Автор работы: Пользователь скрыл имя, 18 Ноября 2011 в 11:45, доклад
Значительную часть своей жизни Н.В. Гоголь провёл в Петербурге. Н.В. Гоголь приехал в Петербург девятнадцатилетним юношей в декабре 1828 года, а покинул его знаменитым писателем и драматургом в декабре 1836 года. Впоследствии он приезжал сюда лишь очень ненадолго в 1838г, 1841, 1842 и 1848 гг.
Значительную
часть своей жизни Н.В. Гоголь провёл в
Петербурге. Н.В. Гоголь приехал в Петербург
девятнадцатилетним юношей в декабре
1828 года, а покинул его знаменитым писателем
и драматургом в декабре 1836 года. Впоследствии
он приезжал сюда лишь очень ненадолго
в 1838г, 1841, 1842 и 1848 гг.
Н.В.Гоголь провёл в Петербурге «одну из
самых свежих и впечатлительных эпох своей
жизни», по отзыву В.Г. Белинского.
В Санкт-Петербург юный Н.Гоголь страстно
стремится. Мечтает, конечно, о новой интересной
жизни, которая непременно именно здесь
должна начаться. Он мечтает о съёмной
квартире с видом на красавицу Неву. Но
поселиться приходиться сначала в скромном
районе доме аптекаря Трута у Кокушкина
моста, рядом с Вознесенским собором; вскоре
на четвертом этаже дома № 39 на Большой
Мещанской улице, в дом каретного мастера
Йохима. О Мещанской улице от Гоголь отозвался
так: «Улица табачных лавок, немцев-ремесленников
и чухонских нимф». Любопытно, что эвфемизм
«чухонские нимфы» придуман Гоголем. Как
и все доходные дома, «Дом Иохима» был
густо населен людьми самых различных
сословий. В одном из писем домой Гоголь
сообщает: «…дом, в котором я обретаюсь,
содержит в себе 2-х портных, одну маршанд
де мод, сапожника, чулочного фабриканта,
склеивающего битую посуду, декатировщика
и красильщика, кондитерскую, мелочную
лавку, магазин сбережения зимнего платья,
табачную лавку и, наконец, привилегированную
повивальную бабку». Возможно, что впеатлентя
К моменту появления Гоголя в Петербурге
завершалось формирование основных архитектурных
ансамблей города. Благодаря работам крупнейших
архитекторов конца ХVIII – начала ХIХ вв.
– К.И. Росси, Д. Кваренги, А. Воронихина,
А. Захарова. Санкт-Петербург приобрёл
тот «строгий, стройный вид», который был
воспет А.С. Пушкиным. «Державное течение»
Невы, «громады дворцов и башен», пространства
величественных площадей завораживали
юного Н.В. Гоголя своей строгой красотой,
напоминали о тех знаменательных событиях,
которые здесь разворачивались. Нарвские
ворота, воздвигнутые Д.Кваренги для торжественной
встречи русской гвардии, вызывали в памяти
победы Отечественной войны 1812-1814 гг.,
Сенатская площадь – подавление «декабрьского
бунта» 1825 года.
Санкт-Петербург и петербургская действительность,
общение с А.С. Пушкиным и литераторами
его круга, с выдающимися деятелями культуры
сформировали Гоголя-писателя. Большинство
его произведений было задумано и написано
именно здесь. Петербургские повести «Невский
проспект», «Нос», «Шинель», «Портрет»
отразили неповторимое своеобразие облика
города. В Александринском театре впервые
были поставлены комедии «Ревизор» и «Женитьба».
В статьях и письмах писателя, посвящённых
вопросам искусства и архитектуре в особенности,
в «Петербургских записках 1836 года»
Н.В. Гоголь через образ Петербурга размышляет
о судьбе России, о возможном пути её развития.
Санкт-Петербург на юного Н.В, Гоголя произвёл
ошеломляющее впечатление своей величественной
холодной красотой. Конечно, город не мог
не найти отражения в его произведениях.
Более того, Санкт-Петербург становится
не просто фоном для сюжетов произведений
Н.В. Гоголя, а самостоятельным литературным
персонажем, литературным героем.
Санкт-Петербург у Н.В. Гоголя многолик,
изменчив. Если в «Ночи перед Рожеством»
город выглядит скорее сказочным, волшебным,
то в «Шинели» и «Ревизоре» образ города
предстаёт вполне реалистичным, полным
контрастов. Во многом таким, каким увидел
его ранее и А.С, Пушкин:
«Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит».
Самый невероятный Петербург Гоголь изобразил
в «Мертвых душах». Это абсолютно нереальный
дьявольский город. Здесь мосты, словно
черти, висят в воздухе, не касаясь земли.
Шторы и гардины кусаются. Кругом какое-то
дьявольское нагромождение людей и вещей.
От всего этого создается впечатление,
что Петербург - это дьявольский город,
в котором «начальник» - полноправный
правитель, хотя и существует «высшее
начальство». У него в приемной сидят не
только бедные люди, вроде Копейкина, но
и «эполеты» и «аксельбанты»
Одним из первых произведений Гоголя,
в которых присутствует образ Петербурга,
является повесть «Ночь перед Рождеством»,
вошедшая в цикл «Вечера на хуторе близ
Диканьки». Здесь мы видим Петербург глазами
Вакулы. Петербург представляется Вакуле
чем-то невероятным. Вакула просто ошеломлен
его сиянием и громыханием. Гоголь показывает
Петербург через звуки и свет. Стук копыт,
звук колес, дрожь мостов, свист снега,
крики извозчиков, полет карет и саней
- просто невероятное мелькание и суета.
