Автор работы: Пользователь скрыл имя, 02 Июня 2013 в 19:35, курсовая работа
Данное исследование посвящено пьесе Чехова «Иванов» как творческой лаборатории Чехова – драматурга.
Задачи исследования — рассмотреть драматургическое творчество А.П. Чехова как единую систему, уделяя особое внимание драматургическому опыту писателя в его пьесе «Иванов».
Актуальность настоящего исследования определяется тем, что пьеса «Иванов», будучи ранним драматургическим произведением Чехова, по-прежнему привлекает внимание критиков и исследователей творчества драматурга.
Работа состоит из введения, дух глав, заключения и списка используемой литературы.
А. П. Скафтымов первым вывел значение проблематики пьесы за пределы 80-х годов. Он писал о новаторстве Чехова в драматургическом конфликте, в постановке драматического лица. В «Иванове», по Скафтымову, драматическая коллизия строится «на понятии невольной вины». Главные события - те поступки Иванова, которые несут несчастья окружающим - Анне Петровне и Саше. «Он не виноват, виновата жизнь, которая привела его в негодность. Но он все же негоден, вреден, непривлекателен и проч. Вот мысль Чехова» (Скафтымов А. П. с. 438-440).
С. Паперный считает, что Чехов в пьесе «больше всего занят вопросом: примирился ли герой с окружающей жизнью, с дремотностью, ... сжился ли со своим футляром или пытается от него освободиться» (Паперный 3. С.с. 67). В противостоянии героя и враждебной среды видит основную драматическую коллизию пьесы большинство сценических интерпретаторов пьесы. Дж. Таллок, справедливо отмечая интерес Чехова к идеям русского психиатра И. П. Мержеевского, сводит цель пьесы к изображению «социальной психологии неврастеника» (Tulloch J. Chekhov: A Structuralist Study. London, 1980. P. 6-9).
Драматическая коллизия состоит в столкновении лучших человеческих качеств с тем, что в окружающей среде является наиболее обыкновенным. Отсюда возникал во всякой пьесе Чехова особо широкий фон будничной обыкновенности
В том же направлении просилась мысль Чехова и при написании пьесы «Иванов».
Тема несоответствия между видимостью и подлинным характером действующего лица первоначально осуществлялась Чеховым не только в концепции главного героя — Иванова, но и в Шабельском и отчасти в Боркине. В связи с этим оба эти лица освещались в некоторой двусторонности, извне и изнутри.
Применительно к Шабельскому это осталось и в окончательном тексте, хотя и в менее выраженном виде. В первоначальной редакции его внутренняя драма ощущалась яснее. Настроения Шабельского составляли явную аналогию к внутреннему состоянию Иванова. В первой редакции пьесы имел место следующий диалог: «Шабельский. Все подленькие, маленькие, ничтожные, бездарные. Я брюзга... Как кокетка, напустил на себя бог знает что, не верю ни одному своему слову, но согласитесь, Паша, все мелко, ничтожно, подловато. Готов перед смертью любить людей, но ведь все не люди, а людишки, микрокефалы, грязь, копоть... Лебедев. Людишки... От глупости все, Матвей... Глупые они, а ты погоди — дети их будут умные... Дети не будут умные, жди внуков, нельзя сразу... Ум веками дается... Шабельский. Паша, когда солнце светит, то и на кладбище весело... Когда есть надежды, то и в старости хорошо. А у меня ни одной надежды, ни одной...»
У Боркина вторая (подлинная) сторона его существа в окончательном тексте осталась совсем нераскрытой. В первой редакции легкомысленное и беспринципное прожектерство Боркина представлялось как искривление его инициативных и, по существу, ценных качеств, положительных по своей субъективной основе, но не имеющих нормального применения и потому извращенных. Боркин — маньяк предпринимательства. Он по-своему видит в этом что-то важное и полезное. Для него «есть вещи поважнее графства и женитьбы». Когда он ищет денег, чтобы организовать конский завод (четвертый акт первой редакции), в его словах звучит искренний пафос: «Господа, да пора же наконец сбросить с себя лень, апатию, нужно же когда-нибудь заняться делом!.. Неужели вы не сознаете, что индифферентизм губит нас...», «На наряды да на мадеру у вас есть деньги, а на хорошее, полезное дело вам и копейки жаль...» и проч.
Серьезная сторона в Боркине заслонена его шутовством и бутафорством, но что в какой-то мере она в нем Чеховым творчески намечалась,— это несомненно. Чехов, видимо, и здесь, в параллель Иванову, намеревался сказать, что человек сложнее, чем он кажется извне. У Боркина это менее удавалось показать, чем у Шабельского, и в последующих сокращениях текста пьесы этот мотив в Боркине был совсем устранен.
( интеллигентской, дворянской, мещанской).
