Осип Мандельштам

Жизнь и творчество.

Осип Мандельштам родился 3 (15) января 1891 года в Варшаве в семье зажиточного купца. Рос в Петербурге и Павловске, окруженный, с одной стороны, косной обывательской средой, а с другой — произведениями великой русской культуры.

Мандельштам получил блестящее образование. Сначала он занимается в Тенишевском училище, глубоко овладевая гуманитарными науками, зачитываясь Герценом и через призму его публицистики воспринимая бурные революционные события 1905 года. Значительно глубже было его увлечение поэзией, театром и музыкой. Захваченный также интересом к истории, философии и литературе, Мандельштам с началом реакции уезжает за границу, где находится с 1907 по 1910 год.

Формируются эстетические взгляды поэта: он утверждает первостепенность искусства в жизни и его превосходство над действительностью. У него свои представления о прекрасном и возвышенном.

Мандельштам рано начал писать стихи. Первые его поэтические опыты относятся к 1905–1906 годам. Вопреки воле родителей, весьма неодобрительно относившихся к начинаниям сына, юный поэт отстоял свою творческую независимость и уже в 1910 году опубликовал первые вещи — "Невыразимая печаль…", "Дано мне тело — что мне делать с ним…" (1909), "Медлительнее снежный улей…" и "Silentium"(1910) — в журнале "Аполлон".

А. Ахматова полагала, что у Мандельштама нет учителя. Между тем одного из учителей его можно назвать без колебаний. Это Тютчев. Уже в "Silentium" затрагивает тему, когда–то разработанную в тютчевском стихотворении о безмолвии.

Мандельштам начинал с увлечения символизмом, к которому приобщил его непосредственный учитель В.В. Гиппиус. Юный поэт посещает "башню" Вяч. Иванова, высоко оценившего талант начинающего автора, занимается у него стихосложением, вступает с ним в переписку. Влияние Вяч. Иванова отчетливо скажется в "Оде Бетховену". Мандельштам откликается на поэзию Ф. Сологуба, зачитывается Блоком. У него, как и у символистов, обнаруживается особое пристрастие к миру звуков, что объясняется исключительной музыкальностью, "врожденным ритмом", широкой образованностью в сфере искусства, чутким поэтическим слухом. Упоминанием о звуке начинается первое стихотворение Мандельштама 1908 года, а в философской медитации "Silentium" утверждается, что музыка — "первооснова жизни".

В 1909 году Мандельштам знакомится с И. Анненским, посещает его, ощущает тесную связь с его поэзией и даже называет его "одним из самых настоящих подлинников русской поэзии". Еще одни поэтическим наставником Мандельштама стал М. Кузмин. Символистические истоки поэзии Мандельштама коренятся и в развитии русских религиозных идей, органически воспринятых им из философских трактатов К. Леонтьева, В. Соловьева, Н. Бердяева, П. Флоренского.

У молодого Мандельштама образы носят, однако, еще бесплотный характер и достаточно зыбки. Грань между действительным и мнимым, реальным и ирреальным стирается. Юный поэт верит в заклинательность слова, носящего магическое звучание.

В начале 1910–х годов Мандельштам сближается с акмеистами, осознавшими кризис символизма, и входит в круг этих поэтов. Он активно сотрудничает в "Аполлоне" и "Гиперборее" и увлеченно разрабатывает поэтику акмеизма как теоретик и практик. Так, в статье "Утро акмеизма", написанной в 1913 году, Мандельштам обосновывает тезис о поэтическом зодчестве, об архитектоничноти поэзии.

В эту пору существенно меняются тематика, образный строй, стиль и колорит стихов Мандельштама, хотя методическая основа их остается неизменной. Одной из характерных особенностей поэтики Мандельштама является усвоенная им предметность и вещественность. Отмеченная предметность наиболее рельефно сказывается в таких стихах Мандельштама 1910–х годов, как "В огромном омуте прозрачно и темно…", "Как тень внезапных облаков…", "Как кони медленно ступают…", "Смутно–дышащими листьями…". Можно отметить такие его поэтические образы, как "тоненький бисквит", "в конторе сломанные стулья", "пены бледная сирень в черно–лазоревом сосуде", "лед руки", "цветочная проснулась ваза" и другие.

Также в стихах проявляется еще одна интересная примета поэтики Мандельштама. Он склонен наделять предметы ощутимым весом, тяжестью. Поэт чуток к фактуре вещи, ее материалу, ее плотности: "чтоб мрамор сахарный толочь", "мазные сливки", "застыла тоненькая сетка", художник свой рисунок "выводит на стеклянной тверди".

