Петербург в творчестве Осипа Эмильевича Мандельштама

                  Над желтизной правительственных  зданий

                  Кружилась долго  мутная метель,

                  И правовед опять  садится в сани,

                  Широким жестом запахнув шинель. 

                  Зимуют пароходы. На припеке

                  Зажглось каюты  толстое стекло.

                  Чудовищна – как броненосец в доке –

                  Россия отдыхает тяжело. 

                  А над Невой – посольства полумира,

                  Адмиралтейство, солнце, тишина!

                  И государства крепкая  порфира,

                  Как власяница грубая, бедна.

                  Тяжка обуза северного  сноба –

                  Онегина старинная  тоска;

                  На площади Сената – вал сугроба,

                  Дымок костра и холодок  штыка...

                  Черпали воду ялики, и чайки

                  Морские посещали склад  пеньки,

                  Где, продавая сбитень  или сайки,

                  Лишь оперные бродят мужики. 

                  Летит в туман  моторов вереница;

                  Самолюбивый, скромный пешеход –

                  Чудак Евгений – бедности стыдится,

                  Бензин вдыхает  и судьбу клянет! 

     Спокойный стих «Петербургских строф» как будто порожден самой архитектурой классицизма. В тягучих строках предстает простор невской дельты, протяженность парадных ансамблей. Современный язык, насыщенность деталями создают ощущение свежести классического стиха.

     Здесь изображен реальный пейзаж: Сенатская  площадь, Дворцовая набережная, Пеньковый  буян. Однако это не просто рисунок с натуры. Пейзаж заряжен историей. Связывая прошлое с настоящим, он несет ясное ощущение конца эпохи.

     Тема  дряхлеющего государства, доживающего  век на покое, возникает в «Петербургских строфах» не впервые. Годом раньше в стихотворении «Царское Село» Мандельштам писал: 

                       ...однодумы-генералы

                       Свой коротают век  усталый,

                       Читая «Ниву» и Дюма...

                       .  .  .  .  .  .  .  .

                       И возвращается домой –

                       Конечно, в царство  этикета,

                       Внушая тайный страх, карета

                       С мощами фрейлины седой –

                       Что возвращается домой... 

     Но в «Петербургских строфах» покой неустойчив; «площадь Сената» и «броненосец в доке» несут предчувствие социальных потрясений и мировой войны. Это небольшое стихотворение обладает поразительно смысловой емкостью. Здесь и историческая роль Петербурга – окна в Европу («Над Невой посольства полумира»), и запоздалое промышленное развитие: единственной примете нового времени, «моторам», противостоят сани, склад пеньки, мужики, торгующие сайками и сбитнем, и сонный покой правительственных зданий в снежной мути. Здесь и отзвук восстания на Сенатской площади, неудача которого откликается в тоске Онегина, и драма маленького человека («чудак Евгений»). Перед нами огромная сцена, медленно вращающаяся вокруг неназванного Медного всадника.

     В том же 1913 году Мандельштам пишет еще одно стихотворение о Петербурге – «Адмиралтейство». 

                  Ладья воздушная и мачта-недотрога,

                  Служа линейкою преемникам Петра,

                  Он учит: красота – не прихоть полубога,

                  А хищный глазомер простого столяра. 

     Прославляя  ремесло строителя, Мандельштам  дает здесь ставшую хрестоматийной формулу красоты. Афористический стих воссоздает воздушные пропорции классической постройки, подобной кораблю, и ее особое положение в планировке левобережной части города, разбегающейся тремя лучами от «мачты-недотроги». В последней строфе явственен запах моря: 

                  Сердито лепятся  капризные Медузы,

                  Как плуги брошены, ржавеют якоря –

                  И вот разорваны  трех измерений узы

                  И открываются всемирные  моря! 

     В декабре 1915 года Мандельштам выпускает второе издание «Камня», по объему почти втрое больше первого. Во второй «Камень» вошли такие шедевры, как «Вполоборота, о, печаль» («Ахматова»), «Бессонница. Гомер. Тугие паруса», «Я не увижу знаменитой Федры». Сборник включал и новые стихи о Петербурге: «Адмиралтейство», «На площадь, выбежав, свободен» (Казанский собор) с подзаголовком «Памяти Воронихина», «Дев полуночных отвага», «В спокойных пригородах снег». Второй «Камень» получил значительно больше откликов, чем первый. «Это одна из тех редких книг, – писал критик «Одесских новостей», – значительность которых уже заранее надолго предопределяет их судьбу. Осип Мандельштам сохраняет своеобразие поэтического лица – в поэзии современной и прошлой у него нет двойников».

          В начале 1916 года в Петроград приезжала Марина Цветаева. На литературном вечере она встретилась с петроградскими поэтами. С этого «нездешнего» вечера началась ее дружба с Мандельштамом.  

* * * 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Скитания  и ссылки.