Тема непонимания Ивановым того, что с ним происходит, развивается по ходу пьесы. Ведь жизни «нет до этого никакого дела», она постоянно «предъявляет к нему свои законные требования», и он «должен решать вопросы» (Паперный 3, с.111). Неожиданно сваливается на него признание Саши в любви - первый ответ Иванова тот же: «К чему, к чему! Боже мой, я ничего не понимаю...» В третьем действии, чем ближе к развязке, тем настойчивее звучит эта нота. Рефреном она сопровождает весь монолог Иванова: «Не понимаю... Что же со мной?... Не понимаю, не понимаю, не понимаю!». В ответ все «понимающему» Львову он говорит: «Умный человек, подумайте: по-вашему, нет ничего легче, как понять меня!» И далее следует вариация на гамлетовскую тему: «Нет, доктор, в каждом из нас слишком много колес, винтов и клапанов, чтобы мы могли судить друг о друге по первому впечатлению или по двум-трем внешним признакам. Я не понимаю вас, вы меня не понимаете и сами мы себя не понимаем». Та же нота проходит через разговоры Иванова с Лебедевым и Сашей.
Жалобам главного героя на непонимание вторят время от времени жалобы других действующих лиц (в поздних пьесах такие переклички, такая равнораспределенность основной темы станут одним из главных приемов). В первом действии Анна Петровна говорит мужу: «Я тебя не понимаю... Отчего ты изменился? ... (Львову) А как прикажете понимать тоску Николая?» Лебедев признается, что его Саша «не может понять родного отца! ... Не может она понять!» - и после разговора с дочерью: «Ничего я не понимаю. Или я отупел от старости, или все вы очень уж умны стали, а только я, хоть зарежьте, ничего не понимаю» . 3. С. Паперный справедливо отмечает, что в «Иванове» Чехов «учится строить драматическое повествование на повторах - мотивов, тем, фраз. ... Реплики чеховских персонажей рифмуются сами с собой» (Паперный 3. С. с. 40-41). Тем удивительнее, что исследователями не отмечен этот, чаще и настойчивее всего повторяющийся лейтмотив пьесы: «не понимаю».
Но параллельно этому
лейтмотиву в пьесе постоянно
движется другой: «понимаю!» Запутавшегося
и непонимающего героя
С точки зрения «нормального человека», говорит Боркин, Иванов - «психопат, нюня». Боркину все ясно, он - сама деятельность и активность, но за его деловитостью и ясностью - чудовищное опошление жизненных целей и мотивов. Ложность понимания Боркиным Иванова очевидна, и интересно, что первый, «коршевский» вариант «Иванова» Чехов заканчивал тем, что Иванов принимал жизненную философию «делового» Боркина. Лейтмотив роли Боркина: «...заняться делом ! ... И каких делов могли бы наделать... И сами ничего не делаете, и меня связываете... Я человек деловой, основательный...» и т. д. А Иванов в первом варианте решал закончить свои метания тем, что «надо ... делом заняться и жить, как все живут... Сегодня повенчаемся, а завтра за дело...». Тем самым авторская ирония по отношению к главному герою предельно обнажалась. Новая «правда», к которой он прилеплялся, перечеркивала все, чем Иванов отличается от презираемого им Боркина. Ничего непонятного нет в Иванове и для Зюзюшки и ее окружения. С полной убежденностью в правоте своего понимания каждый здесь говорит о низменных расчетах Иванова при женитьбе на Анне Петровне («он мне кажется авантюристом») и накануне его свадьбы с Сашей («На жидовке нарвался, съел гриб, а теперь к Зюзюшкиным сундукам подбирается»). Так разрастается сплетня, о которой Лебедев сообщает Иванову: «Ты и убийца, и кровопийца, и грабитель, и изменник...»
На явном антагонизме Иванова и окружающей среды основана распространенная его характеристика как еще одного варианта «лишнего человека».
Сам Иванов решительно отказывается от зачисления себя в «лишние люди». Но в пьесе как будто многое противоречит этому. Как всякий «лишний человек» (в его классическом, созданном Пушкиным, Герценом, Тургеневым варианте), он мог бы повторить слова тургеневского Рудина: «Я просто попал не в свою сферу. Я стеснял других и меня теснили». И внешне Иванов пребывает в состоянии, которое Добролюбов считал общим для всех «лишних людей» - от Онегина до Обломова: состояние «скуки и отвращения от всякого дела».
И все-таки соотношение героя и среды в пьесе Чехова иное, чем в произведениях о «лишних людях». В произведениях о «лишних людях» чуждая среда не понимает и часто «заедает» героя. Но в том, чем Иванов с увлечением занимался у себя в поместье и уезде, среда не была ему препятствием. Он переменился и перестал понимать себя. Окружающие его также не понимают. Но непонимание героя пошлой средой в пьесе Чехова - лишь разновидность в ряду ложных толкований, в том числе принадлежащих ему самому и людям, тоже противоположным среде. «Гносеологическая» тема непонимания в «Иванове» подчиняет себе тему антагонизма героя и среды. «Тебя, брат, среда заела! - Глупо, Паша, и старо... - Действительно, глупо. Теперь и сам вижу, что глупо».
