Роман «Господа Головлевы». История создания. Обзор содержания. «Мысль семейная» в романе

Д.П. Николаев 
В МИРЕ СТЯЖАТЕЛЬСТВА И ПУСТОУТРОБИЯ 
("Господа Головлевы" М. Е. Салтыкова-Щедрина)

Публикуется по книге: Вершины: Книга о выдающихся произведениях русской литературы/ 
Сост. В.И. Кулешов - М.: Дет.лит., 1983. 
Электронная версия подготовлена А.В. Волковой - www.slovesnik.ru

1

(*84) В одном из писем  Салтыков-Щедрин заметил: "Все  великие писатели и мыслители потому и были велики, что об основах говорили".

Сам Щедрин тоже писал об основах современного ему общества.

О каких же именно?

В 1869 году Б. Чичерин - ученый, публицист либерального лагеря - выпустил книгу, которая называлась "История политических учений". В самом начале ее автор напоминал о тех "китах", на которых держится общество: "Первый союз - семейство. Оно основано на полном внутреннем согласии членов, на взаимной любви, которая составляет жизнь семейства... Это цельный, органический союз, созданный самою природой; это вместе с тем и идеал человеческого общества... Второй союз, гражданское общество, заключает в себе совокупность всех частных отношений между людьми. Здесь основное начало - свободное лицо с его правами и интересами. Здесь господствует частное или гражданское право с различными его формами: владение, (*85) собственность, договор. Третий союз, церковь, воплощает в себе начало нравственно-религиозное; в нем преобладает элемент нравственного закона. Наконец, четвертый союз, государство, господствует над всеми остальными. Он представляет собою преимущественно начало власти, вследствие чего ему принадлежит верховная власть на земле".

Щедрин в своих сатирических произведениях показывал глубокую внутреннюю несостоятельность, комичность тех же самых "союзов", на которых зижделась современная писателю жизнь.

Семья, собственность, церковь, государство - с этими общественными институтами Салтыков впервые соприкоснулся еще в детстве и отрочестве. Он, разумеется, не мог тогда осознать их истинную сущность, но очень хорошо понял, что институты эти не являются образцами добродетели.

Всю последующую жизнь сатирик постоянно сталкивался с теми же самыми "краеугольными камнями". Он имел возможность наблюдать их в самых различных проявлениях. Он окончательно убедился в том, что основные устои современного ему общества давно уже изжили себя и являли собой вопиющее противоречие идеалам гуманизма, социальной справедливости, свободного развития человека.

Эти устаревшие, изжившие себя, но продолжающие господствовать в жизни формы писатель именовал призраками. "Что такое призрак? - спрашивал он в статье "Современные призраки" и отвечал: - Рассуждая теоретически, это такая форма жизни, которая силится заключить в себе нечто существенное, жизненное, трепещущее, а в действительности заключает лишь пустоту". И далее: "Не надо забывать, что хотя призрак, по самой природе своей, представляет для жизни лишь механическое препятствие, но он имеет сзади себя целую историю, которая успела укоренить в обществе дурные привычки, которая успела сгруппировать около призрака всю жизнь общества и, сообразно с этим, устроила ее внешние и внутренние подробности".

В своих произведениях Щедрин блестяще продемонстрировал пагубность владычества призраков, их устрашающее влияние на жизнь людей. Его сатира была направлена на то, чтобы освободить общество от суеверного страха перед призраками, развенчать идеалы, "ничтожество которых молчаливо признается всеми".

Призраком - гигантским, зловещим, постоянно угрожающим людям различными репрессиями и вместе с тем (*86) внутренне несостоятельным, комичным - предстает в "Истории одного города" самодержавное государство. Всю свою жизнь люди беспрекословно подчиняются государству, приносят ему многочисленные жертвы, рассматривая его как нечто высшее и священное. Оно, однако, давно уже превратилось в слепую, бездушную силу, обрушивающую на народ лишь новые беды и кары.

Призраком, сулящим людям радость и благополучие, но приносящим скорее горе и несчастье, предстает в "Господах Головлевых" дворянско-помещичья семья. Писатель показывает, что семья эта - только внешняя оболочка, что существуют лишь видимость семейного счастья, заботы, взаимопонимания. На самом же деле Головлевы - люди не просто безразличные друг другу, но глубоко чуждые, враждующие.

В конце своей жизни Арина Петровна - общепризнанная глава семейства Головлевых - с горечью сознает, что: "Всю-то жизнь она что-то устраивала, над чем-то убивалась, а оказывается, что убивалась над призраком. Всю жизнь слово "семья" не сходило у нее с языка; во имя семьи она одних казнила, других награждала; во имя семьи она подвергала себя лишениям, истязала себя, изуродовала всю свою жизнь - и вдруг выходит, что семьи-то именно у нее и нет!"

Призраком - чудовищным, всепоглощающим, калечащим людей - предстает в "Господах Головлевых" и помещичья собственность. Казалось бы, освободив человека от забот о "хлебе насущном", собственность должна была способствовать более разностороннему развитию личности, раскрытию всех ее духовных и нравственных возможностей. Фактически же она освободила многих от труда вообще, от всякой деятельности, и превратила в существа инертные, ленивые. Существа, совершенно не приспособленные к жизни, лишенные внутренних жизненных стимулов и обреченные на умирание.

2

"Господа Головлевы" - сатирический роман Щедрина, в котором с наибольшей рельефностью и силой воплощена тема социального паразитизма и связанного с ним окостенения, омертвения жизни.

(*87) Нетрудно заметить, что  это та же самая тема, которая  лежала в основе "Мертвых душ" Гоголя. Уже на страницах прославленной сатирической эпопеи предстала поразительно яркая галерея помещиков, окостеневших в своих раковинах-имениях, лишенных духовной жизни, "мертвых душ".

Щедрин подхватил и продолжил традицию Гоголя. Он обратился к той же самой социальной среде на новом историческом этапе и показал, чем кончается жизнь, основанная на социальном паразитизме.

