Анализ рассказа Л. С. Петрушевской "Где я была"

Анализ  рассказа Л.Петрушевской «Где я была»

 

(Петрушевская Л.С. Где  я была. Рассказы из иной реальности. М.: Вагриус, 2002. С. 303. Или: журнал «Октябрь». 2000. № 3).

Творчество Л.Петрушевской вызывает разное к себе отношение как читателей, так и критиков, многозначность текстов  рождает различные, подчас едва ли не противоположные по смыслу интерпретации. Однако, на наш взгляд, выбранный  нами рассказ содержит интересное эстетическое зерно, даёт возможность выявить  некоторые особенности современного художественного развития. И в  то же время произведение это несёт  в себе и определённый воспитательный потенциал, анализ его содержания позволяет  выйти на обсуждение важнейших нравственных проблем.

 

Начало рассказа — это повествование о типичной бытовой ситуации, увиденной глазами обыкновенной современной женщины — “маленького человека”, незаметной труженицы, которая мечется между домом и работой, не замечая, как проходят годы, и вдруг обнаруживает, что она “старуха, никому не нужная, за сорок с гаком”, что “уходят жизнь, счастье, любовь”. Возникшее желание хоть как-то изменить свою жизнь рождает неожиданное решение: уйти из дому, куда-либо уехать. Этот предложенный автором сюжетный ход позволяет вырвать героиню из привычных обстоятельств и переместить её в ситуацию неординарную. Л.Петрушевская находит для своей героини Ольги “тихую пристань”: отправляет её “на природу”, к “трогательному и мудрому существу” бабе Ане (Бабане), у которой когда-то снимали дачу и с которой связаны самые светлые и тёплые воспоминания — “Старушка всегда любила их семью”. Позади остались “грязная посуда” в неприбранной квартире, “противный день рождения” подруги, как раз и давший толчок печальным мыслям, — “приют, ночлег и тихая пристань встречали её”. Главная героиня попадает сначала в тёплую атмосферу светлого октябрьского утра, затем переступает порог знакомого дома.

 

Казалось бы, нетрудно предположить, как будет дальше развиваться  сюжет. Видимо, действительно, отогреется душой героиня, вновь обретёт  душевный покой в общении с  природой и добрым человеком. Это  подтверждает и дважды повторённое  “как всегда”: и сама баба Аня “говорила, как всегда, тонким, приятным голоском”; и в доме её было, “как всегда”, тепло  и чисто.

 

Однако уже первая реплика  бабы Ани нарушает это спокойное, “благостное” течение повествования  и настораживает читателя.

 

“— Мариночки нет уже, — живо откликнулась Бабаня,— всё, нету больше у меня”.

 

И весь следующий отрывок  — до слов “Ужас, ужас! Бедная Бабаня”, где можно сделать вторую остановку, — это диалог на грани абсурда, в котором Оля произносит какие-то необязательные бытовые слова (“Я вам  тут привезла всего, накупила колбасы, молока, сырку”), а Бабаня гонит прочь  незваную гостью и в конце концов сообщает ей о собственной смерти.

 

“— Ну я и говорю тебе: я умерла.

 

— Давно? — машинально спросила Оля.

 

— Ну уж две недели как”.

 

Инерция восприятия рассказа, начатого как привычное реалистическое повествование, требует столь же реалистического объяснения происходящего, и в обсуждении этого небольшого отрывка наверняка возникнут  разные, но вполне обоснованные предположения. “Может быть, она обиделась на Ольгу  за то, что целых пять лет не вспоминала о старухе”, — скажут одни. “А может  быть, она просто сошла с ума”, — подумают другие. Именно это предполагает и сама главная героиня рассказа, у которой от ужасных слов собеседницы  “холод прошёл по спине”: “А Бабаня сошла, видать, с ума. Случилось самое  страшное, что может быть с живым  человеком”.