Не в этом ли интересе к тяжести и материалу коренится пристрастие Мандельштама к мотиву камня? Поэт редко употребляет само слово "камень", но мы постоянно чувствуем этот строительный материал. И при раскрытии темы творчества поэт говорит о преодолении "тяжести недоброй", обретении легкости для дерзновенного полета мысли, вдохновения. Поэтому наряду с камнем он поэтизирует мир идей, музыку, а в безграничном пространстве — небо и звезды.

Также стоит отметить, что параллельно с данной тематикой в поэзии Мандельштама вызревает особая тема. Речь идет о частых в его творчестве образах архитектуры. Очень интересны его стихи о Софийском соборе в Константинополе, о сооружениях античности, о Соборе Парижской Богоматери ("Notre Dame"), об Адмиралтействе. Это произведения о каменных шедеврах, стихи философского и историко–культурного содержания.

Говоря о внешнем облике Notre Dame, поэт отмечает массивность стен и пытается разгадать наружный "тайный план" зодчего. Он упоминает о "подпружных арок силе". Называет поэт и "чудовищные ребра" — контрфорсы, наружные опоры, эти причудливые ритмичные выступы храма. Он именует колоннаду "непостижимым лесом", нефы и капеллы — "стихийным лабиринтом", а весь интерьер — "души готической рассудочной пропастью". Итак, как видим перед нами не последовательное описание архитектурного памятника, а цепь ассоциативных деталей, передающих впечатление от сооружения. Это тоже важные черты поэтики Мандельштама — ассоциативность образов и импрессионизм письма.

В 1913 году вышел первый поэтический сборник поэта "Камень". Эта книга сразу же сделала имя Мандельштама широко известным.

В "Камне" явственно обнаружилась еще одна характерная особенность акмеизма Мандельштама — его "тоска по мировой культуре". Она слышится в стихах о музыке, архитектуре, литературе, театре и кино ("Бах", "Ода Бетховену", "Домби, и сын", "Я не увижу знаменитой "Федры"…", "Бессонница. Гомер. Тугие паруса…", "Кинематограф").

Однако в стихах поэта жизнь предстает во всем богатстве физических и духовных проявлений. Поэтому для него равно прекрасны и ветер, играющий косматой тучей, и "тонкий луч на скатерти измятой", и крылатая чайка в ее полете, и "невыразимая печаль" героя.

Сопрягать образы мировой культуры и явления жизни Мандельштаму помогает ассоциативное мышление, многочисленные ряды предметов, наименований, признаков, цепочки связей, создаваемые его и нашим воображением.

Стихотворение "петербургские строфы" интересно ассоциативным сближением ряда историко–культурных пластов, в частности примет пушкинской эпохи и деталей современного Петербурга XX века (пароходы, броненосец, бензин, моторы).  Поэт прослеживает и выявляет глубинные связи и неожиданные взаимопроникновения явлений, отдаленных во времени и пространстве.

Сборник "камень" выявил и неповторимое своеобразие Мандельштама среди акмеистов. Для поэта характерно усиление роли художественного контекста с ключевыми словами–сигналами; вера в возможность познать иррациональное и пока необъяснимое; раскрытие темы космоса, и попытка уяснить особое место в нем личности; нехарактерное для акмеизма устремление через миг к вечности.

Октябрьскую революцию поэт встретил как нечто неотвратимое. С одной стороны, его увлекла грандиозность происходящего, с другой — не покидали недобрые, настораживающие предчувствия, ощущение "ярма насилия и злобы", о чем он сказал в стихотворении "Когда октябрьский нам готовил временщик…" (1917). Неоднозначно может быть воспринято стихотворение 1918 года "Прославим, братья сумерки свободы…". Здесь слышится гимн движению, подъему, сдвигу. В унисон историческому событию сама стихия природы "щебечет, движется, живет". Тут же "свобода" сопряжена с "сумерками", понятием, обозначающим и ранний рассвет, и наступление мрака.

В 1918 году поэт отправляется в Крым, где в последствии его заключили в острог по пути в Тифлис. Так начались мытарства поэта в сумерках свободы". Они продолжились и в пору пребывания в Москве, куда он перебрался в 1922 году вместе со своей женой.

В том же году вышла новая книга О. Мандельштама — "Tristia". Ее название представляет собой латинское слово, обозначающее "скорби". Этот заголовок характеризовал основную тональность второго сборника стихов и намечал преемственность с античной поэзией. Книга объединила стихи 1915–1920 годов, созданные в период войны и революции. Любовь — еще одна тема "Tristia". Переданная через призму античности, она носит возвышенный характер и предстает как одна из великих ценностей жизни. Важное место в сборнике занимают стихи о Петербурге: "В Петрополе прозрачном мы умрем…", "Мне холодно. Прозрачная весна…", "На страшной высоте блуждающий огонь!.." и "В Петербурге мы сойдемся снова…". В этих стихах передается ощущение пустоты, гибели и распада.