В этом сказочном мире Вакуле кажется,
что оживают даже дома и смотрят на него
со всех сторон. Возможно, похожие впечатления
испытывал и сам Гоголь, когда впервые
приехал в Петербург. О необычайно ярком
свете, который исходил от фонарей, Вакула
говорит: «Боже ты мой, какой свет! У нас
днем не бывает так светло».
Дворец здесь просто сказочный. Все вещи
в нем удивительные: и лестница, и картина;
и даже замки. Люди во дворце тоже сказочные:
все в атласных платьях или золотых мундирах.
Вакула видит один блеск и больше ничего.
В «Ночи перед Рождеством» Петербург -
яркий, ослепительный, оглушающий и невероятный
во всем.
Совсем другим выглядит Петербург в комедии
«Ревизор». Здесь он уже гораздо более
реален. В нем нет той сказочности, которая
присутствует в «Ночи перед Рождеством»,
это уже практически настоящий город,
в котором чины и деньги решают все. В «Ревизоре»
мы встречаем два рассказа о Петербурге:
рассказ Осипа и рассказ Хлестакова. В
первом случае это рассказ о нормальном
Петербурге, который видит слуга мелкого
чиновника. Он не описывает какой-нибудь
невероятной роскоши, но говорит о реальных
развлечениях, доступных ему и его хозяину:
театры, танцующие собаки и катание на
извозчике. Ну а что ему нравится больше
всего, так это то, что все люди разговаривают
очень вежливо: «Галантерейное, черт возьми,
обхождение!»
Иной Петербург рисует нам Хлестаков.
Это Петербург с чинопочитанием и невообразимой
роскошью. Это Петербург мечты мелкого
чиновника, который хочет стать генералом
и пожить на широкую ногу. Если сначала
он просто присваивает себе чин повыше,
то в конце его рассказа он уже практически
фельдмаршал, и его преувеличения достигают
поистине невероятных масштабов: суп,
приехавший на пароходе из Парижа, семисотрублевый
арбуз. В общем, Петербург в мечтах Хлестакова
- это город, где у него много денег и высокий
чин, поэтому он живет в роскоши и все его
боятся и почитают.
Несколько другим изображен Петербург
в повести «Шинель». Это город, в котором
«маленькие люди» пропадают бесследно.
В нем одновременно существуют улицы,
где и ночью светло, как днем, с живущими
на них генералами, и улицы, где помои выливают
прямо из окон, тут обитают «башмачкины».
Переход от одних улиц к другим Гоголь
изобразил через их освещение и шинели
чиновников. Если на бедняцких улицах
освещение “тощее” и воротник на шинели
из куницы редкость, то чем ближе к богатым
районам, тем ярче становится свет фонарей
и тем чаще попадаются бобровые воротники.
В «Шинели» описывается свободное времяпрепровождение
мелких чиновников и других бедных людей.
Так, некоторые шли в театр или на улицу,
другие на вечер, а третьи к какому-нибудь
другому чиновнику поиграть в карты и
попить чаю. Дворовые же и «всякие» люди
сидели по вечерам в небольших лавочках,
проводя время за болтовней и сплетнями.
Обо всем этом Гоголь рассказывает в противопоставление
Акакию Акакиевичу, у которого все развлечение
заключалось в переписывании бумаг. Богатые
люди тоже ездят в театр, гуляют по улицам,
играют в карты, только билеты они покупают
подороже, одеваются получше и, играя в
карты, пьют не только чай, но и шампанское.
Это словно два мира одного города. Они
очень похожи, но в то же время различий
между ними не меньше. Эти два мира встречаются
в кабинете у значительного лица в качестве
Акакия Акакиевича и самого значительного
лица. И во время этой встречи значительное
лицо одним своим видом и голосом чуть
не убило несчастного Акакия Акакиевича.
Так и богатая часть города при помощи
своих денег полностью подчиняет себе
бедную. Бедная часть Петербурга - это
словно тень второй, богатой части. Они
имеют схожие очертания, но тень сера и
не красочна, тогда как сам богатый город
переливается всеми цветами радуги.
Популярнейшим местом в Петербурге был
Невский проспект. Развиваясь вместе с
ростом Петербурга, Невский, его главная
коммуникация, в начале ХIХ века окончательно
утверждается как парадная часть города,
как излюбленное место гуляний петербургских
жителей. Известно огромное количество
изображений Невского проспекта! К числу
самых достоверных портретов Невского
проспекта относится известная панорама
В.С. Садовникова, которая сразу после
первого выпуска в 1830 году, приобрела огромную
популярность. Её покупали и для украшения
интерьеров, и в подарок друзьям. Тщательнейшая
передача архитектуры зданий и множество
бытовых деталей, стаффажных фигур (портретов
жителей проспекта) сделали эту панораму
ценнейшим документом эпохи. Известно,
что в 1836 году Н.В. Гоголь послал это изображение
проспекта своей матери на Украину.
Панораму жизни Невского проспекта и его
обитателей создал и Н.В. Гоголь в повести
«Невский проспект». Главная улица Николаевской
империи была воспринята Н.В. Гоголем как
своеобразное «зеркало», в котором отразился
«весь Петербург». «Нет ничего лучше Невского
проспекта, по крайней мере в Петербурге;
для него он составляет всё. Чем не блестит
эта улица-красавица нашей столицы?» -
восклицает писатель в начале своей повести.
«О, не верьте этому Невскому проспекту!..
Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется!»
- заключал он. Внешнее великолепие проспекта
не заслонило от острого
взгляда писателя противоречий «во всякое
время»заполняющей его пёстрой «дворянской,
чиновничьей, купеческой, лакейской толпы».
Не случайно здесь завязывается трагедия
мечтательного художника Пискарёва, не
выдержавшего столкновения своего представления
об идеале со страшной действительностью.
