Православные Таинства. Понятия «языческого магизма» и «христианского символа»

Православные Таинства. Понятия  «языческого магизма» и «христианского символа»

6 августа 2011 - Антоний

Откуда  берется этот термин must»rion («мюстерион»), «таинство» — в христианской богословской традиции? До пришествия Христа в языческом мире так именовались тайные религиозные обряды, в которых могли принимать участие лишь особым мистическим образом посвященные люди. В Ветхом Завете понятие «мюстерион», «таинство», первоначально обозначало всякую глубокую, сокровенную мысль, вещь или действие. Этим словом так же именуется, уже в Новозаветной традиции, Божественное Домостроительство Спасения рода человеческого. В 1 послании к Тимофею говорится: «И, беспрекословно, великая благочестия тайна: Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе, показал Себя Ангелам, проповедан в народах, принят верою в мире, вознесся во славе» (1 Тим. 3, 16). Здесь говорится об истории нашего Спасения, о событии пришествия в мир Христа: все вместе это названо «великая благочестия тайна». Заметим, что в греческом оригинале Новозаветного текста здесь как раз и использовано слово «must»rion» («мюстереон») — «тайна», «таинство». 
 
В современной богословской традиции под Таинством понимается особое действие Промысла Божьего на верующих, в силу которого благодать Божия сообщается нам через видимое посредство предметов окружающего нас мира, преображая человека, обновляя его природу и его личность. Это понимание оказывается наиболее близко к нашему с вами пониманию церковных Таинств. С помощью Таинств мы, как личности, становимся членами Тела Церковного. Таинства лежат в этом смысле в основании нашей христианской жизни. С Таинств — с Крещения и Миропомазания — начинается отсчет нашего христианского бытия, и без постоянного, регулярного участия в Таинствах мы христианами оставаться, считаться не можем. В Таинствах осуществляется та великая цель, которую провозглашает нам преподобный Серафим Саровский. Он говорит, что истинная цель жизни христианской состоит в стяжании Духа Святого Божьего. И вот стяжание Духа Святого и является плодом нашего участия в Таинствах. 
 
Существует семь церковных Таинств: Крещение, Миропомазание, Евхаристия, Покаяние, Священство, Брак, Елеосвящение (Соборование). В древности разные Отцы называли различное количество Таинств, и даже включали в список Таинств совсем иные, чем сейчас, церковные священнодействия. Например, преподобный Феодор Студит именовал Таинством монашеский постриг, а также чин погребения; того же мнения придерживался автор, чьи произведения дошли до нас под именем Дионисия Ареопагита. 
 
Мы знаем, что таинства как религиозные священнодействия существуют не только у христиан, но и у язычников. Однако православные Таинства отличаются от языческих принципиальнейшим образом. И это — несмотря на то, что в языческих, нехристианских религиях мы можем обнаружить какие-то обряды, обычаи, которые своей внешней формой удивительно похожи на наши православные Таинства. В советское атеистическое время, в эпоху воинствующего безбожия, ученые-религиоведы очень любили отыскивать языческие корни православных Таинств, утверждая, что одни свои Таинства христиане украли у древних египтян, другие — у последователей культа Митры, третьи — у кого-то еще. Действительно, внешне здесь можно обнаружить определенное сходство в обрядах, в порядке совершения священнодействий, однако, духовный смысл у Таинств христианских и таинств языческих совершенно противоположный. 
 