           В начале весны 1918 года Мандельштам уезжает в Москву. Начинаются скитания Мандельштама по России: Москва, Киев, Феодосия...

     В 1919 г. в Киеве Мандельштам познакомился с двадцатилетней Надеждой Яковлевной Хазиной, которая стала его женой. Волны гражданской войны прокатывались через Киев. Горожане потеряли счет сменам власти. Мандельштама тянуло на юг. Казалось, там можно пережить грозные времена. 

              Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных

              Я убежал и нереидам на Черное море... 

     После целого ряда приключений, побывав во врангелевской тюрьме, Мандельштам осенью 1920 г. возвращается в Петроград. Вот как выглядел город в то время, по воспоминаниям Ахматовой: «Все старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей пустоты, ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди... Город не просто изменился, а решительно превратился в свою противоположность».

     Вот Петроград зимы 20–21 года: 

                  Дикой кошкой горбится столица,

                  На мосту патруль  стоит,

                  Только злой мотор во мгле промчится

                  И кукушкой прокричит.

                            («В Петербурге  мы сойдемся снова») 

     В пустом, промерзшем и голодном городе Мандельштам создает одно из лучших любовных стихотворений. Оно как будто напечатлено, горячим дыханием на заледеневшем стекле: 

                Возьми на радость из моих ладоней

                Немного солнца и  немного меда,

                Как нам велели пчелы  Персефоны. 

                Не отвязать неприкрепленной  лодки,

                Не услыхать в  меха обутой тени,

                Не превозмочь в  дремучей жизни страха. 

                Нам остаются только поцелуи, -

                Мохнатые, как маленькие  пчелы,

                Что умирают, вылетев из улья. 

                Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,

                Их родина – дремучий лес Тайгета,

                Их пища – время, медуница, мята. 

                Возьми ж на радость  дикий мой подарок –

                Невзрачное сухое  ожерелье

                Из мертвых пчел, мед превративших в солнце. 

       «Как воспоминание о пребывании Осипа в Петербурге в 1920 г., – пишет Ахматова, – кроме изумительных стихов к О. Арбениной, остались еще живые, выцветшие, как наполеоновские знамена, афиши того времени о вечерах поэзии, где имя Мандельштама стоит рядом с Гумилевым и Блоком».

     В феврале 1921 года Мандельштамы уехали в Москву. Надежда Яковлевна так объясняет причины отъезда: «В Петербурге двадцатого года Мандельштам свое «мы» не нашел. Круг друзей поредел...

     В 1922–23 годах у Мандельштама выходят три стихотворных сборника: «Tristia» (1922), «Вторая книга» (1923), «Камень» (3-е издание, 1923).

     Его стихи и статьи печатаются в Петрограде, Москве, Берлине. В это время Мандельштам  пишет ряд статей по важнейшим  проблемам истории, культуры и гуманизма: «Слово и культура», «О природе слова», «Девятнадцатый век», «Пшеница человеческая», «Конец романа».

     Летом 1924 г. Мандельштам приезжает в Ленинград. По-видимому, этот приезд был связан с издательскими делами. В этот раз он останавливался на ул. Герцена, 49. «Летом 1924 года Осип привел ко мне (Фонтанка, 2) свою молодую жену, – вспоминает Ахматова. – С этого дня началась моя дружба с Надюшей...» Издательские дела были связаны с предполагавшейся публикацией в новом журнале «Ленинград» записок Мандельштама. Записки вышли в марте 1925 г. отдельной книгой «Шум времени» в ленинградском издательстве «Время». По выражению Ахматовой, это был «Петербург, увиденный сияющими глазами пятилетнего ребенка».

     В следующем году Мандельштам снова  был в Ленинграде. «В 1925 году, – пишет Ахматова, – я жила с Мандельштамами в одном коридоре в пансионе Зайцева в Царском Селе. И Надя, и я были тяжело больны, лежали, мерили температуру».

     Большую часть 1930 года Мандельштамы провели в Армении. Результатом этой поездки явилась проза «Путешествие в Армению» и стихотворный цикл «Армения». Из Армении в конце 1930 года Мандельштамы приехали в Ленинград. Остановились у брата Мандельштама, Евгения Эмильевича, на Васильевском острове. Хлопотали о квартире, но в писательской организации было сказано, что в Ленинграде им жить не разрешат. Причин не объясняли, но перемена атмосферы уже чувствовалась во всем. Именно тогда были написаны стихи «Куда как страшно нам с тобой», «Я вернулся в мой город», «Помоги, Господь, эту ночь прожить», «Мы с тобой на кухне посидим». Впервые он оказался чужим в своем городе. 

                  Петербург! я еще  не хочу умирать:

                  У тебя телефонов  моих номера.

                  Петербург! у меня еще есть адреса,

                  По которым найду  мертвецов голоса. 

                  Я на лестнице черной живу, и в висок

                  Ударяет мне вырванный  с мясом звонок, 

                  И всю ночь напролет жду гостей дорогих,