По Невскому проспекту в странном окружении
реального и фантастического мечется
отставной майор Ковалёв в погоне за собственным
носом.
В патетику повествования, изобилующего
восторженными эмоциональными восклицаниями,
все время включаются насмешливо-иронические
размышления автора о «чудных», «никаким
пером, никакою кистью не изобразимых»
усах, о дамских талиях, «никак не толще
бутылочной шейки». «Боже, какие есть прекрасные
должности и службы! Как они возвышают
и услаждают душу!» - казалось бы, в полном
восторге восклицает автор по поводу чиновников,
которые служат в иностранной коллегии
и «отличаются благородством своих занятий
и привычек». Однако автор тотчас прибавляет:
«Но, увы! Я не служу и лишен удовольствия
видеть тонкое обращение с собою начальников».
Эта авторская ирония становится все откровеннее,
его восхищение приобретает язвительный
характер. Говоря о «необыкновенном благородстве»
и «чувстве собственного достоинства»
людей, прохаживающих по Невскому проспекту,
автор заключает: «Тут вы встретите тысячу
непостижимых характеров и явлений. Создатель!
Какие странные характеры встречаются
на Невском проспекте! Есть множество
таких людей, которые, встретившись с вами,
непременно посмотрят на сапоги ваши,
и если вы пройдете, они оборотятся назад,
чтобы посмотреть на ваши фалды. Я до сих
пор не могу понять, отчего это бывает.
Сначала я думал, что они сапожники, но,
однако же, ничуть не бывало: они большею
частию служат в разных департаментах,
многие из них превосходным образом могут
написать отношение из одного казенного
места в другое; или, же люди, занимающиеся
прогулками, чтением газет по кондитерским,
- словом, большею частию все порядочные
люди». Эти «порядочные люди» на самом
деле являются праздными бездельниками
и лицемерами!
Маленький, робкий чиновник Акакий Акакиевич,
главный герой повести «Шинель», имел
в своей жизни мечту, ради которой он ревностно
служил в одном департаменте. Его мечта
- приобрести шинель. Это ему удалось. Но
недолго пришлось ему порадоваться своему
счастью. «Какие-то люди с усами» отняли
его сокровище на бесконечной площади.
Темная ночь Петербурга на его беспредельных
просторах погубила маленького человека.
«Бедная история наша неожиданно принимает
фантастическое окончание». У Калинина
моста мертвец, в виде чиновника, искал
утащенную шинель, и отбирал у прохожих.
Это и на правду похоже; можно и в газете
прочесть - в дневнике происшествий. Однако
робкий Акакий Акакиевич превращен этим
окончанием в призрак. Гоголь создал образ
жертвы огромного и холодного города,
безучастного к маленьким радостям и страданиям
своих обитателей.
Уже Пушкин поставил эту проблему. Но он
утвердил правду «нечеловеческой личности»,
ее великой миссии - возглавлять Империю.
Ничтожен перед ней «взбунтовавшийся
раб», поднявший дерзко руку на Медного
Всадника: «Ужо строитель чудотворный!»
У Гоголя мы, таким образом, находим ту
же тему, но мотив «бунта» отсутствует.
Здесь показано полное смирение маленького
человечка. И симпатии его склонились
всецело в сторону жертвы. Гоголю нет дела
до большой жизни провиденциального города,
который ради своих неведомых целей обезличивает
своих обитателей, губит их, как власть
имущий. Тема, выдвинутая Пушкиным, пересмотрена
Гоголем, и осужденным оказался город.
В середине XIX века между Петербургом и
Москвой возникла полемика о роли и значении
этих городов в жизни России. Спор был
по своему существу о путях развития страны
в целом. В полемике участвовал и Н.В. Гоголь.
В «Петербургских записках 1836 года», написанных
специально для пушкинского «Современника»,
есть целый ряд высказываний, которые
вошли в золотой фонд питерской фразеологии.
Например:
«Москва женского рода, Петербург — мужского»,
«В Москве всё невесты, в Петербурге —
женихи»,
«Москва нужна России, для Петербурга
нужна Россия»,
«А какая разница между ними двумя! Она
еще русская борода, а он уже аккуратный
немец». И все здесь с восклицательными
знаками, и «немец» здесь понятие не уничижительное,
а, напротив, комплиментарное. «Аккуратный
немец» для XIX, да и XX века — синоним аккуратности,
добротности, солидности, правильности,
работоспособности, благополучия. У Пушкина:
«И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас».
В статьях и письмах писателя, посвящённых
вопросам искусства и архитектуре (сборник
«Арабески») Н.В. Гоголь через образ Петербурга
размышляет о судьбе России, о возможных
путях её развития. В статьях Н.В. Гоголя,
посвящённых вопросам архитектуры, очень
узнаваем облик города николаевской эпохи.
Гоголь любит эпоху средних веков, словно
тоскует о ее минувшей красоте, которую
не понимают его современники. Современную
ему классическую архитектуру считает
скучной и восклицает в своей статье «Об
архитектуре нынешнего времени»: «Была
архитектура необыкновенная, христианская,
национальная для всей Европы – и мы ее
оставили, забыли, как будто чужую, пренебрегли,
как неуклюжую и варварскую» .
Архитектура классицизма Гоголю не нравилась,
никакое архитектурное строение этого
стиля не вызвало у Гоголя не только восхищенной,
но даже положительной оценки. «Всем строениям
городским стали давать совершенно плоскую,
простую форму. Дома старались делать
как можно более похожими один на другого;
но они более были похожи на сараи или
казармы, нежели на веселые жилища людей».