Попробуем определить корни языческого понимания таинств, прояснить духовное основание древнего «магизма». С точки зрения языческого магизма в духовном мире, в мире богов и демонов, существуют определенные законы, столь же неизменные, как и природные законы мира материального. Этим законам были подчинены даже боги, которые в представлении язычников были очень могущественны, но и они, подобно людям, также не были совершенны, имели свои слабости, привычки, привязанности, зависели от тех или иных закономерностей мироздания. И вот, чтобы заставить этих богов «поработать» на пользу мага, заклинателя, жреца, ему было нужно лишь найти «ключик» к каждому богу, понять, что же этому богу нравится, от чего он в этом мире зависит. А может быть, думал такой древний маг, мне даже удастся подчинить себе этого духа, найдя какую-то его слабость, узнав его заветную тайну. Во всем этом как раз и заключен смысл языческого магизма: нужно разгадать законы этой «божественной» вселенной, и подчинить себе эту вселенную — ради своего собственного, вполне материального, физического благополучия. Проще говоря, задача магизма — поработить человеку невидимый духовный мир. И для этого магу было необходимо выработать беспроигрышный метод, последовательность действий, заклинаний, воздействий на божественную реальность. Когда, к примеру, нас мучает жажда, мы можем подойти к автомату с газированной водой, бросить в него монетку, нажать кнопку, и оттуда вылетит какой-нибудь «спрайт». Язычник стремился воздействовать на своих богов подобным же образом. Ему нужно было лишь узнать, понять, где такой «духовный» автомат стоит, какую монетку-жертву в него кинуть, на какую кнопку здесь нажать; и тогда-то прямо к нему в руки вылетала эта вожделенная банка благополучия. В конечном итоге, язычники лишь заботились об одном: о подчинении богов своей человеческой власти. Тем самым, в языческом магизме проявилась глубинная связь древнего человека с грехопадением. Первый проступок Адама как раз и был попыткой поставить свою волю выше воли Божественной, возобладать над Богом. Языческий магизм продолжает эту печальную традицию: нужно утвердить себя выше Самого Бога. 
 
В христианстве иные законы. В христианском богообщении нет механицизма. Здесь не найти той древней, как первородный грех, ложной языческой посылки: если я совершил Таинство, то оно должно «сработать», и Господь, в ответ на мои действия, просто обязан дать мне то-то и то-то. В Церкви Христовой нет места магизму — как принуждению Божества. Здесь есть лишь место для веры в милосердие Божие, надежды на Его любовь к нам, на ту любовь, Которая не остается безучастной к нашей молитве и отвечает на наш призыв. В Церкви мы не найдем ни волхований, ни заклятий, а лишь свободный Божественный Промысел, ведущий нас ко Спасению, к соединению с нашим Господом.

Мы  знаем, что все Таинства Церкви, хотя и совершаются невидимой, независящей  ни от чего материального, земного, Божественной благодатью, обязательно имеют свою земную составляющую: это та видимая  форма, в которую облекаются Таинства. Для того, чтобы совершить Таинства нужны определенные вещества: для  Крещения — вода, для Елеосвящения — елей и вино, для Миропомазания  — миро и так далее… Эта земная форма также реализуется в  необходимости соблюдать определенное чинопоследование, в используемых в храмах священных предметах, облачениях священнослужителей.

Зачем же нам нужны все эти обрядовые  сложности? За них Православную Церковь  издавна упрекают протестанты. Они  говорят: зачем вам нужен весь этот формализм, если Дух Божий дышит, где хочет? Они напоминают нам, что  при совершении Тайной Вечери Спасителю  были необходимы лишь хлеб и вино; зачем  же вам все эти епитрахили, алтарные завесы, открытие и закрытие царских  врат?

Что на это можно ответить? Наше богослужение символично, оно состоит из символических  действий. Что же означает это понятие  — «символ»?

Сегодня в житейском обиходе в это  понятие зачастую вкладывают какой-то ущербный, уничижительный смысл. Я сегодня  позавтракал «чисто символически», то есть остался голодным. Мне платят «символическую» зарплату. Примерно в этом же смысле понимают значение символа и протестанты. Символически — для них означает условно, «понарошку». Но в православной традиции понятие  «символ» воспринимается совсем иначе, гораздо глубже и серьезней.

Слово «символ» происходит от греческого понятия  sumb£llw (сюмбалло) — составляю, соединяю. Поначалу в античном мире это слово имело вполне прозаическое значение, используясь в торговых отношениях. Однако как раз это его применение может оказаться для нас с вами очень интересным, прояснив и богословское значение этого понятия. Например, собираются заключить деловое соглашение два античных купца, договариваются о покупке товара: один продает ковры, другой готов за эти ковры выложить определенную сумму денег. Вот они договариваются: ты мне выплачиваешь авансом всю сумму, а завтра присылаешь ко мне раба, чтобы он забрал товар. Но есть опасность, что какой-нибудь другой человек, еще один купец, прознает об этой сделке, пришлет своего раба за товаром, якобы от лица законного покупателя, и обманом получит ковры. Как же узнать, что за товаром пришел раб законного покупателя ковров? Оба купца брали какую-нибудь глиняную статуэтку или дощечку и разбивали ее пополам — одну половину брал тот, кто покупает, другую — продавец. И когда на следующий день раб шел за товаром, ему вручалась эта статуэтка, которую он должен был отдать продавцу, чтобы тот сложил расколотые половинки, и убедился, что этот раб действительно пришел от законного покупателя. Понятно, что подделать такую половинку попросту невозможно, половинки любой расколотой вещи могут подойти только друг ко другу. И вот образовывавшееся при сложении этих расколотых половинок единство как раз и называлось «символом». 
 
