Операцию мне сделали в ЦИТО.
Там же изготовлялись искусственные лица
для тех, кто в прямом, а не в переносном
смысле потерял свое собственное на войне.
Это осталось во мне навсегда! Я был один
из них, только мне больше повезло.
Я считаю, что не совсем верно
говорить о моем жгучем интересе к войне,
насилию, бесчеловечным жестокостям. Самым
первым и незабываемым впечатлением от
архаической скульптуры было детское
изумление от огромных идолов, высеченных
из серого гранита скифами и установленных
на курганах в украинской степи. Несколько
таких изваяний стояло перед Историческим
музеем в Днепропетровске. Я подолгу рассматривал
этих скифских баб, как их называют на
Украине, поражаясь их грандиозности и
спокойствию, рассчитанному на вечность.
Через много лет это же впечатление непреходящего
было главным, основным из того, что я вынес,
посещая залы древней скульптуры Музея
изобразительных искусств имени Пушкина,
где я проводил многие часы почти ежедневно
в течение нескольких лет. Это воздействие
на меня египетского, ассиро-вавилонского
искусства, греческой архаики было столь
могучим и долговременным, что продолжается
до сих пор. Его можно проследить даже
в таких работах, как Железные пророки
и Гроб-Арт.
К стыду своему должен признаться,
что в те времена я даже не знал, что существуют
такие скульпторы, как Мур, Липшиц, Джакометти,
Цадкин. Мне ничего не говорили имена Кандинского
и Малевича. Зато я знал Майоля, Бурделя
и, конечно, Родена. Из старых русских скульпторов
Щедрина, Шубина и особенно Мертоса с его
надгробиями.
Напомню, что время моей учебы
и становления как художника было для
нашей страны эпохой борьбы с космополитизмом
и преклонением перед Западом. У меня до
какой-то степени получилось по пословице:
"Не было бы счастья, так несчастье помогло".
Возможно, именно отсутствие информации
заставило меня самостоятельно совершить
многие формальные открытия в искусстве,
которые таким образом стали моими кровными,
помогло мне сложиться как художнику и
стать тем, что я есть... Я все больше и больше
убеждался, что истоки, корни, из которых
мы произрастаем, и у меня, и у моих старших
великих современников Мура, Липшица и
других одни и те же...
Газета "Шабат
Шалом"
5.Вадим Сидур и Приднепровье
Крупнейший художник современности
Вадим Сидур при жизни был почти неизвестен
в своей стране. Попытки идти своим путем
в искусстве натолкнулись на атмосферу
яростного неприятия, санкционированного
замалчивания, навешивания ярлыков «авангардизма».
В то время, когда работы художника называли
золотым фондом мировой культуры, советская
пресса объявляет их «чуждыми», «ненужными
советскому народу». Только после смерти,
совпавшей с началом «перестройки» творческое
наследие Сидура было официально объявлено
национальным достоянием России. Вынесший
все страдания войны и горечь непонимания
Сидур напишет:
Я раздавлен
Непомерной тяжестью ответственности,
Никем на меня не возложенной
Ничего не могу предложить
человечеству
Для спасения
Остается застыть
Превратиться в бронзовую
скульптуру
И стать навсегда
Безмолвным
Взывающим.
«Пам’ятник загиблим від
насилля»
Монументальные шедевры Вадима
Сидура установлены на улицах и площадях
многих городов мира. Монографии, каталоги
его выставок увидели свет в Европе, Америке,
Австралии. Десять антивоенных монументов
подарил Сидур жителям Европы и Америки,
борющимся за всемирное разоружение, за
прекращение войн и насилия. В Западном
Берлине, перед зданием суда, где производилась
регистрация ссыльных в лагеря смерти,
установлен его памятник жертвам жесточайшего
фашистского концлагеря «Треблинка».
По инициативе и на средства граждан Касселя
(ФРГ) в 1974 году установлена на одной из
городских площадей работа Сидура «Памятник
погибшим от насилия».
Судьба Сидура—тоже памятник.
Памятник творческой одержимости. 30 лет
он творил в полутемном, заливаемом водой
подвале на одной из улиц Москвы. За годы
самоотверженного, поглотившего его целиком
творчества создал более 500 скульптур,
тысячи графических работ, снял фильм,
написал книгу стихов и прозаических произведений
«Памятник современному состоянию», жанр
которого сам определил как миф. Жил в
безвестности и нужде, занимался тяжелым
физическим творческим трудом в атмосфере
травли, подозрительности и клеветы, без
единой выставки в своем отечестве, за
которое пролил кровь…
«…Когда восемнадцатилетним
младшим лейтенантом, командиром пулеметного
взвода я действительно дошел до своего
родного города и своей улицы, то уже от
угла увидел, что от дома, где я родился
и вырос, не осталось ничего. Только печная
труба торчала как новаторский памятник
моему детству… Потом я был убит на войне.