 

Особенность этого рассказа Л.Петрушевской — в его диалогической структуре: основная и большая часть произведения — диалог между двумя героинями, в котором отчасти проясняется художественный замысел автора.

Обратим внимание на то, что на протяжении всего диалога всё больше сгущается атмосфера разлада, полного взаимного непонимания, всё усиливается мотив какого-то всеобщего одиночества. Тема одиночества, “брошенной всеми души” звучит в каждой реплике бабы Ани (“Много вас тут ходит. Живут, уезжают, ни письма, ни весточки. Умирала одна”). Обманутой, оскорблённой, такой же всеми заброшенной ощущает себя и Ольга, тщетно пытающаяся восстановить утраченную гармонию (“Тебе хотелось уйти, вот и ушла от своей жизни и попала в чужую. Нигде не пусто, всюду эти одинокие”).

 

“— Мне не сообщили, —  внезапно сказала Оля.

 

— А кто ты? Оля, ты дачница  много времени назад. Ты уже сколь  лет как пропала, пять лет.

 

<...>

 

— Простите меня, Бабаня!

 

— Бог простит, он всех прощает. Иди отсюда, не задерживайся.

 

<...>

 

— Бабаня, а я-то к вам  ехала как к последнему приюту на земле.

 

— Такого приюта на земле  нету ни у кого. Каждый сам себе последний  приют”.

 

Обе героини одиноки и  несчастны — при том, что объективно каждая из них — добра и отзывчива. Ольга не просто искренне любит бабу Аню, она пытается ей хоть как-то помочь: уговаривает, успокаивает, идёт через  собственную боль (“ноги как налились чугуном и не хотели слушаться”) за водой к колодцу. Более того, очень важен момент, когда она, осмысляя происходящее, принимает непростое, но твёрдое решение забрать к  себе внучку старухи: “Мариночку надо взять! Вот так. Такой теперь план жизни…” Любовь бабы Ани к окружающим её людям также всегда была активной и действенной: “можно было оставить бабе Ане… маленькую Настю… дочка  была под присмотром”; когда-то она  забрала к себе и воспитывала  внучку, брошенную непутёвой дочерью, да и сейчас именно об этой, оставшейся одной, девочке все её мысли и  заботы.

 

И тем не менее две эти  добрые, хорошие женщины не слышат, не понимают друг друга. И жизненное  кредо Ольги: “Вот! Когда ты всеми  заброшен, позаботься о других, посторонних, и тепло ляжет тебе на сердце, чужая благодарность даст смысл  жизни. Главное, что будет тихая  пристань! Вот оно! Вот что мы ищем у друзей!” — разбивается о  символичные слова бабы Ани: “Каждый  сам себе последний приют”.

 

Стоит обратить внимание и  на то, как постепенно изменяется восприятие героиней окружающего её мира. Это  изменение передаётся через динамику образов времени и пространства. Уезжая из города в деревню, Ольга  как бы отправляется в прошлое  — туда, где, “как всегда”, тепло  и уютно. Однако не случайно на смену  повторяющемуся “как всегда” приходит слово “никогда”: “идеальное”  прошлое оборачивается абсурдным  настоящим. Мир мечты, воображённый героиней, исчезает на глазах, и она  обнаруживает вокруг “полнейшее запустение”: “Комната выглядела брошенной. На кровати  лежал завёрнутый тюфяк. Этого никогда  не случалось у аккуратной Бабани…  Шкафчик был раскрыт настежь, на полу лежали битые стёкла, валялась на боку мятая алюминиевая кастрюлька (в ней Бабаня варила кашу)”. И  читатель начинает догадываться, что  дело здесь не в сумасшествии одной  из героинь, что всё абсурдное течение сюжета подводит к пониманию определённого замысла автора. Мир запустения, тления, мир, где рушатся, рвутся естественные человеческие связи и где лишь “каждый сам себе последний приют”, — вот подлинное место действия рассказа.