Разные варианты финала в «коршевской» и «александрийской» редакциях говорят о том, что Чехов искал определенную развязку для сюжета о герое непонимающем, ложно и по-разному оцениваемом другими, совершающем открытие и сознающем свою несостоятельность. В ближайшие годы Чехов по крайней мере трижды будет разрабатывать такой сюжет в жанре повести: в «Скучной истории», «Дуэли» и «Рассказе неизвестного человека». Во всех трех повестях — «ивановская» ситуация, но каждый раз развязки будут разными.
Финал, развязка выражают авторскую оценку изображаемой в произведении ситуации. Можно заметить, что в поисках финала для «ивановской» ситуации Чехов неизменно исходит из критерия ценности жизни. Сохранение жизни человеческой — мера всего у Чехова, об этом напоминают его финалы: от самоубийства Иванова до «человека забыли» в последней пьесе. Гуманизм писателя проявлялся в его чисто художественных поисках.
Итак, в «Иванове» Чехов откликается на ситуацию, прямо подсказанную эпохой 80-х годов: массовое разочарование в былых увлечениях и столь же поспешный переход к увлечениям новым, крах авторитетов и учений, неподготовленность к практическим действиям по принятым программам и т. д. Писатель стремится в драматической форме охватить наиболее общие просчеты и ошибки «в области мысли», обратившись для этого к анализу наиболее рядовых и массовых форм сознания. Сводить авторские намерения в «Иванове» к утверждению или опорочению какого-либо конкретного крыла в общественной мысли эпохи значит сужать как социально-историческое, так и общечеловеческое звучание пьесы.
Чехов изучал сознание эпохи, идя от его единичных проявлений к широким обобщениям. Социальные и временные характеристики героев дают конкретную оболочку проявлениям этого сознания. Но границами только чеховской эпохи «ивановская» ситуация не исчерпывается.
Размышлениям, поискам, иллюзиям «среднего человека» своей эпохи Чехов придавал важный общечеловеческий смысл. Не ради примирения с обыденностью и мелкостью, как в этом обвиняла его критика, Чехов перенес интерес на «среднечеловеческое существование», а ради изучения того, как преломляются наиболее общие вопросы человеческого сознания в наиболее массовой среде.
Финал, развязка выражают авторскую оценку изображаемой в произведении ситуации. Можно заметить, что в поисках финала для «ивановской» ситуации Чехов неизменно исходит из критерия ценности жизни. Сохранение жизни человеческой - мера всего у Чехова, об этом напоминают его финалы: от самоубийства Иванова до «человека забыли» в последней пьесе. Гуманизм писателя проявлялся в его чисто художественных поисках.
Итак, в «Иванове» Чехов откликается на ситуацию, прямо подсказанную эпохой 80-х годов: массовое разочарование в былых увлечениях и столь же поспешный переход к увлечениям новым, крах авторитетов и учений, неподготовленность к практическим действиям по принятым программам и т. д. Писатель стремится в драматической форме охватить наиболее общие просчеты и ошибки «в области мысли», обратившись для этого к анализу наиболее рядовых и массовых форм сознания. Сводить авторские намерения в «Иванове» к утверждению или опорочению какого-либо конкретного крыла в общественной мысли эпохи, значит сужать как социально-историческое, так и общечеловеческое звучание пьесы.
Глава 2. Жанр и композиция драмы. Традиции и новаторство Чехова.
2.1 Требование естественности, простоты, реализма – основной принцип Чеховской драматургии.
Рассматривая предметный мир как категорию, сопричастную категории пространства, исследователи отмечают, что Чехов создавал в своих произведениях реальность конкретную, но характер ее воспроизведения во многом определялся родовой и жанровой спецификой произведений. В ранних юмористических рассказах Чехова пространственные реалии обозначаются минимально, поскольку внимание автора сосредоточено на действии и диалогах героев. В зрелых же произведениях Чехова описания пространства становятся важнейшими элементами повествования.
Пристальное внимание к окружающему миру сохраняется у Чехова и в драматических произведениях. Многие исследователи справедливо замечают, что сама специфика драмы требует пространственной конкретности, поэтому в пьесах Чехова или содержится указание на типичный интерьер какой-то эпохи, или подробно описывается сама пространственная обстановки сцены. «Наличие элементов быта в сочетании с особой поэтической атмосферой действия («настроением»), которую создают и ремарки, и реплики персонажей, обусловило возможность различных сценических решений чеховских пьес: от создания полной иллюзии реальности, как в первых постановках Художественного театра, когда был конкретизирован и быт, и пейзаж, а особое настроение возникало.
Изучение роли предмета в художественном мире Чехова в целом показало, что в предметном мире писателя можно выделить следующие вещные сегменты: интерьер, портрет, одежда, пейзаж. Во всех названных сегментах обнаруживаются три основных способа изображения предметного мира:
Информация о работе Рассказ "Иванов" как начало драмматургии Чехова