В 1923 году Мандельштам публикует новый сборник — "Вторая книга", воспроизведя частично "Tristia" и дополнив книгу стихами 1921–1922 годов. Сборник свидетельствует об укреплении поэта на позициях нового классицизма, о стремлении к строгой стихотворной форме, высокому одическому стилю, приподнятым интонациям, к предельной простоте языка, которая не исключала смелого эксперимента: обновления смысловых связей слов, сближения разных по значению единиц речи. Постепенно поэтическая речь освобождается от прежней вещности и материальности, и эту новую свою особенность Мандельштам обосновывает.

Эти перемены в творчестве поэта отразила, и его проза 20–х годов, в которой много остроумных стилистических изобретений, игрового начала. Такова книга "Шум времени" (1925), где повествуется о ранних жизненных и художественных впечатлениях поэта. Сюда вошли, например, очерк "Музыка в Павловске", новеллы "Старухина птица" и "Мазеса да Винчи", основанные на феодосийских воспоминаниях.

Между тем в самой поэзии Мандельштама наступает период длительного молчания. После того как он в 1925 году получил категорический отказ издательства напечатать его стихи, наступает пятилетняя немота. Подтвердилось пророчество поэта о том, что "губы оловом зальют".

Правда, в 1928 году при помощи влиятельных друзей удается выпустить ранее задержанную книгу "Стихотворения", но в ней были вещи, созданные лишь до середины десятилетия. Внешних признаков времени в этих стихах мало. Однако дыхание времени и размышление о нем постоянны. Поэт не услышан веком, не обласкан им, не находит себя в нем. В стихотворении "Кому зима — арак и пунш голубоглазый…" с горечью упоминается "крутая соль… обид" и передается чувство беспредельного одиночества и обреченности на гибель.

Век в одноименном стихотворении кажется лирическому герою зверем, безжалостно преследующим его. Но и сам этот век представляется жертвой с разбитым позвоночником. Ощущение невыносимости бытия живет и в стихотворении "Концерт на вокзале", где музыка не облегчает страданий и боли от встречи с "железным миром" и глухими "Стеклянными сенями".

Начало 30–х годов в жизни и творчестве Мандельштама было ознаменовано поездкой в Армению, определившей глубокий интерес поэта к стране яркой древней культуры. Результатом путешествия стал цикл "Армения" (1931), состоящий из 12 стихотворений. Жизнь тосклива, на лицах — скорбь и слезы, и поэта не покидают мрачные предчувствия. С ними Мандельштам вошел в 30е годы.

После опубликования в "Новом мире» стихотворного цикла "Армения" атмосфера вокруг Мандельштама разрядилась, о нем стали вновь говорить с восхищением. Очерки "Путешествие в Армению" (1933), написанные в жанре размышлений, еще более укрепили позиции поэта. К этим эссе по–своему примкнула еще одна прозаическая книга — "Разговор Данте" (1933), интереснейшее произведение, дающее новую, свежую интерпретацию "Божественной комедии" и содержащее размышления о поэзии.

Многообразные культурно–исторические ассоциации часто встречаются и в стихах Мандельштама 30–х годов. Он обращается к Петрарке, Шуберту и Моцарту, Ариосто и Тассо, классицизму и импрессионизму в искусстве, русской поэзии и немецкой речи, Корее и Египту. Эти дорогие для него образы замещают те связи с реальной жизнью, которые у Мандельштама оборваны, наполняют вакуум между поэтом и действительностью. Особенно значимы для Мандельштама русские поэты, его предшественники — Державин, Батюшков, Тютчев.

Гораздо существенней здесь становятся размышления о сломанной судьбе поэта. Они получают прямое или опосредованное выражение во многих стихотворениях. Это и внешнее заметное старение ("Еще далеко мне до патриарха…"), и внутренняя надломленность ("Куда как страшно нам с тобой…"), и безысходное чувство одиночества ("…я один на всех путях"), и скорбное сознание отторгнутости ("Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье"). Поэт тяжело пережил драму общественного непризнания.

В произведениях поэта живет чувство безотчетного страха, дурных предвестий, возможной катастрофы. Однако, преодолевая эти настроения, поэт намечает и развивает тему поединка творца и тирана. Эта тема завуалированно звучит в стихотворении "Я с дымящей лучиной вхожу.", где рисуется образ "шестипалой неправды", которая ассоциировалась со Сталиным. Лирический герой знает, что ждет его, он приготовлен к самому худшему: мгновенному поеданию или ссылке в сибирские степи, "где течет Енисей".

Думая о своем, поэт все чаще выходит к общему, современному. В стихотворении "Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым…" уже говорится о злободневных кровоточащих ранах родной страны и ее народа. "Помоги, Господь, эту ночь прожить", — молит он за свою и чужие жизни в этом гиблом месте, из которого надо бежать, чтобы "нас никто не отыскал" ("Мы с тобой на кухне посидим…").