 

Следующий отрывок, заканчивающийся  абзацем “Добравшись до станции, она села на ледяную скамью. Было дико холодно, ноги закаменели и болели как раздавленные. Поезд долго  не приходил. Оля легла скрючившись. Все электрички проскакивали мимо, на платформе не было ни единого  человека. Уже капитально стемнело” (четвёртая остановка), — это повествование  о том, как Оля, не желая бросать  больную, по её представлениям, женщину, пытается хотя бы принести ей воды и  отправляется к колодцу. Тем самым  раздвигаются границы абсурдного мира, в который попала героиня: действие происходит уже не только внутри замкнутого пространства дома — в него вовлекается  и окружающая человека природа. В  описании природы контраст между  “идеалом” и “действительностью”  становится ещё ярче: если в начале рассказа она олицетворяла для Ольги  “счастье прошлых лет”, вокруг было “светло”, “воздух попахивал дымком, баней, несло молодым вином от палого листа”, то теперь — “Резкий  ветер подул, загремели чёрные скелеты  деревьев... Было холодно, зябко, явственно  темнело”.

 

И вот тут-то “круг” времени и пространства замыкается: контрастом к этому абсурдному, тёмному  и неприветливому миру в сознании героини возникает тот “настоящий”  мир, который она оставила, который  казался ей чужим и враждебным: “…Тут же захотелось перенестись домой, к тёплому пьяноватому Серёже, к живой Насте, которая уже проснулась, лежит в халате и ночной рубашке, смотрит телевизор, ест чипсы, пьёт кока-колу и названивает друзьям. Серёжа сейчас уйдёт к школьному дружку. Там они выпьют. Воскресная программа, пускай. В чистом, тёплом обыкновенном доме. Без проблем”. В этом кульминационном внутреннем монологе Ольги заложена одна из важнейших мыслей рассказа: оглянись вокруг, не ищи счастья в заоблачных высотах, в прошлом и будущем, в “ином”, придуманном мире, умей увидеть тепло и добро — рядом! Простая на первый взгляд истина, но как часто забывают о ней не только наши дети, но и мы, взрослые!

 

И, наконец, последняя, заключительная часть рассказа, которая снимает все противоречия сюжета и расставляет всё по своим местам. “И тут Оля проснулась на каком-то ложе”. Читатель узнаёт то, о чём, может быть, уже начал догадываться по туманным намёкам, разбросанным по всему повествованию: “…и через два часа уже бежала по привокзальной площади, едва не попав под машину (вот было бы происшествие, лежать мёртвой, хотя и решение всех проблем, уход никому не нужного человека, все бы освободились, подумала Оля и даже на секунду оторопела, задержалась над этой мыслью), — и тут же, как по волшебству, она уже сходила с электрички на знакомой загородной станции…”; “Бабаня, можно я сяду у вас? Ноги болят. Что-то так ноги мои болят”; “Тут закружилась голова, и кругом всё стало отчётливо, ослепительно белым, но ноги как налились чугуном и не хотели слушаться. Кто-то над ней явственно, очень быстро пробормотал: «Кричит»”.

 

На самом деле героиня  по пути на вокзал действительно попала под машину, и весь “сюжет” рассказа померещился ей в бреду между  жизнью и смертью. Последний, снова  на грани бреда, эпизод рассказа: “А потом с той стороны стекла появились хмурые, жалкие, залитые  слезами лица родных — мамы, Серёжи и Насти”. И героиня, с трудом возвращаясь к жизни, пытается сказать  им, любящим: “Не плачьте, я тут”.