Н.В. Гоголь подчеркивает утилитарность
современной ему архитектуры. По мнению
писателя, в облике зданий должно быть
горение, свет, выраженный в самой архитектуре
здания, как средневековый храм, здание
которого «летело к небу; узкие окна, столпы,
своды тянулись нескончаемо в вышину;
узкие окна, столпы, своды тянулись нескончаемо
в вышину; прозрачный, почти кружевной
шпиц, как дым, сквозил над ними».
Современным « храмостроительством» писатель
тоже не был доволен. Особенно обвинял
зодчих в мелочном подражании античности
и западному искусству, когда они не могут
ухватить всей идеи, но хватаются лишь
за частности.
«Архитектор-творец должен иметь глубокое
познание во всех родах зодчества. Он менее
всего должен пренебрегать вкусом тех
народов, которым мы в отношении художеств
оказываем презрение. Он должен быть всеобъемлющ,
изучить и вместить в себе все бесчисленные
изменения их. Но самое главное – должен
изучать все в идее, а не в мелочной наружной
форме и частях. Но для того чтобы изучить
в идее, нужно быть ему гением и поэтом»,
- вот кредо писателя.
Петербург Н.В. Гоголя во многом отличен
от пушкинского Петербурга, «Медного всадника»
и «Пиковой дамы», с его строгой прямолинейностью
улиц и площадей, величием и красотой города,
построенного дерзкой волей преобразователя
России Петра I.
Гоголь показывает Петербург мелких чиновников
и «значительных лиц», бюрократических
канцелярий и мрачных многоквартирных
доходных домов, угрюмое бесчеловечие
столицы, которое не в силах прикрыть блестящая,
но «лгущая выставка» Невского проспекта.
Это город «кипящей меркантильности»,
парадов, чиновников.
В письме к матери от 30 апреля 1829 года Гоголь
писал о чуждом ему безнациональном характере
столицы: «Петербург вовсе не похож на
прочие европейские столицы или на Москву.
Каждая столица вообще характеризуется
своим народом, набрасывающим на нее печать
национальности, - на Петербурге же нет
никакого характера: иностранцы, которые
поселились сюда, обжились и вовсе не похожи
на иностранцев, а русские в сою очередь
обыностранились и сделались ни тем ни
другим».
Вот против этого внутреннего мира Петербурга
Петербурга, уродующего человеческие
души, бюрократически-
Внутренний мир Петербурга может видеть
не каждый, а только немногие, особенные
люди. Одним из таких людей и был Гоголь.
Он увидел в этом городе то, что веками
не замечали живущие здесь люди. Набоков
писал: «Петербург обнаружил всю свою
причудливость, когда по его улицам стал
гулять самый причудливый человек во всей
России».
Николай Васильевич Гоголь оказал неоценимое влияние на русскую литературу. Он показал русскому читателю не только свою родную Украину, но и Петербург, и жизнь маленьких уездных городов. И везде он описывал не только богемных помещиков и чиновников, но и жизнь простых «маленьких» людей. При этом он старался победить зло в людях, «излечить» их от пороков, используя для этого самое сильное оружие и лекарство — его смех. Гоголем восхищались многие, но были также люди, ругающие его произведения, но никто так до конца и не понял той необыкновенной тайны его души, которой наполнены его произведения.
Значительную часть своей жизни Гоголь провел в Петербурге. Это не могло не отразиться на его произведениях. В очень многих из них присутствует образ Петербурга. Гоголь написал даже целый цикл петербургских повестей. И везде это таинственный волшебный город, полный всякой чертовщины. Здесь легко оживают дома и вещи, люди ходят и разговаривают сами с собой, а обыкновенный нос может запросто убежать от своего хозяина и разъезжать по городу в экипаже, словно чиновник. Владимир Набоков писал: «Главный город России был выстроен гениальным деспотом на болоте и на костях рабов, гниющих в этом болоте: тут-то и корень его странности — и его изначальный порок». Петербург у Гоголя — это нереальное, призренное царство чинов и вещей, царство роскоши и власти, где «маленькие люди» исчезают бесследно, не оставляя о себе никакой памяти.
Одним из первых произведений Гоголя, в которых присутствует образ Петербурга, является повесть «Ночь перед Рождеством», вошедшая в цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки». Здесь мы видим Петербург глазами Вакулы, словно в ад прилетевшего сюда на черте. Петербург представляется нам чем-то невероятным. Вакула просто ошеломлен его сиянием и громыханием. Гоголь показывает Петербург через звуки и свет. Стук копыт, звук колес, дрожь мостов, свист снега, крики извозчиков, полет карет и саней — просто невероятное мелькание и суета. В этом сказочном мире Вакуле кажется, что оживают даже дома и смотрят на него со всех сторон. Возможно, похожие впечатления испытывал и сам Гоголь, когда впервые приехал в Петербург. О необычайно ярком свете, который исходил от фонарей, Вакула говорит: «Боже ты мой, какой свет! У нас днем не бывает так светло». Дворец здесь просто сказочный. Все вещи в нем удивительные: и лестница, и картина, и даже замки. Люди во дворце тоже сказочные: все в атласных платьях или золотых мундирах. Вакула видит один блеск и больше ничего. В «Ночи перед Рождеством» Петербург яркий, ослепительный, оглушающий и невероятный во всем.
