Автор работы: Пользователь скрыл имя, 17 Мая 2012 в 05:09, дипломная работа
Двадцатый, а теперь уже 21 век, по праву можно назвать веком абсурда, время, когда человечество ощущает бессмысленность и нелепость той жизни, которую они ведут. Невозможность найти в ней смысла, потому что старые ценности и традиции нарушены, а новые если и появились, то далеко не всех удовлетворяют. К примеру, Эжен Ионеско был противником какой-либо идеологии, особенно в некоторых своих антидрамах он критикует фашизм, хотя в середине века, пожалуй, Италия, Германия и др. свято верили в идеи фашизма и жили ими. Как бы странно это не звучало, но фашизм был неизбежен.
Глава 1. Театр абсурда во французской культуре XX века
1.1. Возникновение и значение термина "абсурд"
1.2. Истоки и генезис театра абсурда
Глава 2 Мир абсурда в пьесах Эжена Ионеско
1.1. Эжен Ионеско об абсурдности человеческого существования
1.2. Абсурд в пьесах Эжена Ионеско
Большинство из абсурдистов взволнованы процессами тоталитаризма – прежде всего тоталитаризма сознания, нивелировки личности, которая ведет к употреблению одних лишь языковых штампов и клише («Лысая певица» Э. Ионеско), а в итоге – к потере людского лица, к превращению (полностью сознательного!) в ужасных животных («Носороги» Э. Ионеско). Часто возникновение произведений «театра абсурда» связывали с философией экзистенциализма, прежде всего – из творчеством А. Камю. Абсурдисты, подобно автору «Мифа о Сизифе», чувствовали абсурдность человеческой экзистенции в абсурдном хаотическом мире. Ведь герои их драматических произведений постоянно оказываются в абсурдных ситуациях: находятся в вечном бессмысленном ожидании причудливого Годо, что никогда не придет; ведут ритуальные игры, которые завершаются или «изгнанием дьявола» («Не боюсь Вирджинии Вулф» Е. Олби, где супруги жестко играют в несуществующего сына), или же смертью («Горничные» Же. Гонит, где сестры-горничные, которые разыгрывают пьесы-ритуалы, переступают предел, который отделяет театр от действительности, и одна из сестер выпивает настоящий яд). Глубокие интеллектуальные, философские проблемы в произведениях «театра абсурда» развязываются в комичных, фарсовых, буфоннадных формах.
Знаменательная характеристика беккетовского «Ожидание Годо» со стороны французского драматурга Же. Ануя: «Это «Мнения» Паскаля, преобразованные на эстрадный скетч в исполнении клоунов Фрателлини». Классическим периодом «театра абсурда» стали 50-е – начало 60-х годов. Конец шестидесятых ознаменовался международным признанием «абсурдистов»: Ионеско избрали к Французской академии, а Беккет получил звание лауреата Нобелевской премии. В настоящее время уже нет среди живых Гонит, Беккета, Ионеско, но продолжают творить Пинтер и Олби, Мрожек и Аррабаль. Ионеско считал, что «театр абсурда» будет существовать всегда: абсурд заполнил собой реальность, и сам сдается реальностью. И действительно, влияние «театра абсурда» на всемирную литературу, особенно на драматургию, трудно переоценить. Ведь именно это направление, которое вынуждает обратить внимание на абсурдность человеческого существования, раскрепостил театр, вооружил драматургию новой техникой, новыми приемами и средствами, внес в литературу новые темы и новых героев. «Театр абсурда» с его болью за человека и ее внутренний мир, с его критикой автоматизма, мещанства, конформизма, деиндивидуализации и акомуникабельности уже стал классикой мировой литературы.
Глава 2. Мир абсурда в пьесах Эжена Ионеско
В данной главе мы рассмотрим отношение Эжена Ионеско к абсурду, субъективное понимание им его.
А в этом подразделе я
бы хотела осветить абсурдность человеческого
существования в понимании
Как говорил У.Шекспир – «Мир, это история рассказанная одним идиотом, полная шума и ярости и лишенная всякого смысла». Ионеско поддержал классика и наиболее четко и ясно выражал свою позицию в пьесах. Яркий пример тому – первое его произведение «Лысая певица».
Она выражала удивление перед жизнью, восприятие нашего существования как чего-то в высшей степени странного. Люди общаются. Они разговаривают. Понимают друг друга. Это же поразительно.
«Как получается, что мы друг друга понимаем? То есть я вдруг перестаю понимать, каким образом мы друг друга понимаем. Если сознательно отстраниться, взглянуть на все как бы извне или с некоторой высоты, поставить себя в положение зрителя или, скажем, жителя другой планеты, который смотрит на жизнь нашего мира, то вы ничего не поймете: слова будут пусты, все лишится смысла.»11 То же самое мы почувствуем, если станем смотреть на танцующих, заткнув уши. Что они делают? В чем смысл их движений? Его нет. В пьесе ощущение удивления и недоумения. Кто мы есть и почему? Что все это значит? Тут даже нет вопроса «почему?», его значения. Тут скорее вопрос несформулированный, но более сильный, чем если бы он был сформулирован, что-то вроде первобытного изумления, оттого что нечто существует и движется или кажется, будто движется. Вот что драматургу хотелось передать. Конечно, сразу посыпались социальные толкования, хотя я-то старался выразить нечто, выходящее за рамки и логики, и социологии. Ионеско хотел высветить странность нашего бытия вообще, поделиться своим удивлением перед жизнью. Ведь странно абсолютно все: наши слова, жест, которым кто-то берет стакан и выпивает его, — короче, сама наша жизнь. Можно, например, гулять, а можно не гулять — и то и другое удивительно. Делать что-то или не делать — удивительно. Совершать революции, не совершать революции — удивительно... Но как только мы принимаем жизнь, оказываемся внутри нее, удивление, абсурд исчезают. Когда мы соглашаемся быть внутри, мы начинаем общаться. Когда же мы снаружи, когда мы отстраняемся и смотрим — общения нет. Персонажи «Лысой певицы» непрерывно общаются, говорят тривиальные вещи. Но драматург писал пьесу не затем, чтобы обличать пошлость, совсем не затем. Их слова казались ему не пошлыми, а удивительными, в высшей степени странными. Когда мистер и миссис Смит говорят в начале пьесы: «Мы ели сегодня вечером хлеб, картошку и суп с салом, мы хорошо поужинали», —он хотел передать этим свое изумление перед совершенно поразительным занятием — есть суп. Есть казалось ему в тот момент чем-то невероятно странным, загадочным, непостижимым. Когда персонажи говорят: «Мы ели картошку с салом», или: «Существует ноуменальная реальность, которая таится за миром явлений», или наоборот: «Сущность вещей познаваема через явления», — для меня него это несет одинаковый смысл — или бессмыслицу. Любое из этих высказываний одинаково поразительно. Иначе говоря, является чудом.
