Вальтер Скотт и «Принцесса Клевская»

Вальтер Скотт  и «Принцесса Клевская»

Эти два имени  обозначают два противоположных  типа романа. Описывать ли одежду героев, пейзаж, среди которого они находятся, черты их лица? Или лучше описывать  страсти и различные чувства, волнующие их души? Мои размышления не будут приняты благосклонно. Огромное количество писателей заинтересовано тем, чтобы превозносить до небес Вальтера Скотта и его манеру. Легче описать одежду и медный ошейник какого-нибудь средневекового раба, чем движения человеческого сердца.

Не забудем и другого преимущество школы сэра Вальтера Скотта: описание платья, внешнего вида и положения какого-нибудь персонажа, как бы незначителен он ни был, занимает не меньше двух страниц. Душевные движения, которые так трудно бывает сначала установить, а затем точно, без преувеличений робости, выразить, занимают едва несколько строк. Откройте наудачу какой-нибудь том «Принцессы Клевской», возьмите из него любые десять страниц и затем сравните их с десятью страницами «Айвенго» или «Квентина Дорварда»: эти последние произведения имеют ценность исторического произведения.

Они сообщают кое-какие сведения из истории людям, которые не знают  истории или знают её плохо. Это  качество их доставляло большое удовольствие, но именно оно увянет прежде всего. Наш век сделает шаг вперед к более простому и правдивому жанру, и приблизительная точность манерных описаний В. Скотта станет читателю неприятна настолько, насколько прежде она ему нравилась. Может быть, следовало бы развить с большей подробностью эти беглые замечания о будущей судьбе ныне модных романов.

Посмотрите, какое множество  людей заинтересовано вы том, чтобы  провозглашать сэра Вальтера Скотта великим человеком. Каково бы ни было их число, я не надену маски лицемерия, скажу откровенно: я убежден в  том, что десяти лет будет достаточно для того, чтобы слава шотландского романиста уменьшилась наполовину.

Всякое произведение искусства  есть прекрасная ложь; всякий, кто когда-либо писал, отлично знает это. Нет  ничего нелепее совета, который дают люди, никогда не писавшие: подражайте природе. Я отлично знаю, что надо подражать природе. Но до какого предела? Два человека, равно гениальные – Расин и Шекспир – изобразили: один – Ифигению в то время, когда отец хочет заклать её в Авлиде, другой – юную Имогену в момент, когда по приказанию мужа, которого она обожает, её должны были зарезать в горах поблизости Милфордской гавани.

Эти великие поэту подражали  природе; но один хотел понравиться  деревенским дворянам, сохранившим  ещё грубую и суровую простоту, плод долгих войн Алой и Белой Розы; другой искал одобрения учтивых царедворцев. Следовательно, подражать природе – совет, лишенный всякого смысла.

Искусство, следовательно, - только прекрасная ложь; но Вальтер  Скотт был слишком большим  лжецом. Он больше нравился бы душам  возвышенным, суд которых всегда остается решающим в литературе, если бы в своем изображении страстей он допускал большее число естественных черт. Его персонажи, охваченные страстью, словно стыдятся самих себя.

Персонажам шотландского романиста тем больше недостает  смелости и уверенности, чем более возвышенные чувства им приходится выражать. Через сто сорок шесть лет сэр Вальтер Скотт не будет стоять на той высоте, на какой стоит в наших глазах Корнель через сто сорок шесть лет после своей смерти.