Биография Толстого

Толстой был четвертым ребенком в большой дворянской семье. Его мать, урожденная княжна Волконская. Его самым дорогим детским воспоминанием был образ матери. В его не столько памяти, сколько воображении она - « высшее представление о чистой любви ». В своих «Воспоминаниях»  Толстой писал: « Родился я и провёл детство в деревне Ясной Поляне. Матери своей я совершенно не помню. Мне было полтора года, когда она скончалась. По странной  случайности не осталось ни одного её портрета, так что как реальное физическое существо я не могу себе представить её ». Отец Толстого, участник Отечественной войны, запомнившийся писателю добродушно-насмешливым характером, любовью к чтению, к охоте (послужил прототипом Николая Ростова), тоже умер рано (1837) . Воспитанием детей занималась дальняя родственница Т. А. Ергольская, имевшая огромное влияние на Толстого: “она научила меня духовному наслаждению любви”. Детские воспоминания всегда оставались для Толстого самыми радостными: семейные предания, первые впечатления от жизни дворянской усадьбы служили богатым материалом для его произведений, отразились в автобиографической повести “Детство”.

  Начало своего отрочества и юности Толстой исчислял с 1837г., со времени переезда семьи в Москву. В том же году, летом, неожиданно умирает отец. Опекуншей младших Толстых назначается родная сестра отца Александра Ильинична Остен-Сакен, большую помощь ей в воспитании детей оказывает Т. А. Ергольская. Отрочество Толстого проходит частью в Москве, частью в Ясной Поляне. Так продолжается до 1841г., до смерти Александры Ильиничны. Над семьёй Толстых назначается новая опекунша, другая сестра отца - Пелагея Ильинична Юшкова, которая жила со своим мужем в Казани. По её настоянию в Казань переезжают и Толстые. Для Льва Толстого начинается очень важный в его жизни казанский период. Он продолжается с 1841 по 1847 год. Это было время первых серьёзных столкновений с той большой жизнью, которая протекала за пределами тесного семейного круга, и  это было время усиленной работы самосознания.

  Вспоминая свою юность и молодость, Толстой записал в дневнике 1 января 1900г.: « Мне не было внушено никаких нравственных начал - никаких; а кругом меня  большие с уверенностью курили, пили, распутничали (в особенности распутничали), били людей и требовали от них труда. И многое дурное я делал, не желая делать - только из подражания большим ».

В мае 1844г. он сдаёт вступительные экзамены на восточное отдаление философского факультета Казанского университета. На экзаменах  он проваливает географию и историю. Вторично  сдаёт экзамены. На этот раз всё заканчивается благополучно, и его зачисляют на отделение восточных языков. Учится он, однако, небрежно, языки его мало увлекают, лекции по истории он чаще всего пропускает. О чём это свидетельствует? О том, что он « пустячный малый », как называл его в то время брат Сергей?

  Но в тот же казанский период своей жизни Толстой не просто читает Руссо, он глубоко изучает его произведения, живёт ими (как он всегда жил тем, что ему было душевно близко). Он глубоко задумывается над жизнью и над смыслом человеческого существования, часто заводит разговоры на философские темы, пишет статью философского содержания. 

  Не сдав экзамена, Толстой в 1845г. переходит на другой факультет – на юридический. Там тоже читают историю, и Толстой по-прежнему упорно не ходит на лекции по истории. За непосещение  лекций он попадает даже в карцер, и там, в карцере, случайному соседу он высказывает свой глубоко продуманный критический взгляд на науку историю: « История…- это не что иное, как собрание басен и бесполезных мелочей, пересыпанных массой ненужных цифр и собственных имён…».

  На юридическом факультете Казанского университета Толстой проучился неполных два года. В последний год учения он всерьёз увлёкся наукой. 12 апреля 1847г. Толстой подаёт прошение об исключении из университета.

  Он едет в Ясную Поляну, чтобы заняться не мнимым, а действительным делом жизни. Таким главным жизненным делом он считает в ту пору свою должность помещика, свои обязанности помещика перед крестьянами. К тому, что он был помещиком и владел крестьянами, он относился очень серьёзно, и эту свою человеческую и общественную должность он понимал уже тогда не как права, а как обязанность, как служение, как свой долг перед людьми.    

  После Казани, в течение четырёх лет, с 1847 по 1851г., Толстой живёт попеременно то в Ясной Поляне, то в Москве, то в Петербурге, то в Туле. В самом начале этого периода своей жизни он намечает для себя план занятий на ближайшее время. Сюда входит подготовка к сдаче кандидатских экзаменов за университетский курс, изучение языков: французского, русского, немецкого, английского, итальянского и латинского; изучение сельского хозяйства, как теоретическое, так и практическое, изучение истории, географии, статистики и математики, написание диссертации, достижение средней степени совершенства в музыке и живописи и т. д. Кое-что из этого плана Толстому удалось выполнить, многое так и осталось неосуществлённым.

