимального сочетания преимуществ и недостатков, при котором даже последние служили бы на благо общества. "Права граждан в государстве, - писал он, - заключаются в получении ими определенных выгод. Очень часто это достигается установлением баланса между противоположными благами, иногда - компромиссом между благом и злом, а иногда - между злом и злом"(108). Равновесию и компромиссу различных, часто прямо противоположных начал он придавал чрезвычайно большое значение: "Всякое управление и, конечно же, всякая выгода людей и всякое благо, всякая добродетель и всякое мудрое деяние основаны на компромиссе и взаимности. Мы взвешиваем недостатки, мы берем и даем, мы воздерживаемся от применения некоторых прав, чтобы иметь возможность использовать другие"(109). Мудрый политик всегда избегает крайностей и, проявляя умеренность, стремится к средней точке между ними, наставлял Берк(110). 
 
Считая искусство государственного управления делом сугубо практическим, он постоянно подчеркивал свое крайне отрицательное отношение к любым умозрительным проектам и абстрактным принципам в политике(111). Как бы ни была логична и стройна та или иная метафизическая схема, она не может охватить и учесть все богатство социальных реалий, а потому ее осуществление чревато самыми непредсказуемыми последствиями, предупреждал он(112). Любое политическое решение, по мнению Берка, необходимо выносить только после тщательного изучения конкретных обстоятельств, а не на основе абстрактных представлений о желаемом: "Планы должны создаваться в расчете на людей. Мы не можем надеяться на то, что переделаем человека соответственно своим замыслам и заставим природу следовать им"(113). 
 
Не удивительно, что он весьма негативно относился к широко распространенным в Век Просвещения попыткам чисто умозрительным путем разработать универсальный проект идеального общественного строя(114). Подобные планы, считал Берк, заведомо порочны, ибо их авторам, как и прочим смертным, неведомы все факторы, определяющие жизнедеятельность социального организма. Соответственно, применение таких, претендующих на всеохватность схем к реальному обществу чрезвычайно опасно, предостерегал мыслитель: "Человеческая природа - вещь труднопостижимая, сложнее общественных дел и вовсе ничего нет, а потому никакая простая форма или способ применения власти не могут быть совместимы ни с природой людей, ни с состоянием их дел. Когда я слышу о простоте устройства, которая является целью новых конституций и предметом похвальбы, то мне остается только думать, что их создатели либо полностью несведующи в своем ремесле, либо совершенно пренебрегают своим долгом"(115). 
 
Берк вообще отрицал возможность существования строя, равно пригодного для всех времен и народов(116). Институты каждого государства, по его убеждению, представляют собой результат длительного исторического развития и приспособления к национальным особенностям, традициям и нравам данной страны. "Каждый век имеет свои обычаи и политика определяется ими", - писал Берк еще в одной из ранних работ(117). В период конфликта Британии с ее Американскими колониями он призывал осуществлять в каждой из частей империи управление согласно характеру и условиям жизни местных народов: "Я убежден, что государственная власть - вещь чисто практическая, созданная для счастья человечества, а не для обеспечения единообразия в соответствии со схемами оторванных от реальности политиков"(118). К числу тягчайших преступлений лорда Гастингса и всей администрации Ост-Индской компании Берк относил посягательство на многовековой уклад жизни местного населения: "Уж если мы взялись управлять обитателями той страны, то обязаны делать это согласно их нормам и принципам, а не нашим. Нам и в голову не должно приходить заставлять их приспосабливаться к узкому кругу наших представлений; это нам надо расширить свои до понимания системы их взглядов и обычаев и связанных с ней потребностей"(119). 
 
Считая, что политический строй Англии лучше любого другого обеспечивает гражданам самые широкие права и свободы, Берк, однако, и ему отказывал в универсальности(120), подчеркивая: "Форму правления каждой страны определяют ее условия жизни и обычаи, насиловать которые всегда опасно и чревато величайшими бедствиями"(121). 
 
Впрочем, при всем своем почтительном отношении к исторически сложившимся институтам Берк отнюдь не отвергал возможности их реформирования. Жизнь не стоит на месте и в новых обстоятельствах старые учреждения могут утратить свое первоначальную значимость и превратиться в помеху для нормального фукционирования государственного организма. В этом случае даже самый почтенный возраст не оправдывает их сохранения в прежнем виде(122). 
 
Однако любое преобразование, по мнению Берка, должно носить частичный и чисто прагматический характер, выступая исключительно в качестве средства устранения недостатков исторически сложившейся конституции: "Реформа никогда не является изменением сущности или общего устройства предмета. Она - лекарство, направленное непосредственно против беспокоящего недуга. Когда тот устранен, целое оказывается в безопасности"(123). Иначе говоря, и здесь доминирующим для мыслителя оставался принцип преемственности и уважения к существующим реалиям. 
 
Подведем краткий итог. Светская по форме, по кругу решаемых проблем и применяемых понятий социальная философия Берка имела, однако, в своей основе развитую систему религиозных представлений, которая и определила такие ее черты, как вера в существование универсального, данного свыше закона, управляющего жизнью природы и общества, - закона, не подвластного воле людей и в полной мере ими не познаваемого; восприятие бытия, в том числе социального, как многогранной гармонии противоречий бесконечного количества факторов; и, наконец, убеждение в крайне ограниченных возможностях людей проводить общественные преобразования. Особенности подобной философской системы, представлявшей собой удивительный для той эпохи синтез религиозных и светских воззрений, можно с известной долей условности охарактеризовать парадоксальной, на первый взгляд, формулой, изобретенной в том же XVIII в. Дж. Вико для своей теории: "Рационалистическая гражданская теология Божественного провидения"(124). 
 
Вот она-то и послужила фундаментом для предложенной Берком трактовки Французской революции.