Если Гоголь запечатлел процесс умственного, духовного, нравственного окостенения помещиков, процесс омертвения душ человеческих, то Щедрин нарисовал не менее яркую картину дальнейшей деградации помещичьего сословия, картину его полнейшего разложения, завершающегося физическим вымиранием.

Семейство Головлевых - это та социальная ячейка, в которой основные закономерности такого разложения проявились наиболее наглядно.

Уже в самом начале книги мы знакомимся с характернейшим представителем вымирающего рода - Степаном Головлевым, прозванным Степкой-балбесом. Это совершенно опустившийся человек, жалкий пропойца, "блудный сын", силой обстоятельств вынужденный вернуться домой, в "родное" поместье. Степан понимает, что в Головлеве его ждет смерть. И тем не менее возвращается туда, ибо другого выхода у него нет.

Так читатель сразу же сталкивается с мотивом разложения жизни, выморочности, смерти. Мотивом, который будет звучать в романе на всем его протяжении и который уже здесь, в первой главе, обретает все черты не только угрозы, но и реальности, свершившегося факта.

Убогое, одинокое существование в темной, захламленной комнатке быстро вытравляет из Степана последние признаки жизни, и он превращается в апатичное существо, лишенное малейших проблесков чувства и мысли.

После его неудачного побега из Головлева Арина Петровна пытается умаслить сына, но "балбес словно окаменел".

Напрасны были все льстивые слова Арины Петровны. Ничто не помогало. Степан "безусловно замолчал". По целым дням ходил он по комнате, "наморщив угрюмо лоб, шевеля губами и не чувствуя усталости. Временами останавливался, как бы желая что-то возразить, но не находил слов".

(*88) Молчание Степана обеспокоило Арину Петровну. Но обеспокоило весьма своеобразным образом. "Целый день молчит! - говорила она,- ведь думает же, балбес, об чем-нибудь, покуда молчит! вот помяните мое слово, ежели он усадьбы не спалит!"

Однако опасения Арины Петровны были напрасными: "...балбес просто совсем не думал. Казалось, он весь погрузился в безрассветную мглу, в которой нет места не только для действительности, но и для фантазии".

Всматриваясь вместе с автором в мрачную фигуру Степки-балбеса, в фигуры других представителей рода Головлевых, мы понимаем, что все они - закономерный "продукт" тунеядства и паразитизма, на всех лежит печать выморочности, вырождения, омертвения.

Одна только Арина Петровна вроде бы противостоит остальным Головлевым, представляя собой активное, "деятельное" начало. Но и ее деятельность есть не что иное, как фикция. Всю жизнь стремилась она к приобретательству, к увеличению собственности. Но собственность обернулась в конечном счете против нее самой и против ее детей.

Собственность превратила Степана в безвольного, податливого, ни к чему не способного попрошайку: "Самый последний из людей может что-нибудь для себя сделать, может добыть себе хлеба - он один ничего не может".

Собственность сделала из Павла апатичного, угрюмого "человека, лишенного поступков".

Собственность проклятием висела и на остальных отпрысках семейства Головлевых, обрекая их на бесцельное, никчемное существование.

Все они, как Степан, любили рисовать в воображении всякого рода заманчивые перспективы, "но это были всегда перспективы дарового довольства и никогда перспективы труда".

Олицетворением страшной, античеловеческой сущности Головлевых, кроме Арины Петровны, выступает в романе Порфирий Владимирович Головлев. Именно он - главный герой произведения, с наибольшей рельефностью воплотивший в себе самые характерные черты "головлевства". Именно о нем и следует поговорить более подробно.

3

(*89) В первой же главе  романа мы встречаемся с характеристикой  Порфирия Владимировича. Характеристикой вполне определенной и вместе с тем содержащей в себе некую дозу загадочности.

"Порфирий Владимирыч,- пишет Щедрин,- известен был в  семействе под тремя именами: Иудушки, кровопивушки и откровенного мальчика, каковые прозвища еще в детстве были ему даны Степкой-балбесом. С младенческих лет любил он приласкаться к милому другу маменьке, украдкой поцеловать ее в плечико, а иногда и слегка понаушничать. Неслышно отворит, бывало, дверь маменькиной комнаты, неслышно прокрадется в уголок, сядет и, словно очарованный, не сводит глаз с маменьки, покуда она пишет или возится со счетами. Но Арина Петровна уже и тогда с какою-то подозрительностью относилась к этим сыновним заискиваньям. И тогда этот пристально устремленный на нее взгляд казался ей загадочным, и тогда она не могла определить себе, что именно он источает из себя: яд или сыновнюю почтительность.

- И сама понять не  могу, что у него за глаза  такие,- рассуждала она иногда  сама с собою,- взглянет,- ну, словно  вот петлю закидывает. Так вот  и поливает ядом, так и подманивает!"

Как видим, Порфирий Владимирович с самого начала аттестован весьма выразительно: Иудушка, кровопивушка, откровенный мальчик. Прозвища эти сразу же вскрывают сущность представшего перед нами героя. Обратим внимание на "окончания" этих прозвищ: не Иуда, а Иудушка; не кровопийца, а кровопивушка. Необычные для этих слов суффиксы, идущие вразрез с теми понятиями, которые данными словами обозначаются. Странные, непривычные "окончания" эти - замечательная находка Щедрина-художника. Благодаря им страшные, зловещие слова (Иуда, кровопивец) неожиданно приобрели какой-то благодушный, чуть ли не ласковый оттенок. Необычные суффиксы помогли зловещим словам-понятиям замаскироваться, придали им более "приличный", благообразный вид.

Слово "Иудушка" как бы объединяет в себе два понятия - "Иуда" и "душка", из которых второе обозначает то, кем герой прикидывается, а первое - то, кем он на самом деле является.

(*90) Характеристика маленького  Порфиши, которая идет вслед за  словами "Иудушка" и "кровопивушка", развивает мотив, содержащийся в их "окончаниях". Герой предстает здесь эдаким "душкой", паинькой-мальчиком.