Совсем другим выглядит Петербург в комедии «Ревизор». Здесь он уже гораздо более реален. В нем нет той сказочности, которая присутствует в «Ночи перед Рождеством», это уже практически настоящий город, в котором чины и деньги решают все. В «Ревизоре» мы встречаем два рассказа о Петербурге — Осипа и Хлестакова. В первом случае это рассказ о нормальном Петербурге, который видит слуга мелкого чиновника. Он не описывает какой-нибудь невероятной роскоши, но говорит о реальных развлечениях, доступных ему и его хозяину: театры, танцующие собаки и катание на извозчике. Ну а что ему нравится больше всего, так это то, что все люди разговаривают очень вежливо: «Галантерейное, черт возьми, обхождение!» Совсем другой Петербург рисует нам Хлестаков. Это уже не Петербург с купцами и танцующими собаками, а Петербург с чинопочитанием и невообразимой роскошью. Это Петербург мечты мелкого чиновника, который хочет стать генералом и пожить на широкую ногу. Если сначала он просто присваивает себе чин повыше, то в конце его рассказа он уже практически фельдмаршал, и его преувеличения достигают поистине невероятных масштабов: суп, приехавший на пароходе из Парижа, семисотрублевый арбуз. В общем, Петербург в мечтах Хлестакова — это город, где у него много денег и высокий чин, поэтому он живет в роскоши и все его боятся и почитают.
Несколько другим изображен Петербург в повести «Шинель». Это город, в котором «маленькие люди» пропадают бесследно. В нем одновременно существуют улицы, где и ночью светло, как днем, с живущими на них генералами, и улицы, где помои выливают прямо из окон, тут обитают башмачкины. Переход от одних улиц к другим Гоголь изобразил через их освещение и шинели чиновников: если на бедняцких улицах освещение «тощее» и воротник на шинели из куницы редкость, то чем ближе к богатым районам, тем ярче становится свет фонарей и тем чаще попадаются бобровые воротники. В «Шинели» описывается свободное времяпрепровождение мелких чиновников и других бедных людей. Так, некоторые шли в театр или на улицу, другие на вечер, а третьи к какому-нибудь другому чиновнику поиграть в карты и попить чаю. Дворовые же и «всякие» люди сидели по вечерам в небольших лавочках, проводя время за болтовней и сплетнями. Обо всем этом Гоголь рассказывает в противопоставление Акакию Акакиевичу, у которого все развлечение заключалось в переписывании бумаг. Богатые люди тоже ездят в театр, гуляют по улицам, играют в карты, только билеты они покупают подороже, одеваются получше и, играя в карты, пьют не только чай, но и шампанское.
Это словно два мира одного города. Они очень похожи, но в то же время различий между ними не меньше. Эти два мира встречаются в кабинете у значительного лица в качестве Акакия Акакиевича и самого значительного лица. И во время этой встречи значительное лицо одним своим видом и голосом чуть не убило несчастного Акакия Акакиевича. Так и богатая часть города при помощи своих денег полностью подчиняет себе бедную. Бедная часть Петербурга — это словно тень второй, богатой части. Они имеют схожие очертания, но тень сера и не красочна, тогда как сам богатый город переливается всеми цветами радуги.
Самый невероятный Петербург Гоголь изобразил в «Мертвых душах». Это абсолютно нереальный дьявольский город. Здесь мосты, словно черти, висят в воздухе, не касаясь земли. Шторы и гардины кусаются. Это, как говорит почтмейстер, сказочная Шехерезада. Этот Петербург словно центр земли: здесь как будто собрались все страны мира. Ковры почтмейстер называет Персией, а не персидскими. В приемной Копейкин боится толкнуть локтем Америку или Индию: почтмейстер, правда, говорит, что это вазы, но ведь сроду ни в Америке, ни в Индии ваз фарфоровых не делали. Обедает же капитан в «Лондоне». Люди здесь тоже разные: и русские, и французы, и англичане. Кругом все утопает в роскоши: зеркала, мрамор, вазы, серебряная посуда, арбуз за сто рублей. Кругом какое-то дьявольское нагромождение людей и вещей. Да и самого Копейкина почтмейстер сравнивает то с совой, то с пуделем, то с чертом. Даже швейцар здесь похож на моржа. От всего этого создается впечатление, что Петербург — это дьявольский город, в котором «начальник» — полноправный правитель, хотя и существует .«высшее начальство». У него в приемной сидят не только бедные люди, вроде Копейкина, но и «эполеты» и «аксельбанты».
Петербург «Мертвых душ» — это странный призрак настоящего города, это именно тот город на костях, про который написал Набоков. В нем вещи такие же живые, как и люди. Петербург необыкновенный город. С одной стороны, это холодный, мрачный каменный город, но с другой — это центр культуры. Петербург часто затопляла Нева, словно смывая с него накопившиеся пороки.
Внутренний
мир Петербурга может видеть не каждый,
а только немногие, особенные люди.
Одним из таких людей и был
Гоголь. Он увидел в этом городе то,
что веками не замечали живущие здесь
люди. Набоков писал: «Петербург обнаружил
всю свою причудливость, когда по его улицам
стал гулять самый причудливый человек
во всей России».
Образ Петербурга Гоголя
не может быть понят, рассмотренный изолированно.
Только в связи с общим фоном его России
можно осмыслить этот образ.
Перед Гоголем беспредельно раскинулась
необъятная Русь, любимая и мучительная.
В сладостном вихре носится по ее бесконечным
просторам, обвеянный буйным ветром, тоскующий
по высшим формам бытия дух.
«Русь! Русь! Бедно, разбросано и неприютно
в тебе; открыто-пустынно и ровно все в
тебе… ничто не обольстит и не очарует
взора. Но какая же непостижимая, тайная
сила влечет к тебе? Почему слышится и
раздается немолчно в ушах твоя тоскливая,
несущаяся по всей длине и ширине твоей,
от моря до моря, песня?
Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает,
и хватает за сердце? Какие звуки болезненно
лобзают и стремятся в душу и вьются около
моего сердца?..
