Потерянное поколение в романах Ремарка

А с любовью другое: тут наметился как бы шаг назад. Жоан в конце концов тоже забрала смерть. Но не та безликая, слепая, что зовется судьбой, а смерть, которую она сама на себя накликала. В нее стрелял истеричный любовник, один из многих, к которым Жоан от Равика уходила. Уходила и возвращалась. И он ее гнал и вновь принимал ее. То была любовь-мука, любовь-страдание, такая же неприкаянная, как и весь мир вокруг них, рушащийся мир. «Может быть, — говорит Равик Жоан, — нам просто не за что больше уцепиться. Раньше было не так: человек был уверен в себе, он имел какую-то опору в жизни, он во что-то верил, чего-то добивался. И если на него обрушивалась любовь, это помогало ему выжить. Сегодня же у нас нет ничего, кроме отчаяния, жалких остатков мужества и ощущения внутренней и внешней отчужденности от всего».

Итак, с одной стороны — если не обретение ясной цели, то вера в возможность ее существования («Выстоять! — внушает себе герой. — Продержаться до тех пор, пока снова не появится цель»), а с другой — нарастающий пессимизм, углубляющиеся апокалипсические настроения — вот два новых отличительных признака «Триумфальной арки». Спору нет, они находятся в известном противоречии, но не столь уж друг с другом несовместимы, как могло бы показаться. То и другое вытекает из ремарковского столкновения с фашизмом, с развязанной им второй мировой войной. Равика уже не представишь себе растерянно, как Боймер, спрашивающим: «Но куда же мы пойдем? На какого врага?» Ведь перед ним стоял гестаповец Хааке — палач, убийца. И лицезрение Хааке, хозяйничающего в Европе, не вселяло никаких светлых надежд...

В то же время чем чаще лилась кровь, тем дороже становилась каждая жизнь, чем больше творилось зла, тем выше ценилось добро.

Все это, взятое вместе, и создает «Триумфальную арку» — ее атмосферу, ее колорит, ее тональность. Книга вышла сдержанной, суховатой, рассказываемой порой как бы со сцепленными зубами, и одновременно какой-то приподнятой. Не случайно она так названа, не просто потому, что Равик квартирует невдалеке от Триумфальной арки, что часто мимо нее проходит. Название намекает на некий внутренний его триумф, на победы чисто человеческие. Горькие и значительные. В романе присутствует и другой на это указывающий символ: Ника Самофракийская. Равик смотрит на нее в Лувре и потом не раз ее вспоминает: «Ее стихией было мужество, борьба и даже поражение: ведь она никогда не отчаивалась. Она была не только богиней победы, но и богиней всех романтиков и скитальцев, богиней эмигрантов, если только они не складывали оружия».

И, странное дело, именно Ника, крылатая и мужественная, подсказывает герою чуть ли не слезливый образ. В окно влетает мотылек, и Равик представляет его себе сидящим на мраморном плече богини. Но тотчас гонит это видение как «сентиментальный вздор». И тут же спохватывается: «Дешевая символика. Но что еще в жизни трогает так, как дешевые символы, дешевые чувства, дешевая сентиментальность? В конце концов, что сделало их дешевыми? Их бесспорная убедительность. Когда тебя хватают за горло, от снобизма не остается и следа».

Есть все основания подозревать, что говорит это не столько Равик, сколько сам Ремарк (причем уже как бы «за кадром» романа), Ремарк, наслушавшийся от своих рецензентов обидных слов, касающихся собственной «сентиментальности», «дешевой символики». И он от них защищается, ссылаясь на «демократичность» своих приемов и на время, никаким другим не благоприятствующее. Ремарк слегка блефует: и в этой, и в других его книгах встречаются ненатуральные чувства, попадаются выспренние тирады или расхожие афоризмы, которые не оправдаешь ничем. И все-таки есть в его суждениях немалая доля истины. Вопрос о том, в какой мере искусству дозволяется быть чувствительным и незамысловатым, совсем не прост.

В финале Равик охвачен непонятным приступом фатализма. Он не хочет покидать Париж, Париж уже военный: «Все было благом. И то, что произошло, и то, что еще произойдет. И это тоже его устраивало. А наступит конец — что ж, пусть! Одного человека он любил и потерял. Другого — ненавидел и убил. Оба освободили его. Один воскресил его чувства, другой — погасил память о прошлом. Не осталось ничего незавершенного». Это тоже чисто ремарковский подход, сугубо личностный: пусть земля продолжает вертеться, герой уже реализовал себя, выполнил жизненную свою миссию.

Впрочем, как оказалось, лишь в пределах романа «Триумфальная арка». Ибо за его пределами Равик остался в живых и еще раз появился в последнем, посмертно изданном романе писателя «Тени в раю».

«Триумфальная арка» очень легко читается, скрытая в нем грусть проникает в сердце каждого читателя. Знаменитый писатель употребляет в своем произведении много фраз, ставших крылатыми. Автор советует, ко всему относится легко, ведь мало что на свете долго остается важным.

 
 
Сейчас, кажется, пришло время еще раз обратиться к творчеству этого незаурядного писателя. Как ни парадоксально, но время словно сделало скачок назад. Иногда кажется, что читаешь не о немцах начала XX века, а о себе конца века: мы пережили несколько жестоких и кровавых войн, на которых солдаты воевали далеко от дома; мы прошли через период бурной инфляции, крушение казавшихся незыблемыми идеалов, многих поразили бациллы национализма и ксенофобии. Однако происшедшее совсем иначе отразилось на сознании русских людей. В ком-то из беженцев, конечно, живет доктор Равик, кто-то из ветеранов афганской и чеченской войн следует идеалам трех товарищей, но мы их не видим. Роковая слепота! Но, слава Богу, еще вызывают гнев и отвращение цинизм «новых русских», пьяные бывшие десантников, их участие в криминальных группировках. Ремарк ныне актуален, и это закономерно. Его заслуга — не только обогащение мировой литературы. Он сделал намного больше: напомнил нам о том, кто мы есть, и рассказал, во что может превратить человека война