Правда, здесь же начинает звучать и иной мотив - мотив, развивающий тему, содержащуюся в корнях столь необычных слов. Выясняется, что с младенческих лет этот благообразный мальчик любил не только приласкаться к маменьке, но и "слегка понаушничать" (так возникает в романе тема предательства, мотив Иуды).

Вот эта двойственность, двуплановость героя и составляет его внутренний стержень. В этом же его "загадочность" для автора, для читателя и даже для Арины Петровны.

Какой из этих двух планов выражает подлинное нутро Порфирия Владимировича?

Послушливость, преданность, кротость - эти качества герой усиленно демонстрирует, выставляет напоказ. Его благополучие - нынешнее и будущее - зависит от матушки, а матушка требует преданности и послушания. Вот он изо всех сил и стремится выглядеть преданным и послушным, ласковым и кротким.

Но противоречие между видимой, "казовой" стороной героя и его сущностью уже намечено.

Пройдут годы. Порфиша вырастет, превратится в Порфирия Владимировича. Но по-прежнему будет прилагать все силы к тому, чтобы казаться не тем, кто он есть на самом деле. Причем лик его станет еще более благообразным и добродетельным. Он будет изображать из себя человека набожного, высоко нравственного, ратующего за правду. Он будет играть роль не только послушного сына, но и бескорыстного, справедливого брата, заботливого, чадолюбивого отца, доброго, внимательного дяди, искренне беспокоящегося о сиротах-племянницах.

И за этой видимой стороной притаится и обретет силу хитрый, расчетливый, безжалостный "кровопивец", ради увеличения своей собственности готовый на вce.

Как же раскрывает Щедрин подлинную сущность своего героя? Какими художественными средствами осуществляется разоблачение Иудушки?

Одно из них - "зоологические" сравнения и сопоставления.

Приехав в дом к умирающему Павлу, Иудушка беседует с родственниками и даже пытается шутить. "Все улыбну(*91)лись,- пишет Щедрин,- но кисло как-то, словно всякий говорил себе: ну, пошел теперь паук паутину ткать!"

А вот иные сравнения, не менее выразительные.

Сначала Арина Петровна в сердцах говорит сыну: "А по мне, лучше прямо сказать матери, что она в подозрении состоит, нежели, как змея, из-за чужой спины на нее шипеть". А затем, описывая приезд Иудушки к умирающей Арине Петровне, Щедрин уже от своего имени замечает: "Порфирий Владимирович, в валяных сапогах, словно змей, проскользнул к постели матери..."

Сопоставления Иудушки с пауком и змеем - чрезвычайно важны для понимания истинной сущности героя и характерных особенностей поэтики Щедрина.

В "Господах Головлевых" такого рода "зоологические" сопоставления - редки, ибо главными средствами создания сатирического образа выступают иные структурные элементы. Тем не менее было бы неверно недооценивать их значение в системе художественных приемов, при помощи которых создан образ Порфирия Владимировича. В сложной совокупности элементов, из которых соткана фигура Иудушки, "зоологические" сопоставления выполняют роль важнейших ориентиров, помогающих читателю схватить подлинную, обесчеловеченную сущность героя.

Мало того, на протяжении всего повествования они как бы "подсвечивают" фигуру Иудушки, все время напоминая о себе.

Порфирий Владимирович постоянно плетет паутину, в которую попадают окружающие. Прежде всего, конечно,- мужики. "Он знает,- пишет Щедрин,- что мужик всегда нуждается, всегда ищет занять и всегда же отдает без обмана, с лихвой. В особенности щедр мужик на свой труд, который "ничего не стоит" и на этом основании всегда, при расчетах, принимается ни во что, в знак любви. Много-таки на Руси нуждающегося народа, ах, как много! Много людей, не могущих определить сегодня, что ждет их завтра, много таких, которые, куда бы ни обратили тоскливые взоры - везде видят только безнадежную пустоту, везде слышат только одно слово: отдай! отдай! И вот, вокруг этих-то безнадежных людей, около этой-то перекатной голи, стелет Иудушка свою бесконечную паутину..."

Подобным же образом ведет себя Порфирий Владимирович и по отношению к родственникам; он умело раскидывает сеть, подкарауливает очередную жертву и затем пьет (*92) ее кровь. В эту сеть сначала попадает брат Степан, затем - "милый друг маменька", потом - брат Павел, а вслед за ним - и все остальные.

Последней в паутине головлевского хозяина увязает племянница Аннинька, которую, как пишет Щедрин, Порфирий Владимирович встретил "с обычной благосклонностью, в которой никак нельзя было различить - хочет ли он приласкать человека или намерен высосать из него кровь".

4

Порой можно встретиться с утверждением, будто сатире по самой ее природе чужд психологизм. На самом деле это не так.

В сочинениях великих русских писателей-сатириков - Гоголя и Салтыкова-Щедрина - мы встречаемся с блестящими образцами психологического анализа.

Только анализ этот, разумеется, имеет свои особенности, отличается от психологического анализа Тургенева, Достоевского и Л. Толстого.

Еще Н.Г. Чернышевский в свое время справедливо подчеркивал, что "психологический анализ может принимать различные направления: одного поэта занимают всего более очертания характеров; другого - влияния общественных отношений и житейских столкновений на характеры; третьего - связь чувств с действиями; четвертого - анализ страстей"1.

Щедрина как писателя-сатирика интересовала общественная психология, психология различных социальных слоев современного ему общества. Ее-то он и исследует в большинстве своих произведений.

Что же касается "Господ Головлевых", то здесь перед писателем стояла не менее трудная задача - исследование индивидуальной психологии героев, и прежде всего психологии Иудушки. Впрочем, необходимо сразу оговорить, что "индивидуальная психология" в данном случае - это та же "общественная психология", только взятая в индивидуальном преломлении.

Всем Головлевым присущи черты социальной психологии их сословия - паразитизм, тунеядство, праздномыслие.

(*93) Но в каждом из  них эти черты проявляются  по-своему, в соответствии с индивидуальными  склонностями, с характером.