Понятие «христианского символа» означает в богословии живую, действенную и подлинную связь между двумя реальностями — Божественной и человеческой. Случилось так, что между небом и землей произошел раскол: две половинки бытия, неразрывно связанные между собой с первого дня творения, откололись друг от друга вместе с грехопадением Адама. Первый человек согрешил, отступил от Бога, проложил между собой и небом непреодолимую пропасть. Задача новозаветного человека, христианина — восстановить ту изначальную, ныне разрушенную связь, перекинуть через эту пропасть новый мостик, который поможет нам перейти обратно на ту — небесную, райскую — сторону, соединиться с Богом. Христианские символы, в том числе и символы богослужебные — это те самые многочисленные мостики, что призваны помочь нам перейти через пропасть богооставленности; их цель — соединить расколовшиеся небесную и земную половинки бытия. Почему же этих символов в Церкви так много, и почему их число умножалось здесь от века к веку? Если мы положим над пропастью, через которую нам нужно перебраться, всего одну доску, она может и проломиться, не выдержав нашего веса. Но если это будет мост из многих бревен, то мы по нему перейдем уверенно и безопасно. И чем он будет надежней, тем легче мы переберемся на ту сторону, вернемся в дом нашего Небесного Отца. Все те обычаи, установления, символические священные предметы, которые существуют в нашем храме (богослужебные сосуды, облачения для священников и т. д.) это все новые и новые символы, новые и новые связи, которые образуются между нами и Богом. И каждый из этих символов несет в себе глубокое духовное содержание, еще надежнее, полнее связывая нас с той реальностью, к которой мы жаждем приникнуть.

В богослужении мы приносим жертву —  Евхаристию называют Евхаристической  Жертвой. Кому она приносится? Она  приносится Богу. Зачем Богу жертва? Разве Бог не вседоволен, не благ, разве Ему что-либо нужно от нас? Бог настолько совершенен, самодостаточен, что добавить что-то к Его жизни, к Его совершенству абсолютно невозможно. Зачем же тогда мы приносим Ему жертвы в наших храмах? И не только Жертву Евхаристическую, но и иные — кладем в церковную кружку деньги, покупаем и ставим перед иконами свечи. Жертва эта нужна не Богу, а нам. Потому-то Бог, хотя и не нуждается в наших приношениях, все же принимает эту жертву как наш дар, как дар нашей любви, как наш благодарный ответ на ту Жертву, которую за нас принес Христос на Кресте. И в первую очередь такое значение нашей жертвенности делается явным и зримым именно при совершении Евхаристии. Как пишет святитель Григорий Двоеслов, «необходимо, когда мы совершаем Танство Евхаристии, приносить самих себя в жертву Богу с сокрушением сердца; совершая Таинство страстей Господних, мы должны подражать тому, что совершаем. Тогда только Таинство будет истинною жертвою Богу за нас, когда сами себя сделаем жертвою»[7].

Мы  говорим: Таинство совершает батюшка, священник, — это одновременно и  верно и неверно, потому, что подлинным  Совершителем Таинств является Сам  Бог, Господь Иисус Христос. Священник, безусловно, соучаствует вместе с  Господом в богослужении Таинств, но не является их главным совершителем. В Церкви есть такое богословское понятие, греческий термин — «синергия» — содействие, соработничество. Синергия между Богом и человеком проявляет себя в самых различных областях бытия Церкви, в том числе и в деле Спасения: Бог не спасает человека без участия человека, без усилия его свободной воли. Все в Церкви совершается Богом и человеком совместно. Священник наделен особым даром, даром благодати, даром священнодействия, которого у нас с вами — у мирян — нет; и в этом смысле священник отнюдь не механический «передатчик» Божественной благодати, но именно свободный соработник Бога. И все же Богу священник со-служит, со-работает, а Таинства совершает Сам Бог Своей благодатью. Как говорит святитель Иоанн Златоуст, «что священники совершают на земле, то Бог довершает на Небе»[8]…