  Как и в казанский период, ещё более, чем в казанский, в годы с 1847-го по 1851-й Толстой живёт как бы двойной жизнью. В нём постоянно противодействуют друг другу, борются между собой молодая и сильная воля к жизни и ясное внутреннее сознание того, что есть подлинные и мнимые ценности. В нём борются между собой его внешнее, физическое « я » и « я » внутреннее, духовное. 28 февраля 1851г. он записал в дневнике:         « Сначала завлёкся удовольствиями светскими, потом опять стало в душе пусто ». Такие переходы и перепады очень характерны для Толстого. Они  с очевидностью свидетельствуют о неодномерности, диалектике толстовской души. Став писателем, он потому и сумел, как никто до него, раскрыть диалектику душ человеческих, что это постоянное внутреннее борение души было в нём самом. Он записывает в дневнике 20 мая 1851г.: « Последнее время, проведённое мною в Москве, интересно тем направлением и презрением к обществу и беспрестанной борьбой внутренней ».

  Прежде чем стать писателем, Толстой прошёл большую школу жизни. И более специальную- так сказать литературную- школу, которой стали для него его дневники. Ведя над собой в дневнике каждодневные, каждоминутные наблюдения, Толстой готовил себя к художественному познанию человеческой души, вырабатывал в себе трудное умение посредством слова выражать человеческие, душевные тайны. 

  Не забудем, что первые произведения Толстого - да и не только первые!- относятся к роду психологических.

  Своё первое и, несмотря на то, что первое, глубоко новаторское произведение «Детство» Толстой написал на Кавказе. В апреле 1851г. заканчивается петербурго - московский период в жизни Толстого. По совету брата Николая и неожиданно для многих, даже близких людей 29 апреля Толстой покидает Ясную Поляну и уезжает на Кавказ. Он бежит от долгов, от дурных привычек, от самого себя. Он бежит на Кавказ, чтобы заново обрести себя. Обрести вполне своё внутреннее, духовное, уважаемое « я ».

  Толстой первым в русской и мировой литературе сумел показать диалектику человеческой души во всей её глубине.

  28 октября 1909 года, устав от внутрисемейных раздоров, он тайком от большинства родных (прежде всего от жены Софьи Андреевны) бежал из своего имения в Ясной Поляне. С ним была дочь Александра Львовна.

1 ноября она телеграфировала секретарю Толстого Черткову: "Вчера свезли в Астапово, сильный жар, забытье, утром температура нормальная, теперь снова озноб. Ехать немыслимо".

Этим утром, лежа в постели в доме начальника станции, Толстой продиктовал дочери в записную книжку следующее: "Бог есть неограниченное Все, человек есть только ограниченное проявление Бога" и спустя некоторое время велел добавить: "Или еще лучше так: Бог есть то неограниченное Все, чего человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть проявление его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление Бога в человеке (жизнь) соединяется с проявлением (жизнями) других существ, тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями других существ совершается любовью..."

"Через некоторое время,- описывает дальнейшее Бунин,- он снова позвал дочь: - Теперь я хочу написать Тане и Сереже. Несколько раз он должен был прекращать диктовать из-за подступивших к горлу слез, и минутами она едва могла расслышать его тихий, тихий голос: "Милые мои дети, Таня и Сережа! Надеюсь, что вы не попрекнете меня за то, что я не призвал вас. Призвание вас одних без мамы было бы великим огорчением для нее, а также и для других братьев. Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал, находится в исключительном положении по отношению ко мне. Он посвятил свою жизнь на служение тому делу, которому я служил последние сорок лет моей жизни. Дело это не столько мне дорого, сколько я признаю - ошибаюсь или нет - его важность для всех людей и для вас в том числе... Еще хотел прибавить тебе, Сережа, совет о том, чтобы ты подумал о своей жизни, о том, кто ты, что ты, в чем смысл человеческой жизни и как должен проживать ее всякий разумный человек. Те усвоенные тобой взгляды дарвинизма, эволюции и борьбы за существование не объяснят тебе смысл твоей жизни и не дадут руководства в поступках; а жизнь без объяснения ее значения и смысла и без вытекающего из нее неизменного руководства есть жалкое существование. Подумай об этом. Любя тебя, вероятно, накануне смерти, говорю об этом. Прощайте, старайтесь успокоить мать, к которой я испытываю самое искреннее чувство сострадания и любви. Любящий вас отец Лев Толстой".

- Ты им передай это после моей смерти,- сказал он Александре Львовне и опять заплакал. Утром 2 ноября приехал Чертков, и, взволнованный этим, он опять плакал. Положение же его становилось все серьезнее. Несколько раз он отхаркивал кровяную мокроту, жар у него все повышался, сердце работало слабо, с перебоями, и ему давали шампанское. Днем он сам несколько раз ставил себе градусник и смотрел температуру. К вечеру состояние его еще ухудшилось. Он громко стонал, дыханье было частое и тяжелое... Он снова попросил градусник и, когда вынул его и увидал 39,2, громко сказал: - Ну, мать, не обижайтесь! В восемь вечера приехал Сергей Львович.