В Иудушке качества, свойственные целому сословию, проявились с наибольшей силой и интенсивностью. Вот почему писатель и стремился раскрыть его психологию как можно глубже и обстоятельнее.

9 июля 1876 года Салтыков  писал Некрасову: "Боюсь одного: как бы не скомкать Иудушку. Половину я уже изобразил, но  в сбитом виде, надо переформировать  и переписать. Эта половина трудная, ибо содержание ее почти все психологическое".

Высказывание это чрезвычайно любопытно; оно свидетельствует о том, что писатель главной своей задачей ставил исследование психологии героя и при этом отчетливо сознавал трудность решения данной задачи.

Если Л. Толстой, по меткому определению Чернышевского, исследовал "диалектику души", то психологический анализ Щедрина направлен на исследование диалектики бездушия.

Вот здесь-то, на пути постижения психологии бездушия, и встают перед писателем особые трудности. Насколько легче прослеживать переливы и оттенки души человека духовно богатого, интеллектуально развитого, разностороннего! Что же касается внутреннего мира социально-психологических типов, являющихся объектом сатирического изображения, то он, как правило, предельно беден и убог. Казалось бы, что тут можно исследовать? Исследовать то, чего нет?

Роман "Господа Головлевы", и в частности образ Иудушки, свидетельствует о том, что этот убогий, примитивный внутренний мир может быть исследован не менее обстоятельно, чем интенсивная духовная жизнь интеллектуально развитого человека.

Оказывается, душевный примитивизм обладает своей "сложностью", а моральное уродство своими гранями и оттенками.

Оказывается, внутреннее убожество человека может выражаться столь же разносторонне, как и внутреннее богатство.

Оказывается, обесчеловеченность человека имеет столько же свойств, сколько и его человечность.

При этом выясняется, что и примитивный внутренний (*94) мир подчиняется определенным психологическим закономерностям.

У душевно убогого человека есть свои стремления, свои радости и огорчения, свои заветные желания и мечты. У полнейшего "морального урода" есть свои представления о нравственном безобразии, нравственной красоте и даже свой "моральный кодекс". И у этого урода есть какие-то главные стимулы, которые налагают печать на его душевный мир, определяют его облик, психологию, его поведение.

У Иудушки таким стимулом, как уже говорилось, была собственность. Именно она пробудила в нем одни склонности и черты и убила другие.

Иудушка, как и Арина Петровна служит призраку собственности. Вся жизнь его, все его устремления подчинены одному - обогащению.

Что бы ни делал Порфирий Владимирович, что бы ни говорил, истинной целью его всегда является стяжательство. Приобретательство, которое некогда подвигнуло Павла Ивановича Чичикова на отчаянные аферы. Иудушку толкает на деяния еще более страшные, хотя уголовно и не наказуемые. Если герой Гоголя ради обогащения предпринимал действия мошеннические, противозаконные, то герой Щедрина действует "на законном основании".

Писатель неоднократно устами самого Иудушки заявляет, что он поступает "по закону".

Вот Павел бросает Порфирию Владимировичу резкий вопрос-упрек: "Ограбил... мужика?.." Иудушка отвечает: "Кто? я-то! Нет, мой друг, я не граблю; это разбойники по большим дорогам грабят, а я по закону действую. Лошадь его в своем лугу поймал - ну и ступай, голубчик, к мировому! Коли скажет мировой, что травить чужие луга дозволяется,- и бог с ним! А скажет, что травить не дозволяется,- нечего делать! штраф пожалуйте! По закону я, голубчик, по закону!"

Вот Иудушка стремится выведать у умирающего Павла, сделал ли тот распоряжение относительно наследства.

"Не сделал? - ну, и тем  лучше, мой друг! По закону - оно  даже справедливее. Ведь не чужим, а своим же присным достанется. Я вот на что уж хил - одной ногой в могиле стою! а все-таки думаю: зачем мне распоряжение делать, коль скоро закон за меня распорядиться может. И ведь как это хорошо, голубчик! Ни свары, ни зависти, ни кляуз... закон!"

(*95) Именно тот факт, что  все свои мерзкие деяния Порфирий  Владимирович совершает "на законном  основании", делает столь важным обнажение его внутреннего мира, его подлой, пакостной душонки.

Психологический анализ Щедрина и направлен прежде всего на то, чтобы раскрыть психологию стяжательства. На протяжении всего романа исследует он глубины души, пораженной стяжательством, и показывает, что служение призраку собственности неизбежно влечет за собой потерю истинно человеческих качеств, духовное и нравственное убожество.

Однако психологический анализ решает в данном случае и другую, более широкую художественную задачу.

Своеобразие образа Иудушки состоит в том, что этот обесчеловеченный человек стремится выдать себя за человека. Порфирий Владимирович старается выглядеть лучше, чем он есть на самом деле. Характерная черта его облика - лицемерие. Оно-то и становится предметом исследования Щедрина-психолога.

Одним из прототипов образа Порфирия Владимировича, как известно, был старший брат писателя - Дмитрий Евграфович. В письме к матери от 22 апреля 1873 года Салтыков так характеризовал его: "...я нахожу, что самое лучшее и даже единственное средство не ссориться с ним - это совсем его не видеть... Этот человек не может говорить резонно, а руководится только одною наклонностью к кляузам. Всякое дело, которое можно было бы в двух словах разрешить, он как бы нарочно старается расплодить до бесконечности... Не один я - все знают, что связываться с ним несносно, и все избегают его".

А несколько ниже Салтыков говорит, что у Дмитрия Евграфовича "одна система: делать мелкие пакости". И добавляет: "Ужели, наконец, не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую этот человек одною рукою богу молится, а другою делает всякие кляузы?"

Нужно сказать, что лицемерие с давних пор - и не случайно! - привлекало внимание писателей-сатириков. Дело в том, что оно поразительно многолико.