Но произошло чудо воскрешения, и я остался
жить. Иногда мне даже кажется, что это
было предопределено для того, чтобы я
смог, в конце концов, создать «Памятник
погибшим от насилия», «Треблинку», «Памятник
погибшим от бомб». Я остался жить, но произошло
это не сразу. Довольно долго я раскачивался
между жизнью и смертью в госпиталях для
«челюстных и полостных», среди людей
без челюстей и дрожащих мелкой дрожью,
искромсанных желтых животов. Голова моя
с момента ранения была постоянно опутана
бинтами. Пуля немецкого снайпера попала
в левую челюсть, чуть ниже глаза и виска,
раздробив и выбив все, что только было
возможно, потом прошла сквозь корень
языка, почти отсекла его и разорвалась
в углу нижней челюсти и справа, образовав
огромную дыру. Металлические осколки
этой разрывной пули до сих пор сидят во
мне… Операцию сделали в ЦИТО. Там же изготовлялись
искусственные лица для тех, кто в прямом,
а не в переносном смысле потерял свое
собственное лицо на войне. Это осталось
во мне навсегда! Я считаю, что не совсем
верно говорить о моем «жгучем» интересе
к войне, насилию, бесчеловечным жестокостям.
Это не интерес и даже не долг, а жизненная
необходимость. Многие годы я пытаюсь
и не могу освободиться от того, что переполняло
меня в те времена. Так появилась скульптура
«Раненный», где голова – кокон из бинтов
и только щель рта обнажена…» (Из интервью
1980 года).
Вадим Сидур родился в Днепропетровске
28 июня 1924 года. В архиве литературного
музея хранится справка Кировского райсовета
народных депутатов г. Днепропетровска,
подтверждающая запись акта №1812 от 23.
07. 1924 года по Городскому отделу ЗАГСа
о рождении у Сидура Абрама Иудовича и
Зинаиды Ивановны сына Вадима. Место проживания
семьи – ул. Комсомольская, д. 9. Зинаида
Ивановна работала учителем в 33-й школе.
Там же с 1 по 9 класс (1932—1941 годы) учился
Вадим. В романе «Памятник современному
состоянию» многие страницы посвящены
Днепропетровску, немало интересных эпизодов
школе, в которой учился.
«ДНЕПРОПЕТРОВСК—ГОРОД ЧУГУНА
И СТАЛИ» —Мама, пойдем в Дремучий Лес,
— прошу я. И мы с мамой идем гулять на
ПРОСПЕКТ. Поднимаемся вверх к Горному
институту и парку Шевченко… … Никуда
мы не поднимаемся. Мы проходим всего полквартала
вверх по Проспекту и каждый раз садимся
на одну и ту же скамейку. Я еще ничего
не знаю про Горный институт и парк Шевченко.
В Дремучем Лесу растут ОГРОМНЫЕ ДЕРЕВЬЯ.»
[1] «…директор Юрий Юрьевич каждое утро
перед занятиями собирал всех школьников
и произносил речь. Классы находились
на втором этаже, лестница перекрывалась,
все ученики скапливались в вестибюле.
Минут за десять до начала занятий Юрий
Юрьевич появлялся на верхней ступеньке
и начинал говорить. О чем были его речи,
не помню. Незадолго перед тем, как исчезнуть,
Юрий Юрьевич сообщил, что нашей школе
должны присвоить имя Пушкина. Как раз
приближалось столетие со дня смерта поэта.
Когда мои родители впервые увидели Юрия
Юрьевича, они приняли его за истопника.
Юрий Юрьевич всегда ходил в валенках.
А на валенках калоши… Его посадили через
год».[2]
«ПЕРЕЛЬЕМ КОЛОКОЛА В ТРАКТОРА!»
«Церковь находилась рядом с базаром,
почти напротив нашей школы. Большой толпы
не было. Почему—то не помню звука, с которым
колокола ударялись о землю. Осталось
только ощущение жутковатости святотацтва,
хотя было ясно, что ТАК НАДО. Церковь продолжала
работать и без колоколов. Когда я учился
во втором или третьем классе, я зашел
внутрь церкви и остановился. Церковь
была полна. Вместо свечей горели лучинки.
Старухи зашипели, чтобы снял шапку.» [3]
«МЫ ПОСТОЯННО ВОЕВАЛИ. К ВОЙНАМ
МЫ ГОТОВИЛИСЬ ДОЛГО. Несколько дней заготавливали
камни. Большие куски кирпичей дробили
на более мелкие. Девочки не воевали. Они
считались санитарками и запасали что—то
вроде бинтов и ваты. В памяти у меня осталось
одно ужасающее отступление. Это произошло
после того, как рухнула стена между нашим
двором и домом Френкеля. Мы тогда объединились
и воевали с Курочкиной шпаной с Артемовской
улицы». [4]
«ШЛИ ПО ПРОСПЕКТУ НАШИ СОЛДАТЫ.
Серые, заросшие, босые, в грязных бинтах.
Босые грязные сестры в шинелях. СОЛДАТЫ
ШЛИ И ШЛИ В ПОЛНОМ МОЛЧАНИИ. Добровольцы
были не нужны. Зря мы подавали заявления.