Таинства  — это духовное явление, но реализуются  они в Церкви через посредство материальных вещей. И мы достигаем  Спасения через воды Крещения, через  хлеб и вино, прелагаемые в Тело и Кровь в Евхаристии, через миро Миропомазания. Тем самым Таинство оказывает воздействие не только на душу христианина, но и на его тело, воздействует на нас не только в духовном, но и в материальном плане: ведь человек должен спастись весь, в полноте своей природы. Это дает нам уже здесь на земле залог грядущей славы в будущем веке — как освящения всей полноты нашего душевно-физического состава, тела и души, которые равно призваны обожиться, навеки соединиться с Богом по дару Его благодати.

В Таинствах мы выходим за пределы  времени. Мы помним, что Божественная Литургия совершалась во все времена, совершалась она по-разному, по различным  чинопоследованиям, но, вместе с тем, мы твердо знаем, что суть ее не менялась никогда, что Евхаристия едина и единственна на все века. Строго говоря, мы даже не можем утверждать, что участвуем сегодня в какой-нибудь 1 000 000-ой Литургии с тех времен, когда Христос совершил Тайную Вечерю, потому, что Литургия пребывает вне времени, она над временем. Можно сказать, что мы участвуем в одной и той же Литургии со Христом и Его апостолами. Господь со Своими учениками некогда совершил Тайную Вечерю, и мы, служа Евхаристию, всякий раз оказываемся вмести с Ним за тем же самым столом, в Сионской горнице. Литургия совершилась тогда раз и навсегда; именно поэтому мы и не можем говорить о многих литургиях, мы участвуем в одной единственной Литургии, присоединяясь к ней, и, тем самым, превосходя все мыслимые законы времени. 

Какой способ существует для того, чтобы  лучше всего, действеннее всего  помолиться за наших усопших? Хорошо послужить панихиду, но самое лучшее для нас — прийти в день их памяти на Божественную Литургию. Но не только прийти в храм на богослужение, постоять за Литургией, помолиться —  этого еще не достаточно. Нужно  за такой Литургией еще и причаститься Святых Христовых Таин. Потому, что  этот близкий нам человек причащался за этой же — вечной, единственной на все времена — Литургией, и  самый надежный способ молитвенно, духовно соединиться с ним, приблизиться к нему уже умершему (а на самом  деле подлинно живому) — это причаститься с ним из одной Чаши. Ведь у  Бога он по-прежнему жив, он в Боге пребывает, а наш «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых» (Мк. 12, 27).

Говоря  о храме, мы можем даже сказать  о его «географии»: ведь в Церкви мы выходим не только за пределы  ограничений времени, но и за пределы  ограничений пространства. Мы присутствуем не только при тех событиях, которые  вспоминаются, но и в тех самых  местах, где эти события Священной  истории случились. Например, апсида – алтарное полукружие храма, где  совершается служба — символизирует  собой Вифлеемскую пещеру и пещеру Гроба Господня. Престол — это  Гроб Христов и Божий престол, на котором Господь носится херувимами. Амвон — это образ камня  возле Святого Гроба, на который, отвалив его от Гроба, воссел ангел.