"Маску лицемерия,- писал  критик Н. К. Михайловский,- способны  надевать и злоба, и разврат, и  предательство, и продажность, и клевета, и насильничество, всяческая низость и гнусность, облекаясь в такие именно формы соответственных добродетелей, которые, на словах по крайней (*96) мере, особенно ценятся в данном обществе. Поэтому, сосредоточив свое внимание даже исключительно на лицемерии, сатирик может предъявить очень полную картину современных ему нравов, держась в то же время почвы тонкого психологического анализа. Такая многосторонняя заманчивость задачи всегда привлекала к этому пункту крупные сатирические силы, и всякий вновь выступающий сатирик рискует впасть в подражание либо создать нечто очень слабое по сравнению с высокими образцами, ранее вложенными в сокровищницу всемирной литературы. Салтыков с честью вышел из этой трудности. Его коллекция лицемеров вполне оригинальна и не побледнеет от сопоставления с лучшими произведениями этого рода европейских писателей"2.

Нельзя не согласиться с приведенными словами критика. Коллекция лицемеров, созданных Щедриным, поистине неповторима. И первое место в ней, бесспорно, занимает Иудушка Головлев.

Писатель блестяще продемонстрировал "многогранность" лицемерия. Иудушка обладает множеством низких, гнусных качеств, и каждое из них стремится выдать за добродетель.

Он постоянно носит маску. Точнее - множество масок.

Маску радушия, благообразия, умиления, которая надета на его настоящее лицо.

Маску родственных чувств, открытости, любви, которая маскирует его подлинное эгоистическое нутро.

Маску, сотканную из "правильных", "справедливых" рассуждений, которая скрывает его истинные мысли и намерения.

Маску высокой нравственности и морали, за которой прячутся полнейшая нравственная разнузданность, аморализм.

Маску человека в высшей степени религиозного, богобоязненного, которой прикрыто пренебрежение к важнейшим христианским заповедям.

Маску вечного, неутомимого труженика, за которой притаился бездельник и пустобрех.

Все эти маски писатель со своего героя срывает. На протяжении всего романа Щедрин разоблачает двуличие, двоедушие Иудушки.

(*97) Достигается это прежде  всего путем обнажения контраста  между речами, рассуждениями Порфирия Владимировича и его делами, поступками, истинными помыслами и чувствами.

На словах он выступает решительным сторонником правды: "...я, брат, прямик! Неправды не люблю, а правду и другим выскажу, и сам выслушаю! Хоть и не по шерстке иногда правда, хоть и горьконька - а все ее выслушаешь! И должно выслушать, потому что она - правда".

Фактически же Иудушка все время лжет. Лжет, стараясь выглядеть лучше, благороднее, чадолюбивее. Лжет даже тогда, когда в этом вроде бы нет "необходимости".

На словах Иудушка постоянно ратует за высокую нравственность, за истинно христианскую мораль.

А на деле давно уже чувствует себя свободным "от каких-либо нравственных ограничений...".

По видимости Иудушка чрезвычайно набожен. Слово "бог" постоянно у него на устах. Несколько часов в день он посвящает молитве.

"Но,- разъясняет Щедрин,- он молился не потому, что любил  бога и надеялся посредством  молитвы войти в общение с  ним, а потому, что боялся черта  и надеялся, что бог избавит  его от лукавого".

А чего стоят "родственные чувства", которые Иудушка постоянно декларирует?

Щедрин показывает, что Порфирий Владимирович все время притворяется. То он разыгрывает из себя послушного, благовоспитанного сына. То изображает заботливого, любящего брата. То прикидывается добрым, чадолюбивым отцом.

И при этом - выгоняет "милого друга маменьку" из имения, обобрав ее. Прибирает к рукам имущество своих "любимых" братьев. Обрекает на смерть своих сыновей.

Есть в романе такая сцена. После похорон Павла устроен поминальный обед. Вот как рисует Щедрин его начало.

"Подойдя к закуске, Порфирий Владимирович попросил  отца благочинного благословить  яствие и питие, затем налил  себе и духовным отцам по  рюмке водки, умилился и произнес:

- Новопреставленному! вечная  память! Ах, брат, брат! оставил ты нас! а кому бы, кажется, и пожить, как не тебе. Дурной ты, брат! нехороший!

Сказал, перекрестился и выпил. Потом опять перекре(*98)стился и проглотил кусочек икры, опять перекрестился - и балычка отведал".

Перед нами модель того противоречия между видимостью и сущностью Иудушки, которое будет раскрываться на протяжении всего романа.

И в дальнейшем Порфирий Владимирович перекрестится - и отправит сына на тот свет. Затем еще раз перекрестится - и отправит другого сына на каторгу, а фактически тоже на тот свет. Снова перекрестится - и отправит третьего сына, только что родившегося, в воспитательный дом.

Итак, лицемерие Иудушки не однопланово, а разносторонне, многолико. Вот почему перед нами не "однолинейный" сатирический персонаж, а многогранный, сложный сатирический характер. Порфирий Владимирович "соткан" из множества самых различных и противоречивых качеств, благодаря которым образ приобрел удивительную рельефность и художественную полнокровность.

5

Каков же внутренний стержень этого сложного, многогранного, психологически разработанного сатирического образа? Что составляет основу его поэтики?

Приходится только удивляться тому, насколько тесно, органически образ Иудушки связан с щедринским пониманием окружавшей его действительности как мира призраков.

Ha протяжении всего романа  писатель последовательно демонстрирует  опустошенность Иудушки. Причем  не ограничивается опосредованным  ее раскрытием, а формулирует  прямо, откровенно, что выражается  в неоднократном употреблении  разного рода производных слов с корнем "пустота".

Первый раз эти слова-розги, слова-бичи появляются, когда речь идет об отношении к Иудушке Павла. Писатель подчеркивает, что Павел ненавидел Порфишку; ненавидел "всеми помыслами, всеми внутренностями, ненавидел беспрестанно, ежеминутно. Словно живой, метался перед ним этот паскудный образ, а в ушах раздавалось слезнолицемерное пустословие Иудушки, пустословие, в котором звучала какая-то сухая, почти отвлеченная злоба ко всему живому, не подчиняющемуся кодексу, созданному преданием лицемерия".

