Сравнение переводов ‘’Илиады’’ и ‘’Одиссеи’’ Н.И. Гнедича, В.А. Жуковского и В.В. Вересаева

2 немецкая группа (продолжающая), романо-германское  отделение

Бахматов Даниил

Рубленко Екатерина

Ломакин Михаил

Колосова Анна

Яковец Анна

 

 

 

 

Сравнение переводов ‘’Илиады’’ и ‘’Одиссеи’’ Н.И. Гнедича, В.А. Жуковского и В.В. Вересаева

 

                                                                                                «Переводы – это цветы под стеклом».

                                                        Вольфганг Менцель, немецкий писатель девятнадцатого века

 

Фигура переводчика, особенно если он переводит такие масштабные и эпические произведения, как ‘’Илиада’’ или ‘’Одиссея’’’, очень важна: от него зависит, оставит след потрясающая далёкая эпоха в сознании  его современников или даже потомков. Сложится ли целая картина отдалённой от читателя эпохи в его воображении? Или его труд так и останется мёртворожденным, не осуществив функцию посредника между писателем и читателем?

Начиная сравнительный анализ литературных переводов, мы неосознанно взяли на себя некоторую ответственность. Психологически тяжело подвергать детальному анализу то, что стало эталоном литературного перевода ‘’Илиады’’ или ‘’Одиссеи’’.

Мы попытались дать свой ответ на вопрос, чего же ожидали от своего читателя Н.И.Гнедич, В.А.Жуковский, В.В.Вересаев и какие тенденции прослеживаются в нескольких переводах древнегреческого эпоса, отделённых друг от друга более чем сотней лет.

Пока мы сидели в читальном зале и совместными усилиями готовили сравнительный анализ,  у нас возник закономерный вопрос, а именно:  с чего начать? Мы решили придерживаться той исторической хронологии, в соответствии с которой были написаны «Илиада» и «Одиссея». Итак, начнём с поэмы Гомера, повествующей о троянской войне.

 

Литературный перевод ‘’Илиады’’ (1828) Н.И.Гнедич написал гекзаметром. ‘’Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал’’ – прочитав первые строки, читатель сразу замечает необычность и сложность данного размера. Во многом именно благодаря гекзаметру Гнедичу удалось постигнуть ‘’дух, божественную простоту и пластическую красоту древних греков’’, по выражению В.Г.Белинского. В чем специфика гекзаметра? Гекзаметр (шестистопный дактиль) был одним из самых распространённых размеров античной лирики. Таким образом, первый рассматриваемый нами перевод художественно прекрасен тем, что на уровне стиха и ритма приближается к древнегреческому оригиналу.

Тот гекзаметр, которым переводил «Илиаду» В.А.Жуковский, был более унифицированный, более литературный, чем у Н.И.Гнедича. Первые строки перевода Жуковского практически повторяют Гнедича: ’’Гнев нам, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, гибельный гнев, приключивший ахеянам много великих бедствий…’’. Таким образом, со временем первичная ритмическая структура стиха «Илиады» видоизменяется. Это можно проследить и самом позднем переводе, переводе В.В.Вересаева:

Ты не приказывай: я подчиняться  тебе не желаю!

              Слово иное скажу, и обдумай  его хорошенько:

              В бой руками вступать из-за  девушки я не намерен

              Против тебя иль другого кого: вы взяли, что дали.

(Песнь первая, ‘’Мор. Гнев.’’)

 

Что касается синтаксических особенностей всех трёх переводов, переводчики избрали совершенно различные средства для связи и членения текста.

Гнедич отдаёт  предпочтение не знаку окончания, обрывания мысли, а незавершённости. В его переводе преобладают двоеточия: ’’Скорбное дело, ненависть ты на меня возбуждаешь Геры надменной: озлобит меня оскорбительной речью’’ (Глава первая, диалог Зевса с Фетидой). Мысль у Гнедича величественная и величавая, она гармонично перетекает из одного высказывания в другое. И синтаксис перевода Гнедича способствует раскрытию дум персонажей в их динамике:  Зевс последовательно говорит о взаимоотношениях с Герой, неспешно размышляет.