«Я предпочитаю вместо слов «абсурдный», «абсурд» говорить «странный» или «ощущение странности» происходящего.»12 Бывает, что мир вдруг кажется лишенным всякой экспрессии, всякого содержания. На него смотришь, как будто ты только что родился, и он предстает странным и необъяснимым. Конечно, объяснения нам известны! Нам их дали в несметном количестве, и мы располагаем множеством систем осмысления. Но все системы рассыпаются, как только возникает это ощущение, исконное, первобытное — вот мы здесь, вокруг нас существует нечто и это нечто вызывает у нас вопрос. В такой момент любые философские системы, любые объяснения кажутся недостаточными, тем более что они объясняют все, исходя из некоей несформулированной данности — из наличия монолитного необъяснимого мира и факта человеческого существования, который все идеологии, моральные учения, социологические теории избегают: они или отворачиваются от этого, или останавливаются на подступах.
Что такое история? Это люди, которые действуют, действуют хорошо, а чаще плохо, и которые выдумывают себе абсурдный мир, потому что находятся в противоречии с самими собой. Как только возникает противоречие между реальностью и идеологией, появляется абсурд. Но не то ощущение абсурда, какое бывает на уровне повседневной жизни, морали, и не абсурд метафизический. Это абсурд, который человек отчасти создает сам. И скорее всего, он воспринимает историю как нечто абсурдное, поскольку перестает понимать, по каким законам она развивается. Ведь нам без конца твердят, что история развивается по каким-то законам. По каким? Что такое смысл истории, развитие истории? Что значат эти слова? Можно найти причину для любого действия. Тогда абсурд — абсурд исторический — исчезает. Но разве сама причина, заставляющая нас действовать, не абсурдна? Можно сказать, что наличие причины — это еще не причина. Возможно, абсурд — это попытка найти причину для всего на свете. Короче, я не считаю, что история логична или нелогична, разумна или неразумна. Люди иногда бывают разумны и в то же время позволяют увлечь себя разными безрассудными доводами, так что история, с одной стороны, логична, с другой — нет, смотря из чего исходить. И слова, язык, по сути дела, постоянно противоречат реальности, простой и очевидной, как будто люди не желают на эту реальность взглянуть.
Так, в странах с диктаторскими режимами подавление именуется освобождением, диктатура — демократией, месть — справедливостью. И люди говорят о дружбе и о любви там, где на самом деле одно равнодушие или злопамятство.
Эжен Ионеско также рассматривал юмор и комизм как непосредственные составляющие абсурда.
«Комизм возникает, когда персонажи попадают в нелепые или неприличные ситуации. Но вовсе не всякая ситуация комична. Юмор же передает ощущение, что абсолютно все нелепо и иррационально, что мы с самого рождения находимся в необъяснимой и не поддающейся объяснению ситуации.»13
Юмор, не что иное, как способность держать дистанцию между абсурдом и собой, абсурдом и трагичностью. Но это еще и разоблачение абсурда, преодоление его трагического восприятия. Юмор предполагает отказ от самообмана, своего рода раздвоение, трезвое осознание тщеты собственных страстей. Человек продолжает их испытывать, сознавая, что они абсурдны или глупы, хотя он и не может справиться с ними. В общем, юмор — это осознание абсурда, в котором мы тем не менее продолжаем жить.
Также, трагизм граничит с абсурдным комизмом, к примеру, в пьесе «Урок», где учитель убивает ученицу и сразу же начинает урок с ее последовательницей.
«Учитель (рыдая). Я ее убил нечаянно!
Служанка. Но вы хоть раскаиваетесь?
Учитель. О да, клянусь вам, Мари!
Служанка. Ну ладно, пожалею вас. Я знаю, вы все-таки хороший! Попробуем все уладить. Но чтобы в последний раз!.. Так недолго и сердце испортить...
Учитель. Конечно, Мари! А что надо делать?
Служанка. Надо ее похоронить...
вместе с тридцатью девятью
Ионеско рассматривал юмор и трагизм во всем его окружающем –
«Все ситуации — юмористические, и все — трагические... Вы хотите пример... Ну, скажем, бессмысленно кого-нибудь ненавидеть. И все-таки я ненавижу. Хотя знаю — это бессмысленно. Смешно быть влюбленным, ибо никто не достоин любви, но мы продолжаем любить, понимая, что мы смешны. Юмор позволяет испытывать страсть, отдавая себе отчет в ее бессмысленности.»15