(*99) Слезнолицемерное пустословие"... "Пустословие", преисполненное "злобой  ко всему живому"... Квалификации весьма определенные, резкие. Щедрин вводит в текст то, что ранее только подразумевалось, было в подтексте. И тенденция эта в дальнейшем будет усиливаться, нарастать.

Впоследствии слово "пустословие" и аналогичные ему Щедрин будет употреблять уже в авторской речи: "Иудушка как засел в своем родовом Головлеве, так и не двигается оттуда. Он значительно постарел, вылинял и потускнел, но шильничает, лжет и пустословит еще пуще прежнего..." И ниже: "Он был невежествен без границ, сутяга, лгун, пустослов и, в довершение всего, боялся черта".

Щедрин и впредь будет неоднократно подчеркивать пустословие своего героя: Иудушка остался "лицом к лицу с одним своим пустословием"; "перед таким непреоборимым пустословием оставалось только покориться". Затем данный мотив осложнится еще более зловещим оттенком: "Не простое пустословие это было, а язва смердящая, которая непрестанно точила из себя гной". И наконец, речь пойдет уже не только о пустословии Иудушки, но и о его "пустомыслии" и "пустоутробии". В романе много раз говорится о его "пустоутробной и изолгавшейся натуре", о "всей его пустой утробе", о его "пустомыслии" и "пустоутробии".

Писатель показывает, что и деятельность Иудушки - это бесконечное "переливание из пустого в порожнее".

Было бы неверно сказать, что Порфирий Владимирович Головлев - элементарный бездельник. По видимости, это не так, ибо герой наш почти постоянно чем-нибудь занят. Однако напряженная деятельность его - это особая форма безделия.

"Проведя более тридцати  лет в тусклой атмосфере департамента,- пишет Щедрин об Иудушке,- он  приобрел все привычки и вожделения  закоренелого чиновника, не допускающего, чтобы хотя одна минута его жизни оставалась свободною от переливания из пустого в порожнее. Но, вглядевшись в дело пристальнее, он легко пришел к убеждению, что мир делового бездельничества настолько подвижен, что нет ни малейшего труда перенести его куда угодно, в какую угодно сферу. И действительно, как только он поселился в Головлеве, так тотчас же создал себе такую массу пустяков и мелочей, которую можно было не переставая переворачивать, без всякого опасения когда-нибудь исчерпать ее". Служение призраку собственности доводит Порфирия (*100) Владимировича до того, что и жить он уже начинает не настоящей жизнью, а мнимой, призрачной. Жизнь Иудушки - это призрачное существование, соприкасающееся с действительной жизнью, пытающееся давить на нее, но в конечном счете замыкающееся в себе самой и обретающее размах лишь в мире вымыслов и иллюзий. Вот почему "всесилие" Порфирия Владимировича вместе с тем сопровождается его поразительным бессилием предпринять что-либо в повседневной, живой жизни: "Мысль его до того привыкла перескакивать от одного фантастического предмета к другому, нигде не встречая затруднений, что самый простой факт обыденной действительности заставал его врасплох. Едва начинал он "соображать", как целая масса пустяков обступала его со всех сторон и закрывала для мысли всякий просвет на действительную жизнь. Лень какая-то обуяла его, общая умственная и нравственная анемия. Так и тянуло его прочь от действительной жизни на мягкое ложе призраков, которые он мог перестанавливать с места на место, одни пропускать, другие выдвигать,- словом, распоряжаться, как ему хочется".

Тот же образ призраков, как лейтмотив, снова появляется несколько ниже. Охарактеризовав фантастические мысленные построения своего героя, Щедрин далее дает итоговую обобщающую картину состояния, в котором находился Иудушка: "Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земля исчезала у него из-под ног, за спиной словно вырастали крылья. Глаза блестели, губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающее выражение. И, по мере того как росла фантазия, весь воздух кругом него населялся призраками, с которыми он вступал в воображаемую борьбу".

И этот же образ становится структурной основой при описании атмосферы, царящей в головлевском доме: "Отовсюду, из всех углов этого постылого дома, казалось, выползали "умертвия". Куда ни пойдешь, в какую сторону ни повернешься, везде шевелятся серые призраки. Вот папенька Владимир Михайлович, в белом колпаке, дразнящийся языком и цитирующий Баркова; вот братец Степка-балбес и рядом с ним братец Пашка-тихоня; вот Любинька, а вот и последние отпрыски головлевского рода; Володька и Петька... И все это хмельное, блудное, измученное, истекающее кровью... И над всеми этими призраками витает живой призрак, и этот живой призрак - не кто иной, как (*101) сам он, Порфирий Владимирыч Головлев, последний представитель выморочного рода..."

Если те, кто уже отошел в царство смерти, охарактеризованы здесь Щедриным как "серые призраки", то сам Иудушка аттестован, как "живой призрак". Образ этот венчает собой повествование.

На протяжении всего романа Иудушка пытается прикидываться человеком.

На самом же деле он - только призрак. Так в художественной структуре одного из лучших сатирических образов Щедрина проявилась его концепция "призрачной" действительности.

6

Как правило, сатирический образ предстает перед читателем вполне определенным в своей сущности. В повествовании он обычно раскрывается, но отнюдь не развивается, ибо писатель-сатирик показывает нам характеры откристаллизовавшиеся, устоявшиеся, как бы "застывшие", "остановившиеся" в своем развитии. Вспомним хотя бы помещиков из "Мертвых душ" Гоголя. Каждый из них - определенный, рельефный сатирический характер. Причем характер сформировавшийся, законченный и на наших глазах лишь раскрывающийся, но не изменяющийся.

Иудушка - один из немногих в литературе сатирических характеров, который не только раскрывается, но и развивается. Развитие это заключается в том, что Порфирий Владимирович все больше и больше обесчеловечивается, вырождается.

Если в начале романа он предстает перед нами внутренне обесчеловеченным, нравственно безобразным, но внешне вполне благообразным и деятельным, то со временем процесс вырождения охватывает все его существо. "Нравственное окостенение" довершается окостенением умственным, а затем и физическим.