 

Теперь стоит снова  вернуться к названию, в котором  этот главный вопрос и сформулирован: “Где я была?” Где же была героиня, куда попала она, отправляясь в такое обыкновенное путешествие — за город, к доброй старушке? С одной стороны, можно дать ответ вполне реалистичный: она на самом деле побывала “на том свете”, едва не погибнув под машиной, и усилиями врачей возвращена к жизни. “Бабаня”, которая, вполне возможно, за эти пять лет и правда умерла и теперь как бы олицетворяет иной, загробный мир, “не приняла” Ольгу, вытолкала её из этого своего нового “жилища”. Однако такое объяснение окажется слишком приземлённым, прямолинейным, не имеющим ничего общего с художественным смыслом произведения. Перемещение героини в “мир иной” — это особый литературный приём, который определяет и сюжет, и художественную неповторимость рассказа.

 

Приём этот, как  известно, далеко не нов (вспомним хотя бы некоторые античные мифы, «Божественную  комедию» Данте). Но в художественной системе постмодернизма (а рассказ Л.Петрушевской, несомненно, явление постмодернизма) он живёт как бы новой жизнью, играя особую, как нельзя более подходящую роль: он помогает автору, не сковывая себя “условностями” реализма, произвольно изменять границы времени и пространства, перемещать своих героев из настоящего в прошлое и будущее, из реальности в фантастические обстоятельства — то есть вести определённую “игру” с читателем, заставляя его самого разгадывать смысл причудливых авторских ходов.

 

Сама Л.Петрушевская положила этот приём в основу целого цикла  своих рассказов, жанр которых она  обозначила как “мениппеи” 2 (сама она не совсем точно определила этот жанр как литературное путешествие в мир иной). Более того, в рассказе «Три путешествия» (в «Тезисах к докладу», который героиня рассказа — по сюжету — должна сделать на конференции «Фантазия и реальность») она, “помогая” читателю, сама же и объясняет цель и суть этого своего авторского замысла.

 

“Мне будет  позволено здесь поговорить о  каком-то одном аспекте мениппеи, о проблеме перехода из фантазии в  реальность… Таких переходов  из этого мира в тот множество  — это путешествия, сны, перепрыгивания, перелезания через стену, спуски и подъёмы... Это такая игра с  читателем. Повествование — загадка. Кто не понял — тот не наш  читатель... Когда я ещё только начала писать свои рассказы, я постановила  никогда и ничем не привлекать читателя, а только его отталкивать. Не облегчать ему чтение!.. Я спрячу ирреальное в груде осколков реальности” (Курсив наш. — С.К.).

 

Как же “работает” этот приём “перехода из фантазии в реальность” в рассказе «Где я была»? Зачем он понадобился  автору и в чём его художественный смысл?

 

Столкновение  двух миров — реального и вымышленного, земного и потустороннего — позволяет  обострить типичную житейскую ситуацию, как бы обнажить спрятанные в повседневной жизни противоречия. “Мёртвая” баба Аня не связана земными условностями и открыто называет вещи своими именами, именно она произносит ключевые слова рассказа — “каждый сам себе последний приют”, именно в её репликах особенно громко звучит этот мотив одиночества, всеобщего непонимания, из-за которого страдает и живая, реальная Ольга. Именно там, в “ином мире”, открывается горькая истина и самой Ольге. В то же время именно в этом абсурдном мире, на пороге “последнего приюта”, Ольга постигает ценность самой жизни как таковой, со всеми её нелепостями и обидами, жизни “в чистом, тёплом обыкновенном доме” рядом с родными людьми.

 

“Где я  была?” — задаётся вопросом героиня. Думается, анализ рассказа позволяет  ответить: она (и мы вместе с ней) была в мире обнажённой, подчас жестокой правды, в мире, где с вещей  и слов сняты покровы, где за абсурдом действительности явственно различимы  подлинные добро и зло, правда и ложь человеческих отношений.

 

Избранный автором  художественный приём столкновения двух миров усиливает эмоциональное  воздействие рассказа: абсурдность, непредсказуемость сюжета держит читателя в постоянном напряжении, обостряет  его восприятие, помогает глубже понять авторский замысел.