И еще полный недоумения, неподвижно стою
я, а уже главу осенило грозное облако,
тяжелое грядущими дождями, и онемела
мысль перед твоим пространством. Что
пророчит сей необъятный простор? Здесь
ли, в тебе ли не родиться беспредельной
мысли, когда сама ты без конца? Здесь ли
не быть богатырю, когда есть место, где
развернуться и пройтись ему? И грозно
объемлет меня могучее пространство, страшною
силою отразясь во глубине моей; неестественной
властью осветились мои очи: у! какая сверкающая
чудная, незнакомая земле даль – Русь!» 1
Полный пафосом пространства, возлюбивший
убогую, неприютную страну, преисполненный
тоски в ожидании грозных событий остановился
Гоголь перед Россией, как Эдип перед мудреной
загадкой.
«Русь, куда же несешься ты? Дай ответ.
Не дает ответа. Чудным звоном заливается
колокольчик; гремит и становится ветром
разорванный в куски воздух…» 2
Вихрь России, уносящий ее с бешеной быстротой
навстречу грозному будущему, грозному,
но величественному, полному беспредельной
мысли и богатырских дел, вихрь, разрывающий
в ней на куски все устои, мешающий ей опочить
в мирном уюте, этот вихрь является началом,
дающим жизнь ее беспредельному простору,
приводящим и движение ее страшную массу.
Россия еще нарождающийся мир, полный
непостижимой тайны.
В самых хмурых, самых унылых пределах
ее, на окраине, среди чужого племени вырос
наперекор стихиям венчающий Россию Петербург
— Непостижимый город.3 «Трудно схватить общее
выражение Петербурга». 4
Для того чтобы его уловить, надо всматриваться
в окружающий ландшафт, кладущий свой
отпечаток на город. Природная рама северной
столицы усиливает щемящее чувство тоски.
«Воздух подернут туманом; на бледной,
серо-зеленой земле обгорелые пни, сосны,
ельник, кочки… Хорошо еще, что стрелою
летящее шоссе да русские поющие и звенящие
тройки духом пронесут мимо». 5
Столица, венчающая Россию, должна находиться
в каком-то соответствии с нею. Непонятными
узами связана душа Петербурга, таинственная
и надломленная, с беспредельной страною,
его породившей, на пути своего стремительного
полета в будущее, «тяжелое грядущими
дождями». 6
Петербург Гоголя – город двойного бытия.
С одной стороны, он «аккуратный немец,
больше всего любящий приличия», деловитый,
суетливый, «иностранец своего отечества»,7 с другой – неуловимый, манящий
затаенной загадкой, город неожиданных
встреч и таинственных приключений. Таким
образом создается образ города гнетущей
прозы и чарующей фантастики.
Н. В. Гоголь в своей прекрасной Украине
мечтал о Петербурге. В нем начнется настоящая
жизнь: служба, т. е. служение России:
«Уже ставлю мысленно себя в Петербурге
в той веселой комнатке, окнами на Неву,
так как я всегда думал найти себе такое
место. Не знаю, сбудутся ли мои предположения,
буду ли я точно живать в этаком райском
месте…»8
Жизнь в столице стала для Н. В. Гоголя
борьбой «мечты с существенностью».9 Мы отметили двойственность
образа, отраженного Гоголем.
Трудно схватить общее выражение Петербурга.
Есть что-то похожее на «европейско-американскую
колонию»: так же мало коренной национальности
и так же много иностранного смешения,
еще не слившегося в плотную массу. Сколько
в нем наций, столько и разных слоев общества.
Эти общества совершенно отдельны. В эту
европейско-американскую колонию «идет
русский народ пешком летней порою строить
и работать». Жизнь кипит в нем. «Петербург
весь шевелится от погребов до чердака».10 Днем и ночью полон он суеты.
И во всю ночь то один глаз светится, то
другой.
Каков же внешний вид у этого знатного
иностранца? Его природная рама убога.
Обгорелые пни, кочки, ельник. Но Питер
сам по себе.
«Как сдвинулся, как вытянулся в струнку
щеголь Петербург! Перед ним со всех сторон
зеркала: там Нева, там Финский залив. Ему
есть куда поглядеться».
После такой характеристики Н. В. Гоголь
замечает: Москва нужна для России, для
Петербурга нужна Россия.11 Выходит так, что Петербург-то
России как будто и не нужен, он для нее
чужой. Москва даже может «кольнуть» его,
что он «не умеет говорить по-русски».
Но нет. Какая-то глубокая, непостижимая
связь существует между страной и ее новой
столицей. За Петербургом чувствуются
беспредельные просторы России.
Петербург воспринимает Гоголь со стороны
быта; архитектурная сторона перестает
быть доминирующим элементом при характеристике
города.12 Утрачивается способность
ощутить душу города через его ландшафт,
что так хорошо удавалось Батюшкову и
Пушкину. Не ощущая красоты масс и линий,
не понимая их языка, Гоголь, однако, умел
живо поддаться очарованию своеобразной
красоты города, создающейся благодаря
действию природы и освещения. Гоголь
понимал красоту Невского проспекта «в
свежее морозное утро, во время которого
небо золотисто-розового цвета перемежается
сквозными облаками поднимающегося из
труб дыма».
В переливах, происходящих в тумане, розовых
и голубых тонов, создается какой-то мираж,
будящий далекие воспоминанья и уводящий
далеко от подлинного города Петра.
«Когда Адмиралтейским бульваром достиг
я пристани, перед которою блестят две
яшмовые вазы, когда открылась передо
мною Нева, когда розовый цвет неба дымился
с Выборгской стороны голубым туманом,
строения стороны Петербургской оделись
почти лиловым цветом, скрывшим их неказистую
наружность, когда церкви, у которых туман
одноцветным покровом своим скрыл все
выпуклости, казались нарисованными или
наклеенными на розовой материи, и в этой
лилово-голубой мгле блестел один только
шпиц Петропавловской колокольни, отражаясь
в бесконечном зеркале Невы, – мне казалось,
будто я был не в Петербурге. Мне казалось,
будто я переехал в какой-нибудь другой
город, где уже я бывал, где все знаю и где
то, чего нет в Петербурге…»13
Перед нами зарождение призрачного города.