Членение текста ‘’Илиады’’ на предложения у Жуковского не имеет ярко выраженной тенденции: он всё время использует различные синтаксические средства. Это подчёркивает экспериментальный характер его перевода. Возможно, сказалось и то, что сохранившаяся часть перевода «Илиады» является лишь началом работы и носит получерновой характер, ведь Жуковский занимался переводом, продолжая борьбу с болезнью и постепенной потерей зрения.

Что касается перевода В.В.Вересаева, он делит речь Зевса на краткие, ясные  предложения: ’’Дело плохое! Меня принуждаешь ты ссору затеять с Герою. Станет она раздражать меня бранною речью‘’. Каждое предложение выражает законченную мысль, максимально приближено к современной разговорной речи, и в данной риторической ситуации это подчёркивает, насколько олимпийскому богу у Гомера не чужды бытовые интонации и бытовая речь. Но это не отдельный приём, а тенденция, которая прослеживается у В.В.Вересаева.

На своём опыте мы убедились, насколько проще читать ‘’Илиаду’’ Вересаева, но всегда ли хороши простота и доступность изложения?

В переводе Гнедича слова эмоционально окрашены. У него ‘’Ахиллес многие души могучие славных героев низринул’’, в то время как у Вересаева  ‘’много сильных душ героев пославший  к Аиду‘’. Глагол ‘’низринуть’’  – это архаизм, придающий тексту помимо сложности понимания (если говорить о современном читателе) особый пафос. С самого начала своеобразие этого торжественного слога сообщается и читателю.

 Язык Жуковского тоже насыщен  архаизмами и  старославянизмами, в этом переводы схожи: у Жуковского встречаются такие слова, как ‘’стогны’’, ‘’понеже’’, ‘’пажити’’. Но перевод Жуковского более литературный и выполнен в соответствии с эстетикой романтизма (‘’Ахиллес божественный‘’, ‘’Гектор, цветущий супруг мой‘’).

У Вересаева язык гораздо более  нейтрален; если у Гнедича, например, ‘’лук стреловержца издал поразительный звон’’, то у Вересаева серебряный лук просто зазвенел. Выражение не такое ‘’громкое‘’, оно производит меньший эффект, но уменьшает вероятность недопонимания. ‘’Звенеть‘’ – вполне однозначный глагол. Поразительный звук, издаваемый луком, для читателя же может стать предметом размышления. Н.И.Гнедич словно боится снять ‘’священную‘’ пелену с гомеровского слога, он побуждает читателя к  пониманию текста. ‘’Звук поразительный’’ уже сообщает читателю особое значение этого действия, как бы призывая его испытывать то же самое.

 

Одно из преимуществ перевода Гнедича  перед переводами Жуковского и Вересаева  состоит в том, что он более  ‘’почтительно’’ и внимательно  относится к древнегреческому источнику. Именно Гнедич подробно воспроизводит все события, как, очевидно, было и в подлиннике ‘’Илиады’’. Присутствие автора в тексте Жуковского более ощутимо.

Для того, чтобы сравнить фрагменты  текста Гнедича и Вересаева по обилию деталей, мы использовали переводы третьей главы, преимущественно фрагмента, описывающего единоборство Париса и Менелая.

Описание Париса уже немного  различное: наше внимание привлекло словосочетание ‘’с мечом при бедре‘’, как лаконично сказано у Гнедича. У Вересаева мы читаем: с ‘’висящим острым мечом‘’: сочетание двух признаков отрицательно влияет на динамику повествования, меч в любом случае будет острым. ‘’Висящий’’ меч: из этого словосочетания логически вытекает мысль о том, что меч висит на бедре. Но Н.И.Гнедич сразу конкретизирует место нахождения предмета, проступает живая картина.

Динамизм передаётся глаголами; им отдают предпочтение Гнедич и Жуковский. Вересаев использует и деепричастия. Возникает парадокс: язык Вересаева  хотя и стилистически снижен, но при этом моментами не менее многословен. Самым ‘’компактным’’ из переводов является перевод Жуковского. Это связано ещё и с тем, что Жуковский перевёл лишь отрывки из ‘’Илиады’’.