Таинства  вещь очень страшная. Мы привыкли ходить в храм, участие в церковных  Таинствах сделалось для нас, увы, обыденным занятием, привычкой. Сегодня я пришел в храм и все  было как всегда: сначала поисповедался, потом причастился — ну вот, и слава Богу. На самом деле такое добродушное отношение к хождению в храм очень опасно, потому что и Таинства Церковные вещь очень опасная, ответственная. Таинство — это уже не символ, оно больше, значимей, важнее любых символов. Символ нас соединяет с другой реальностью — небесной, божественной, а Таинство и есть эта самая реальность богопричастности. Облачения — символы, богослужебные сосуды — символы, а вот Тело и Кровь Христовы — не символы. Крещение — не символ, это подлинная реальность смерти и Воскресения, к которым мы приобщаемся через крещальную купель. Мы подлинно, а отнюдь не символически, умираем и воскресаем в Крещении. Мы думаем: как же мы будем умирать в нашей физической земной жизни, как же это случится, что мы будем при этом переживать, чувствовать? Но если мы крещеные христиане, то значит мы однажды уже умерли. Мы думаем: как мы будем воскресать во Втором пришествии Христовом, в каких телах, каков будет сам механизм этого воскресения; но один раз мы уже пережили и это. И произошло это в Крещении, где мы умерли вместе со Христом, легли вместе с Ним в гроб, и совоскресли вместе с Ним для жизни в Боге. Когда мы вкушаем Плоть и Кровь Христа, мы вкушаем человеческой Плоти, человеческой Крови Христовой. Даже в Патериках можно найти подобные примеры чудесного Откровения человеку содержимого Евхаристической Чаши: некоторые древние монахи, когда они причащались Святых Христовых Таин, видели, что перед ними в Чаше зримые Плоть и Кровь. Эта реалистичность, реальность Таинств Святыми Отцами подчеркивается неоднократно. Святитель Иоанн Златоуст пишет: «чтобы ввести нас в большее содружество с Собою, и показать Свою Любовь нам, Христос дал желающим не только видеть Его, но и осязать, и есть, и касаться зубами Плоти Его, соединяться с Ним, и насыщать Им всякое желание. Будем же отходить от этой Трапезы, как львы, дышащие огнем, страшные для диавола, помышляя о той Любви, какую Христос показал к нам»[9]. 
В евангельской беседе о Хлебе Жизни Господь говорит: «если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6, 53). Евреи в ответ на эти Его слова реагируют очень бурно: «кто может это слушать?» (Ин.6, 60). И многие именно после этих слов отступают от Христа, перестают следовать за Ним. Почему же именно эти слова Господа отталкивают от Него многих из учеников? В греческом оригинале новозаветного текста на месте русского перевода «будете есть Плоть» стоит очень сильный греческий глагол f£ghte (фагете). Это очень реалистичное понятие: нам следует не просто есть Тело Христово, но физически им насыщаться, жевать и проглатывать Его — вот такой предельный реализм. Связанное с этим греческим глаголом существительное f£goj (фагос) может даже означать обжору, лакомку, любителя поесть. То есть Господь обещает вечную жизнь лишь тем, кто будут вкушать Его Плоть и Кровь, не как красивые и поэтичные «символы», но как подлинную и страшную реальность приобщения Его живой человеческой телесности.

За  православным богослужением мы неоднократно слышим изложение нашей веры, ее Никео-Царьградский Символ. Символ веры звучит при Крещении, при Исповеди, во время Литургии. Замечу, что в традиции Греческой церкви за Литургией он читается, у нас — в Русской церкви поется. В православной традиции символ веры понимается не просто как сумма вероучительных истин; он — обращенная к Богу молитва. В нашем богослужении догматы становятся частью молитвенного опыта, они нами реально переживаются. И недаром за нашим богослужением весь народ согласно поет: «исповедую едино крещение…», «чаю воскресение мертвых»; это наша надежда, это наша молитва о том, чтобы данные Господом обетования о единстве верующих во Христе, о Воскресении для вечной жизни в Боге — исполнились и на нас. 
 Цель существования православных Таинств состоит в обожении христианина: по выражению апостола Петра нам необходимо сделаться причастниками Божественного естества (2 Петр. 1, 4). Мы должны приобщиться к благодати Божьей, и она может даровать нам те Божественные свойства, качества, которыми Бог обладает по Своей природе. В Боге, Который являет Себя как милость, любовь, благость, и мы — по дару благодати — должны сделаться любовью, милостью, благостью. Итак, с помощью Божией, мы способны обрести те качества и те свойства, которыми обладает Бог. Сын Божий, Бог стал человеком, чтобы человек стал богом. Как говорит святитель Афанасий Великий, «Божие Слово… вочеловечилось, чтобы мы обожились»[10]. Конечно же, человек может стать богом не с большой буквы, не по природе, а по благодати, по тем совершенствам, к которым мы призваны: «будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5, 48). И вот это обожение, преображение благодатью, не окажется доступным для нас лишь в жизни будущего века, но отчасти достижимо для нас уже сегодня, сейчас, здесь на земле. Обожение не есть только конечная цель человека по его воскресении из мертвых; оно — то состояние, к которому человек должен стремиться постоянно: через жизнь в Церкви, посредством церковных Таинств.