Содержание образа Петербурга у Гоголя
составляет преимущественно быт. Этот
прозаический, американский город, попавший
в Россию, оказывается заколдованным местом.14 В ряде новелл Петербург выступает
городом необычайных превращений, которые
совершаются на фоне тяжелого, прозаического
быта, изображенного остро и сочно. Правда
и мечта переливаются одна в другую, грани
между явью и сном стираются.
Все расчленилось в недрах старинного
города. Все в нем раздроблено.
«Все составляют совершенно отдельные
круги… живущие, веселящиеся невидимо
для других».15
Нет никакого единства в обществе, нет
цельности и в отдельных личностях. А целостность
есть цель устремления религиозной мечты.
Раздвоенность личности – результат действия
Петербурга, раздавливающего слабую индивидуальность.
В «Невском проспекте» Гоголь полнее
и глубже всего высказался о Петербурге.
Вся новелла построена на эффекте усложненного
контраста. Два приключения двух друзей,
завязывающиеся на улице, развертываются
в диаметрально противоположном направлении
и приводят одного – к гибели, другого
– возвращают к обычному благополучию.
Параллелизм всех событий выдержан на
противопоставлениях. Но есть один все
объясняющий мотив:
«На Невском все обман, все мечта, все
не то, чем кажется».
И оба друга принимают своих героинь
не за то, что они есть в действительности.
Тема, таким образом, осложняется мотивом
«вечного раздора мечты с естественностью»,
приводящим к гибели художника Пискарева.
Главным действующим лицом новеллы является
Невский проспект. Он описывается во все
часы своего суточного превращения.
«Какая быстрая совершается на нем
фантасмагория в течение одного только
дня».
Образы, проходящие по нему, не люди, а
все какие-то маски «всеобщей коммуникации
Петербурга». Но маски не фантастические,
а самые реальные, давящие унылостью своих
будней. Гоголь перестает различать людей,
мелькают обрывки образов человеческих.
«Здесь вы встретите бакенбарды единственные,
пропущенные с необыкновенным и изумительным
искусством под галстук, бакенбарды бархатные,
атласные, черные, как соболь или уголь»,
«усы, которым посвящена лучшая половина
жизни», «талии не толще бутылочной шейки».
Одно нельзя встретить – лика человеческого
в этой коммуникации питерских обитателей.
Но проходит день, и в беспокойном освещении
вечерних огней Невский проспект раскрывает
свою фантастику.
«Но как только сумерки упадут на домы
и улицы и будочник, накрывшись рогожей,
вскарабкается на лестницу зажигать фонарь,
а из низеньких окошек магазинов выглянут
те эстампы, которые не смеют показаться
среди дня, как уже Невский проспект опять
оживает и начинает шевелиться. Тогда
настает то таинственное время, когда
лампы дают всему какой-то заманчивый
чудесный свет… В это время чувствуется
какая-то цель или что-то похожее на цель,
что-то чрезвычайно безотчетное; шаги
всех ускоряются и становятся вообще очень
неровны; длинные тени мелькают по стенам
и мостовой и чуть не достигают Полицейского
моста».
Все подготовлено для начала мистерии.
В ночной час, среди города суеты сует
проходит видение вечной женственности
в образе незнакомки.16
«Незнакомое существо, к которому так
прильнули его глаза, мысли и чувства,
вдруг поворотило голову и взглянуло на
него. Боже, какие божественные черты!
Ослепительной белизны прелестнейший
лоб осенен был прекрасными как агат, волосами.
Они вились, эти чудные локоны, и часть
их, падая из-под шляпки, касалась щеки,
тронутой тонким свежим румянцем, проступившим
от вечернего холода. Уста были замкнуты
целым роем прелестнейших грез. Все, что
остается от воспоминания о детстве, что
дает мечтание и тихое вдохновение при
светящейся лампаде, все это, казалось,
совокупилось и отразилось в ее гармонических
устах».
Это первая встреча. Второе явление на
балу. Вновь безличная толпа одиноких
в своей распыленности обывателей, и она
среди них глядит и не глядит сквозь опущенные
равнодушно прекрасные, длинные ресницы.
«И сверкающая белизна лица ее еще ослепительнее
бросилась в глаза, когда легкая тень осенила
при наклоне головы очаровательный лоб
ее».
Это был сон, посетивший художника в его
«новой жизни». Третья встреча в бреду
– полное воплощение мечты. Толпа, создающая
необходимый контрастирующий фон, исчезает.
Она одна у окна светлого деревенского
дома.
«Все в ней тайное, неизъяснимое чувство
вкуса. Как мила ее грациозная походка!
Как музыкален шум ее шагов и простенького
платья! Как хороша рука ее, стиснутая
волосяным браслетом».
После этого видения, освобожденного
от власти действительности, последняя
встреча доводит противоречивые «мечты
и существенности» до предельной остроты.
Незнакомка является в последний раз в
своем подлинном виде — проснувшейся
после пьяной ночи проститутки. «О если
бы она не существовала!» Художник Пискарев
обрывает нить жизни…
Новелла заканчивается заключительным
взглядом на улицу мечты и обмана.
«Он лжет во всякое время, этот Невский
проспект, но более всего тогда, когда
ночь сгущенною массой наляжет на него
и отделит белые и палевые стены домов,
когда весь город превратится в гром и
блеск, мириады карет валятся с мостов,
форейторы кричат и прыгают на лошадях,
и когда сам демон зажигает лампы для того
только, чтобы показать все не в настоящем
виде».17
Вечно женственное скользит среди суеты
Петербурга неуловимою тенью, уводящей
в миры иные. Связь с реальностью отстраняется
Гоголем всецело. Всякая иллюзия разрушена.