Сравнительный анализ переводов ‘’Илиады’’ натолкнул нас на следующие мысли:

1).Присутствие автора в переводном произведении на протяжении ста лет становилось все более ощутимым (начиная от Гнедича, где этого практически нет, и заканчивая Вересаевым).

2).В самом раннем переводе «Илиады», переводе Гнедича, автором предъявлены определенные требования к читателю: сложность словесных конструкций заставляет читателя стремиться к пониманию перевода древнегреческого эпоса. У Вересаева же, наоборот, наблюдается нарушение дистанции между автором и читателем.

Ту же тенденцию мы смогли проследить  и в переводах «Одиссеи».

Известно, что оригинальный язык первоначального  произведения ощутимо отличался  от того языка, на котором общались между собой жители Эллады в VIII в. до н. э.: он представлял собой смесь  архаичной лексики и разнородных  диалектов, что производило впечатление торжественного, «нездешнего» наречия. Его тон служил как бы «основой», «фоном» для повествования о славном героическом прошлом ахейского народа. Человек, слышащий неторопливое течение гекзаметра, вкупе с незнакомыми, прекрасными словами, воспринимал поэтическую речь как нечто «боговдохновенное», ниспосланное свыше.

Созданию этого эффекта способствует сложный, вариативный синтаксис  перевода Жуковского: «рану узнала, ощупав руками»; «упала в таз, опустившись, нога» (19 песня); «дом наш вы разоряете, в нем на пиры истребляя богатство мужа, давно разлученного с милой отчизною» (21 песня). Это стилистическое соответствие перевода и оригинала в случае Вересаева нарушается: его язык прост и лапидарен, строение предложений однотипно (В таз упала нога Одиссея, и медь зазвенела. Набок таз наклонился, вода полилася на землю… Оборвался голос громкий. Глаза налилися мгновенно слезами» (19 песня)). 
При отборе лексики и выразительных средств старший поэт также проявляет большие сноровку и изощренность. Для языка Жуковского (как и в случае с «Илиадой» - Гнедича) характерны сложные составные эпитеты («многобогатый», «многобуйный» – 21 песня): сравните высокие, пафосные выражения, на основе которых Жуковский воспроизводит эмоциональное состояние Пенелопы в сцене с женихами «»разоряете», «истребляя», «готова быть я ценою победы», «принудить», «крушиться» - 21 песня) с общеупотребительными, нейтральными по смыслу и стилю фразами вересаевского перевода («привести никакого другого предлога не в силах», «буду о нем хоть во сне вспоминать я нередко» - 21 песня). Спрашивается: для чего? Ответом на этот вопрос является уже упомянутая нами проблема дистанции между аэдом и слушателем. И все же одним «возвышением» поэта над читателями функции стилизации синтаксиса и лексики не ограничиваются. 
А дело вот в чем. Многие современники и поздние исследователи критиковали Жуковского за избыточный романтизм, привнесенный им в гомеровское произведение и якобы чуждый последнему. И действительно, присутствие поэта-романтика в ранней версии русского текста довольно ощутимо. Отношение соавтора к происходящему, его личная система ценностей проникают в сюжет «Одиссеи» посредством образных определений, искусной ритмикой и высокой лексикой. 
Личность в понимании Жуковского – это «мыслящий тростник», одухотворенное богом существо, находящееся в постоянной борьбе с роком и неизбежностью (чем не романтический конфликт?). И все же человек здесь – это не пустой сосуд, который примет все, что в него ни положишь, - нет, это своего рода «резонатор» божественности, обладающий целым рядом индивидуальных черт и ценный своей неповторимостью. Он силен и самодостаточен (богоподобен), и слепой fatum не может подчинить себе волю и сознание этого человека. 
Вот Пенелопа вызывает женихов на состязание в стрельбе из лука: разве можно распознать в этой женщине жертву, слабое, подавленное начало? «Слушайте!.. Смотрите!..» - приказывает она мужчинам. «Готова быть я ценою победы… Тот, кто согнет Одиссеев могучий лук, я с тем удалюся из этого милого дома», - говорит она, тем самым оставляя последнее слово за собой. Перед лицом неизбежности Пенелопа сохраняет царственное достоинство. Пускай рок неминуем, но человек не лишен права бороться за свое счастье. Смерть неизбежна, но она – лишь рамка, в границах которой человек волен действовать по собственной воле. То, каким образом он справляется с мыслью о собственной смерти, зависит не от божественного промысла, а от его личных свободы и силы. 
Выше было сказано, что подобный подход к проблеме «человек-судьба» коренится в романтическом мироощущении переводчика. Ничто похожее на этот подход мы не замечаем в переводе В. Вересаева. Его герои – это «дети Хаоса», потерянные и безоружные, не такие сложные, как у Жуковского, но оттого не менее трагичные. Все, что у них есть – от бога (внушение, которое дано всевышними; мысль, которая послушна следует за Афиной – 19 песня). Иногда, конечно, они действуют по собственному побуждению (напр.: «Начну убивать других моих женщин-прислужниц» - 19 песня), но, как правило, эти действия ужасны, дисгармоничны и безапелляционны. Неслучайно, что подобная дисгармония наблюдается и в ритмике гекзаметра: сравните «железные», с завершенной интонацией на конце, стихи вересаевского перевода (их границы, как правило, совпадают с границей строки): 
Только рукой провела по ноге Одиссея старуха, 
Только коснулась рубца - и ногу из рук уронила. 
В таз упала нога Одиссея, и медь зазвенела. 
Набок таз наклонился, вода полилася на землю. 
с плавными, проистекающими один из другого стихами Жуковского: 
Эту-то рану узнала старушка, ощупав руками 
Ногу; отдернула руки она в изумленье; упала 
В таз, опустившись, нога; от удара ее зазвенела 
Медь, покачнулся водою наполненный таз, пролилася 
На пол вода. 
Ритмический рисунок перевода Жуковского осложнен тем, что окончания фраз переносятся на следующую строку, что заставляет читателя мысленно "сшивать" дыханием эти синтагмы. Незавершенная, колеблющаяся интонация заставляет читателя воспринимать перечисляемые события как нечто взаимосвязанное, следующее одно за другим согласно некоему замыслу: вот няня отдернула руку, и потому нога упала. Нога упала - и ударилась о медь - медь зазвенела. Переводчик помогает увидеть за малым великий замысел, тайну взаимосвязи и предопределения всего сущего. У Вересаева эта ритмическая гармония нарушена, нет ее и в душах героев: как когда-то, в доисторические времена, человек ощущал свою ничтожность по сравнению с грандиозным могуществом природы, так и теперь согласие во взаимоотношениях земного и «горнего» нарушается, и снова неизвестность начинает «подавлять» человеческий ум.