6 (18) апреля 1876 года Салтыков  писал из Парижа: "Я еще хорошенько  и сам не наметил моментов  развития, а тема в том состоит, что все кругом Иудушки померли, и никто не хочет с ним жить, потому что страшно праха, который его наполняет. Таким образом он делается выморочным человеком".

(*102) Процесс все большего  и большего вырождения Иудушки, который приводит его к вымороченности, омертвению, и показывает Щедрин.

Уже во второй главе романа писатель как бы мимоходом заметил, что в пустословии Порфирия Владимировича "звучала какая-то сухая, почти отвлеченная злоба ко всему живому...".

И этот мотив "злобы ко всему живому" окажется далеко не случайным. Он характеризует враждебность Иудушки к жизни, к любым ее проявлениям и свидетельствует о его принадлежности к миру мертвечины, смерти.

Далее мотив этот будет шириться, нарастать. Рисуя сцену смерти Арины Петровны, Щедрин сочтет необходимым подчеркнуть: Иудушка "не понимал, что открывавшаяся перед его глазами могила уносила последнюю связь его с живым миром, последнее живое существо, с которым он мог делить прах, наполнявший его. И что отныне этот прах, не находя истока, будет накопляться в нем до тех пор, пока окончательно не задушит его".

Порфирий Владимирович продолжает еще двигаться и совершать привычные действия. Но в сущности он давно уже не только "живой призрак", но и "живой труп". Находясь среди живых людей, он в то же время отделен от них невидимой стеной, по одну сторону которой - жизнь, по другую - смерть.

Характеризуя тот тип людей, к которому принадлежит Иудушка, Салтыков подчеркивает: "Нет у них дружеских связей, потому что для дружества необходимо существование общих интересов; нет и деловых связей, потому что даже в мертвом деле бюрократизма они выказывают какую-то уж совершенно нестерпимую мертвенность".

Отныне мотив омертвения Иудушки выходит на первый план, становится доминирующим в повествовании.

"Чувствовалось что-то  выморочное,- пишет Щедрин,- и в  этом доме, и в этом человеке, что-то такое, что наводит невольный  и суеверный страх. Сумеркам, которые и без того окутывали Иудушку, предстояло сгущаться с каждым днем все больше и больше".

Как видим, "выморочность" Иудушки и "сумерки", окружающие его, оказываются сопряженными.

Наступает последняя стадия обесчеловеченности: пустоутробие приводит к выморочности, к медленному умиранию.

Иудушка запирается в своем кабинете и целыми днями (*103) находится "в полном одиночестве". Результатом могло быть только одно: "В короткое время Порфирий Владимирыч совсем одичал... Он ничего не требовал от жизни, кроме того, чтоб его не тревожили в его последнем убежище - в кабинете. Насколько он прежде был придирчив и надоедлив в отношениях к окружающим, настолько же теперь сделался боязлив и угрюмо-покорен. Казалось, всякое общение с действительной жизнью прекратилось для него. Ничего бы не слышать, никого бы не видеть - вот чего он желал".

Так появляются новые черты в характере Иудушки и - соответственно - новые краски на палитре Салтыкова-художника.

Стремясь убедить читателя, что герой его и в самом деле "совсем одичал", Щедрин пишет, что вечером, напившись чаю, "Иудушка окончательно заползал в свою нору".

В другом месте сказано, что языки Иудушки и Анниньки "запутывались, глаза закрывались, телодвижения коснели. И дядя, и племянница тяжело поднимались с мест и, пошатываясь, расходились по своим логовищам".

Употребляя по отношению к своим героям лексику, которая обычно относится к животным ("нора", "логовище"), писатель тем самым показывает степень их обесчеловеченности, их "одичания".

Но и эта стадия "развития" Иудушки оказалась еще не самой последней. Завершает процесс нравственного и физического разложения героя - запой.

Долгое время Порфирий Владимирович "крепился". "Может быть,- пишет Щедрин,- он сознательно оберегался пьянства, ввиду бывших примеров, но, может быть, его покуда еще удовлетворял запой пустомыслия. Однако ж окрестная молва недаром обрекала Иудушку заправскому, "пьяному" запою. Да он и сам по временам как бы чувствовал, что в существовании его есть какой-то пробел; что пустомыслие дает многое, но не все. А именно: недостает чего-то оглушающего, острого, которое окончательно упразднило бы представление о жизни и раз навсегда выбросило бы его в пустоту".

Есть определенная закономерность в том, что человек пустой, пустоутробный, пустослов и пустосвят уже не удовлетворяется запоем пустомыслия, а стремится к состоянию, "которое окончательно упразднило бы представление о жизни и раз навсегда выбросило бы его в пустоту".

(*104) 3десь "пустота" означает  уже отсутствие жизни, небытие. Она  становится синонимом полнейшего отрешения от всего живого, от действительности вообще.

В эту "манящую" пустоту и оказывается в конце концов выброшенным Иудушка. "Чем глубже надвигалась над собеседниками ночь, тем бессвязнее становились речи и бессильнее обуревавшая их ненависть. Под конец не только не чувствовалось боли, но вся насущная обстановка исчезала из глаз и заменялась светящеюся пустотой".

7

"Господа Головлевы" - не очень-то смешная книга, хотя  Салтыков-Щедрин был, по верному  определению А. В. Луначарского, "человеком неистощимой веселости, блестящего остроумия", "мастером такого смеха, смеясь которым человек становится мудрым"3.

Почему же скорее печальным, чем веселым получился роман, посвященный семейству Головлевых? Отчего почти не смеемся мы искренним, звонким смехом, когда читаем это замечательное произведение, а только лишь усмехаемся про себя, причем и эти усмешки отдаются в сердце какой-то щемящей болью?

Подобные вопросы с давних пор занимали критиков и литературоведов, обращавшихся к гениальному роману Салтыкова.

Одни полагали, что перед нами произведение вовсе не сатирическое, что "Господа Головлевы" - обыкновенный семейный роман, что здесь Салтыков выступает в качестве художника-бытописателя, а отнюдь не сатирика.