Дуализм проведен резко. Миры идеального
и реального разобщены. И все же за образом
Вечной Девы остается правда: он реально
существовал в смятенной душе романтика-художника,
порожденный городом двойного бытия.
Три образа, один обуславливающий другой,
прошли перед нами, создавая как бы триптих:
1) Россия беспредельная, стремящаяся навстречу
грозной судьбе, полная тайны. 2) Петербург,
выступающий из унылой рамы серо-зеленой
болотистой земли, город таинственно-пошлого
быта и 3) Вечная Дева, живущая в мире мечты,
но являющаяся нежданно на беспредельных
полях России прозаичнейшему Чичикову
и в вихре ночной жизни Невского художнику-романтику
и веющая незримо над всем творчеством
Гоголя.
В центре Петербурга Пушкина в неколебимой
вышине Медный Всадник. Гоголь его не ведает.
Женственная стихия – истинное бытие
России. Ищет ее в северной столице Гоголь
и не находит в этом городе обманов. Никакой
миссии Петербурга он не чувствует, а потому
и не ищет оправдания жестокому городу.
Спор отдельной человеческой личности
с великими задачами сверхличного существа
(у Пушкина Евгения с Медным Всадником)
Гоголем решается в пользу человека.
Маленький, робкий чиновник Акакий Акакиевич
имел в своей жизни мечту, ради которой
он ревностно служил в одном департаменте.
Его мечта приобрести шинель. Это ему удалось.
Но недолго пришлось ему порадоваться
своему счастию. «Какие-то люди с усами»
отняли его сокровище на бесконечной площади,
которая глядела страшной пустыней. Темная
ночь Петербурга на его беспредельных
просторах погубила маленького человека.
«Бедная история наша неожиданно принимает
фантастическое окончание».18 У Калинкина моста мертвец,
в виде чиновника, искал утащенную шинель,
и обирал прохожих. Это и на правду похоже;
можно и в газете прочесть – в дневнике
происшествий. Словом, требование реализма
соблюдено. Однако робкий Акакий Акакиевич
превращен этим окончанием в призрак.
Гоголь создал образ жертвы огромного
и холодного города, безучастного к маленьким
радостям и страданиям своих обитателей.
Уже Пушкин поставил эту проблему. Но он
утвердил правду «нечеловеческой личности»,
ее великой миссии возглавлять Империю.
Ничтожен перед ней «взбунтовавшийся
раб», поднявший дерзко руку на Медного
Всадника: «Ужо, строитель чудотворный!»
У Гоголя мы, таким образом, находим ту
же тему, но мотив «бунта» отсутствует.
Здесь показано полное смирение маленького
человечка. И симпатии его склонились
всецело в сторону жертвы. Гоголю нет дела
до большой жизни провиденциального города,
который ради своих неведомых целей обезличивает
своих обитателей, губит их, как власть
имущий. Тема, выдвинутая Пушкиным, пересмотрена
Гоголем, и осужденным оказался город.
Гоголю осталось неведомо величие Петербурга;
Медного Всадника в его творчестве не
найти. Мощный дух последнего надолго
покинул город Петра. Ясности и стройности
духа не мог найти Гоголь в Северной Пальмире.
Его душа томилась по голубому небу Италии.
«Италия! Она моя!.. Россия, Петербург,
снега, подлецы, департамент, кафедра,
театр – все это мне снилось. Я проснулся
опять на родине…»19 «Родину души своей я увидел,
где душа моя жила еще прежде меня, прежде
чем я родился на свет!»20
Вдали от Петербурга, в Риме, обрел Гоголь
цельность своей души.
Петербург в произведениях Н.В.Гоголя.
Белинский считал Гоголя представителем литературы «среднего сословия», ибо герои его произведений - выходцы из социальных низов, обитатели чердаков и подвалов, мелкие чиновники петербургских департаментов, те, чья жизнь была невыносимо трудна, однообразна и беспросветна.
Уже в первых сборниках («Вечера на хуторе близ Диканьки» - 1831 год, «Миргород» и «Арабески» - 1835 год) Гоголь явился выразителем и защитником народных интересов.
Своими произведениями Гоголь стремился пробудить у читателей чувство протеста против тех общественных условий, которые уродуют и принижают человека.
О первых гоголевских повестях Белинский говорил, что они в «высочайшей степени народны». И народность их основана на «страшной верности действительности».
Эта «страшная верность действительности» ещё более значительна в петербургских повестях. Остриё социальной сатиры направлено здесь не на отдельные недостатки, а на всю систему общественных отношений, на обличие страшных противоречий Петербурга, где настоящим людям нет места, где процветают глупцы, пошляки и взяточники, где человек боится назвать себя человеком.
В петербургских повестях Гоголь с глубоким сочувствием и любовью говорит о судьбе обездоленных простых людей, об их забитости и униженности. Но он не был абстрактным гуманистом. Произведения Гоголя направлены против реального зла, против самодержавно - бюрократического строя николаевской России.
Впервые в русской литературе Петербург изображён в этих повестях во всей наготе, мелочности и трагической нищете повседневной будничной жизни. Петербург представлялся Гоголю великолепным, почти волшебным городом. «Ежели об чём я теперь думаю, так это всё о будущей жизни моей. Во сне и наяву мне грезится Петербург…» (Гоголь - матери. 26 февраля 1827 г. Нежин). Но первая встреча с столицей не оправдала надежд.
Информация о работе Николай Васильевич Гоголь : жизнь и творчество