Он опять очень взволновался, увидав его, когда же Сергей Львович вышел от него, позвал Александру Львовну: - Сережа-то, каков! - А что, папаша? - Как он меня нашел! Я очень рад, он мне приятен... Он мне руку поцеловал,- сквозь рыдания с трудом проговорил он.

3 ноября Чертков читал ему газеты и прочел четыре полученных на его имя письма. Он их внимательно выслушал и, как всегда это делал дома, просил пометить на конвертах, что с ними делать. Ночь с 3-го на 4-е была одна из самых тяжелых. Вечером, когда оправляли его постель, он сказал: - А мужики-то, мужики как умирают! - и опять заплакал.

Часов с одиннадцати начался бред. Он опять просил записывать за ним, но говорил отрывочные, непонятные слова. Когда он просил прочитать записанное, терялись и не знали, что читать. А он все просил: - Да прочтите же, прочтите! Утро 4 ноября было тоже очень тревожно. Появился еще новый зловещий признак: он, не переставая, перебирал пальцами, брал руками один край одеяла и перебирал его пальцами до другого края, потом обратно, и так до конца. Иногда он старался что-то доказать, выразить какую-то свою неотвязную мысль.

- Ты не думай,- сказала ему Александра Львовна.
- Ах, как не думать, надо, надо думать! Так весь день он старался сказать что-то, метался и страдал. К вечеру снова начался бред, и он умолял понять его мысль, помочь ему.
- Саша, пойди, посмотри, чем это кончится,- говорил он. Она старалась отвлечь его: - Может быть, ты хочешь пить? - Ах, нет, нет... Как не понять... Это так просто! И снова бредил:
- Пойдите сюда, чего вы боитесь, не хотите мне помочь, я всех прошу... - Искать, все время искать...

В комнату вошла Варвара Михайловна. Он привстал на кровати, протянул руки и громким, радостным голосом, глядя на нее в упор, крикнул (приняв ее за умершую дочь): - Маша! Маша! Всю ночь Александра Львовна не отходила от него. Он все время метался, охал. Снова просил записывать. Записывать было нечего, а он все просил:
- Прочти, что я написал! Что же вы молчите? Что я написал?

Все время старались дежурить возле него по двое, но тут случилось, что Александра Львовна осталась одна. Казалось, он задремал. Но вдруг сильным движением он стал спускать ноги с постели. Она быстро подошла. - Что тебе, папаша? - Пусти, пусти меня! И из всех сил рвался вперед: - Пусти, пусти, ты не смеешь держать, пусти!

В 10 часов утра 6 ноября приехали московские врачи. Увидав их, он сказал: - Я их помню... В этот день он точно прощался со всеми. Ласково посмотрел на Душана Петровича (домашнего врача) и с глубокой нежностью сказал:
- Милый Душан, милый Душан! Меняли простыни, я поддерживала ему спину,- говорит Александра Львовна.- И вот я почувствовала, что его рука ищет мою руку. Я подумала, что он хочет опереться на меня, но он крепко пожал мне руку один раз, потом другой. Я сжала его руку и припала к ней губами, стараясь сдержать рыдания. В этот день отец сказал нам слова, которые заставили нас вспомнить, что жизнь для чего-то послана нам и что мы обязаны, независимо от каких-либо обстоятельств, продолжать эту жизнь, по мере слабых сил своих, стараясь служить пославшему нас и людям. Кровать стояла среди комнаты. Мы сидели около. Вдруг отец сильным движением привстал, а почти сел. Я подошла: - Поправить подушки? - Нет,- сказал ой, твердо и ясно проговаривая каждое слово,- нет. Только одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите только на одного Льва.

Деятельность сердца у него очень ослабела, пульс едва прощупывался, губы, нос и руки посинели, и лицо как-то сразу похудело, точно сжалось. Дыханье было едва слышно...

Вечером, когда все разошлись спать, я тоже заснула. Меня разбудили в десять часов. Отцу стало хуже. Он стал задыхаться. Его приподняли на подушки, и он, поддерживаемый нами, сидел, свесив ноги о кровати.
- Тяжело дышать,- хрипло, с трудом проговорил он.
Всех разбудила. Доктора давали ему дышать кислородом... После впрыскивания камфары ему как будто стало лучше. Он позвал брата Сережу: - Сережа!
И когда Сережа подошел, сказал: - Истина... Я люблю много... как они... Это были его последние слова". (Когда-то в своем дневнике он записал: "Слова умирающего особенно значительны").

Утром 7 ноября в 6 часов 5 минут Толстой тихо скончался.