Чем же обусловлены такие различия между переводами?

 Путь у каждого переводчика  был своим, хотя каждый из  них попытался приблизить читателя  хоть на шаг к понятиям, вещам,  нравам древнегреческой цивилизации,  как это показано в ‘’Илиаде’’  и ‘’Одиссее’’ Гомера.

-Н.И.Гнедич, по собственному признанию,  постарался избежать искусственных  выражений и сочиняемых фраз.

-В.А.Жуковский ‘’модернизировал‘’  гекзаметр и в поэтическом  духе ‘’пропитал’’ перевод  настроением автора.

-В.В.Вересаев сделал текст более доступным читателю: работа над сложным для понимания слогом породила некоторую, по выражению Гнедича, искусственность, однако упростила чтение ‘’Илиады’’ и ‘’Одиссеи’’.

Вполне объяснимо, что отношение ко всем трём переводам в различное время у различных критиков и литературоведов менялось. Так, если критик А.А.Измайлов отмечал, что текст Гнедича потерял свою простоту и проигрывает тексту В.А.Жуковского, то М.Л.Гаспаров придерживался диаметрально противоположного  мнения.

По мнению М.Л.Гаспарова, ‘’для человека, обладающего вкусом, не может быть сомнения, что перевод Гнедича неизмеримо больше даёт понять и почувствовать Гомера, чем более поздние переводы Минского и Вересаева’’.