Уже не было обкома, горкома, райкома, военкомата…
СЛОЙ ПЕПЛА ПОКРЫЛ ГОРОД. ВСЕ ЧТО-ТО ЖГЛИ.
Пепел, пепел…» [5]
Когда началась война, Вадим
добровольцем рвался на фронт, не взяли.
До фронта работал в совхозе на Кубани,
куда попали с матерью в эвакуацию, потом
токарем в Душанбе. «Старался изо всех
сил. Очень хотелось помочь нашим на фронте».
В 1942 году стал курсантом 1-го Туркестанского
пулеметного училища Красной Армии. В
звании младшего лейтенанта воевал на
3—м Украинском фронте, был тяжело ранен
близ села Латовка под Кривым Рогом. В
19 лет стал инвалидом II-й группы, награжден
орденами Отечественной войны I и II степени,
медалями.
С детства рисовал и лепил, но
мечтал стать врачом. Поступил в медицинский
институт в Душанбе, год проучился, подавал
большие надежды, но понял, что никогда
не притерпится к страданиям больных.
В 21 год уехал в Москву, перенес там очередную
тяжелую операцию, поступил в Строгановское
училище, спал в аудиториях на столах,
общежитие было переполнено. Потом дали
койку в общежитии в подвале. Жил там до
1957 года. Двенадцать лет жил в подвале,
потом тридцать лет работал в Подвале.
К началу 60-х годов он стал тем,
кем вошел в историю мировой культуры:
неповторимым, могучим, раскрепощенным
Вадимом Сидуром и «чуждым», «мрачным»,
«ненужным», «трагичным».
Сидур не ждал заказов, покупателей,
не искал славы. Слава нашла его сама. По
тусклым ступенькам в его Подвал спускались
немецкий писатель Генрих Белль, скульптор
из Италии Джакомо Манцу, режиссер Милош
Форман, американский физик, дважды лауреат
Нобелевской премии Джон Бардин.
На истертом диване мастерской
сидели депутаты Бундестага и московские
академики. В темном подвале, одухотворенном
присутствием его произведений создавалась
совершенно особая атмосфера. Его мастерская
становится одним из притягательных центров
культурной жизни Москвы. Сила воздействия
его работ была огромная. Работы Сидура
поражают лаконизмом, предельной исчерпанностью
темы, резкой выразительностью. По сути
лучшие работы Сидура—символы, формулы,
знаки. Путь поиска его скульптурного
языка – сквозь толщу вековых традиций.
Я—цветок осенний
Последний
Меня почти не осталось
Кричу защитите
Занесите в Красную Книгу
В ответ слышу
Людей не спасаем
Бережем реликтовую
Рыбу.
«Самым первым и незабываемым
впечатлением от архаической скульптуры
было детское изумление от огромных идолов,
высеченных из серого гранита скифами
и установленных на курганах в украинской
степи. Несколько таких изваяний стояло
перед историческим музеем в Днепропетровске.
Я подолгу рассматривал этих скифских
баб, как их называют на Украине, поражаясь
их грациозности и спокойствию, рассчитанному
на вечность. Через много лет это же впечатление
не проходящего было главным, основным
из того, что я вынес, посещая залы древней
скульптуры Музея Изобразительных искусств
имени Пушкина, где я проводил многие часы
почти ежедневно в течении нескольких
лет. Это воздействие на меня египетского,
ассиро – вавилонскго искусства, греческой
архаики было столь могучим и долговременным,
что продолжается до сих пор».
В Днепропетровске—городе,
где родился, учился и жил Сидур только
одно место напоминает о выдающемся земляке—это
школа №33, находящаяся по ул. Красной №1.
16 марта 2002 года на доме установлена мемориальная
доска работы художника—монументалиста
Т. Ю. Королевой – Павловой. На месте родительского,
взорванного в годы войны дома, в послевоенные
годы был построен новый дом, на фасаде
которого установлена мемориальная доска
выдающемуся скульптору Евгению Вучетичу,
который проживал в одном доме с Вадимом
Сидуром.
Вывод:
Творчество
Сидура было очень положительно принято
в социалистических странах — Чехословакии,
Польше, Югославии, и с формальной, и с
содержательной точек зрения. а в 1970 г.
ему удалось, вопреки всем ограничениям,
пробиться даже в Западную Европу. Его
скульптуры начали выставлять в германии
и в США. Успех Сидура за границей был его
первым шагом к освобождению от изоляции.
Его ателье в подвале дома не было больше
тайным адресом, известным только тесному
кругу представителей альтернативного
искусства и их друзей, а все больше становилось
миром, притягивающим гостей с Запада
и Востока. Его работы и их проблематика
были восприняты как «новый реализм».
В этом контексте они внезапно стали выполнять
двоякую задачу: с одной стороны, ставить
под сомнение «благостный мир» советского
искусства, а с другой — дополнять его
в качестве принципиального противовеса.
Список
использованной литературы:
1) Леонид
Лернер, "Русская мысль"
2) Газета "Шабат Шалом"
3) Статья в энциклопедии «Кругосвет»
4) Мартинова
С. «Вадим Сидур и Приднепровье» (http://ru.museum.dp.ua)