Другие, считая роман сатирическим, стремились использовать его для доказательства того тезиса, что сатира будто бы не обязательно должна быть смешной, что она вполне может обходиться без смеха.

Оба эти мнения представляются необоснованными.

Роман "Господа Головлевы" - книга менее смешная, чем многие другие сатирические произведения Щедрина. Но считать, что в ней вообще нет ничего комического, неверно.

Предметом отображения в романе о семействе Головлевых, как и в других сатирических сочинениях Щедрина, является социально-комический мир призраков.

Здесь меньше того внешнего комизма, который во многих других книгах писателя сопровождает комизм внутренний и в значительной мере служит средством его обнаружения.

Однако если пристальнее вглядеться в нарисованную сатириком картину, то легко понять, что на протяжении всего романа Щедрин изображает нечто по природе своей явно комическое.

С первой главы книги и до последней он воссоздает комедию... Комедию стяжательства. Комедию лицемерия. Комедию пустословия. Комедию окостенения жизни. Комедию умирания.

И считает необходимым подчеркнуть это прямо, без околичностей. Писатель несколько раз употребляет даже само это слово - "комедия".

Вот Арина Петровна, произведя раздел, выделила Иудушке самую лучшую часть - Головлево. Сама она,- пишет Щедрин,- "осталась, по-прежнему, в Головлеве, причем, разумеется, не обошлось без семейной комедии. Иудушка пролил слезы и умолил доброго друга маменьку управлять его имением безотчетно, получать с него доходы и употреблять по своему усмотрению, "а что вы мне, голубушка, из доходов уделите, я всем, даже малостью, буду доволен".

Вот Иудушка приезжает к умирающему Павлу и начинает донимать его своими "заботами". Тот вскипел, обозвал незваного гостя "Иудой, предателем". Ругательства умирающего до того проняли Иудушку, что даже губы у него искривились и побелели. "Тем не менее,- продолжает Щедрин,- лицемерие было до такой степени потребностью его натуры, что он никак не мог прервать раз начатую комедию".

А вот разглагольствует Порфирий Владимирович после похорон Павла, на поминках. Речь его полна лицемерных соболезнований и фальшивых воздыханий. У Арины Петровны при этом "как будто какой-то свет пролился... перед глазами, и вся эта комедия, к повторению которой она с малолетства привыкла, в которой сама всегда участвовала, вдруг показалась ей совсем новою, невиданною".

Столь же "новою", "невиданною" оказывается вся эта комедия в глазах самого Щедрина, а значит, и в наших гла(*106)зах. Она выглядит жуткой, страшной, кошмарной. Она оборачивается трагедией.

На протяжении всего романа главный герой его ломает комедию, а "результатом" ее являются "умертвия". В каждой главе книги кто-нибудь умирает. А Иудушка при этом обогащается, раздувается, сосет кровь из новых жертв.

От эпизода к эпизоду, от главы к главе Порфирий Владимирович становится все более и более богатым и властным. Власть его распространяется уже не только на Головлево, но и на всех окружающих. Нет в округе помещика сильнее его! И смех замирает на наших устах. Мы не смеемся. Мы горько усмехаемся. Да и то про себя.

Достоевский как-то заметил, что "в подкладке сатиры" зачастую бывает трагическое. Это действительно так. Ведь разоблачая и высмеивая своих комических героев, писатель-сатирик все время думает о том, каково воздействие этих "героев" на жизнь, на окружающих, зачастую подвластных им людей.

Вот почему трагические мотивы звучат "в подтексте" многих истинно сатирических произведений, в том числе и произведений Салтыкова-Щедрина.

Но бывают такие сатирические сочинения, в которых трагическое из "подтекста" врывается в текст и самым тесным образом переплетается с комическим. К их числу и относится роман "Господа Головлевы".

Сцены и ситуации комические перемежаются здесь с эпизодами драматическими и трагическими. Причем эти последние все время нарастают и нарастают.

Подобным же образом перемешано комическое с трагическим и в фигуре главного героя. На. эту особенность харак-тера, созданного Щедриным, обратили внимание еще в то время, когда роман печатался в журнале. "Скажу Вам, что я в восторге от Вашего Иудушки,- писал Салтыкову поэт А. М. Жемчужников и продолжал: - Он, по моему мнению, одно из самых лучших Ваших созданий. Это лицо - совер-шенно живое. Оно задумано очень тонко, а выражено крупно и рельефно. Вышла личность необыкновенно типичная... В ней есть замечательно художественное соединение почти смехотворного комизма с глубоким трагизмом. И эти два, по-видимому, противоположные, элемента в нем нераздель-ны. Хотелось бы продолжать смеяться, да нет, нельзя; даже сделается жутко: он - страшен. Относиться к нему с по-стоянным негодованием и злобою также нельзя, потому что (*107) он бесспорно комичен, особливо когда творит самое, по его мнению, важное в нравственном отношении дело: когда рас-суждает о боге или молится ему с воздеванием рук"4.

Приведенные слова Жемчужникова помогают нам лучше понять не только особенности образа Иудушки, но и своеоб-разие романа в целом.

"Господа Головлевы" - одно из самых лучших созда-нии  великого русского писателя-сатирика. Задуман роман "очень тонко", а все его персонажи вылеплены "крупно и рельефно". В нем есть "замечательно художественное соеди-нение почти смехотворного комизма с глубоким трагизмом". И эти два противоположные элемента настолько нераздельны, что мы и смеемся, и ужасаемся одновременно.

А может быть, даже больше ужасаемся, чем смеемся... Ведь он действительно страшен, этот объективно-комичный призрачный мир, в котором царствуют стяжательство и пустоутробие.

1 Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч. в 15-ти томах, т. 3. Гослитиздат, 1947, с. 422-423.

2 Н. К. Михайловский. Литературно-критические статьи. М., Гослитиздат, 1957, с. 493.

3 "М. Е. Салтыков-Щедрин в русской критике". М., Гослитиздат, 1959, с. 570.

4 "М. Е. Салтыков-Щедрин в русской критике", с. 585.