Фольклорные мотивы в лирике М.И. Цветаевой

В стихотворениях Марины Цветаевой, так же, как и народной поэзии множество упоминаний животных и птиц. Отметим, что как и в фольклоре, поэт говорит о животных, а имеет в виду людей. В этом можно увидеть, с одной стороны, традиционное для фольклора изображение чудесного оборачивания человека животным или птицей, а с другой – поэтический прием, скрытое сравнение. Как и в народном творчестве, у Цветаевой чаще всего встречаются образы голубя, лебеды, орла:

На страшный полет крещу Вас:

Лети, молодой орел

(«Никто ничего не отнял...», 12 февраля 1916)

Мой выкормыш! Лебеденок

Хорошо ли тебе лететь?

(«Разлетелось в серебряные дребезги…», 1 марта 1916)

 

Материнское мое благословение

Над тобой, мой жалобный

Вороненок

(«Голуби реют серебряные»,  12 марта 1916)

 

Снежный лебедь

Мне под ноги перья стелет

(«Нежный призрак»,  1 мая 1916)

 

Все эти персонажи будто надели на себя маски, не отстает от них и лирическая героиня Цветаевой, она примеряет на себя разные роли.

В стихотворении «Над синевою подмосковных рощ…», она «смиренная странница»:

 

 

И думаю: когда-нибудь и я

Надену крест серебряный на грудь,

Перекрещусь и тихо тронусь в путь

По старой по дороге по калужской.

(«Над синевою подмосковных рощ…», Троицын день 1916 г.)

 

 А в стихотворении  «На крыльцо выхожу – слушаю…»  героиня – ворожея:

На крыльцо выхожу – слушаю,

На свинце ворожу – плачу.

(«На крыльцо выхожу – слушаю…», 23 марта 1916 г.)

 

В «Канун Благовещенья…», она «чернокнижница»:

Чтоб не вышла, как я, - хищницей,

Чернокнижнецей. 

(«Канун Благовещенья…», 24-25 марта 1916 г.)

 

В стихотворении «Настанет день – печальный, говорят!», главная героиня принимает облик московской боярыни:

И ничего не надобно отныне

Новопреставленной боярыне Марине.

(«Настанет день – печальный, говорят!», 11 апреля 1916г.)

Из-за этой игры в переодевания М.Л.Гаспаров определил зрелую поэзию Цветаевой как «ролевую», или «игровую», лирику. В этой особенности поэтики Цветаевой можно увидеть родство с народной культурой. М.М. Бахтин отмечал в своих работах: «одним из обязательных моментов народного веселья было переодевание, то есть обновление одежд и своего социального образа». Но персонажи Цветаевой не просто перевоплощаются, они буквально вживаются в различные образы.

Ещё один из приемов Цветаевой – сравнение, выраженное существительным в творительном падеже. Используя данный прием Цветаева добивается максимальной приближенности сравниваемых предметов.

Кошкой выкралась на крыльцо,

Ветру выставила лицо…

В фольклорных текстах при сравнении в творительном падеже к сравнения, как правило, выступает человек, сравниваемый с животным или растением:

И я улицей – серой утицею,

Через черную грязь – перепелицею,

Под воротенку пойду – белой ласточкою,

На широкий двор зайду – горностаюшкою,

На крылечушко взлечу – ясным соколом,

Во высок терем взойду – добрым молодцем.

Таким образом мир людей оказывается нерасчленим с миром природы; это не просто грамматический прием – в нем отразилось традиционное для народной культуры представление о единстве этих двух миров, согласно которому происходящее в жизни людей подобно тому, что происходит в мире природы.

А.Н. Веселовский подобную композиционную особенность, присущую многим фольклорным произведениям, назвал параллелизмом, а её наиболее распространенный тип – двучленным параллелизмом. Общая формула его такова: «картинка природы, рядом с нею таковая же из человеческой жизни; они вторят друг другу при различии объективного содержания, между ними проходят созвучия, выясняющие то, что в них есть общего». Например:

Отломилась веточка

От садовой от яблоньки,

Откатилось яблочко;

Отъезжает сын от матери

На чужу дальню сторону.

Или:

Не белая березка нагибается,

Не шатучая осина расшумелася,

Добрый молодец кручиной убивается.

 

М.И. Цветаева использует этот прием сознательно. Из первого выпуска «Версты»:

Посадила яблоньку:

Малым забавоньку,

Старым – младость,

Садовнику – радость.

 

Приманила в горницу

Белую горлицу:

Вору – досада,

Хозяйке – услада.

 

Породила доченьку –

Синие оченьки,

Горлинку – голосом,

Солнышко – волосом.

На горе девицам,

На горе молодцам.

(23 января 1916)

Стихотворение состоит из трех строф.  В первых двух строфах действия, неназванной героини стихотворения,  направлены на окружающий её мир («Посадила яблоньку…»;  «Приманила в горницу / Белую горлицу…»), здесь же говорится и о результатах этих действий, для третьих лиц («Малым – забавоньку, / Старому – младость, / Садовнику – радость»; «Вору – досада, / Хозяйке – услада»). Однако, главные действия происходят в третьей, самой большой, строфе стихотворения, тем самым, автор приближает  своё произведение к фольклору, т.к. «в фольклорных текстах перевес на стороне того мотива, который наполнен человеческим содержанием» А.Н. Веселовский.

Третья строфа описывает действие, направленное на человеке, в данном случае на дочь. Как и в первых двух строфах, в начале третьей строфы говорится о самом действии  (“Породила доченьку – / Синие оченьки”), а далее о том, как это действие скажется на других (“На горе девицам, / На горе молодцам”). Явления природного мира, как и в первых двух строфах,  не уходят из третьей строфы: «доченька» сравнивается с горлинкой и солнышком (“Горлинку – голосом, / Солнышко – волосом”).

Одна из главных черт, сближающих творчество М.Цветаевой с фольклором – многочисленные повторы, в связи с чем М.Л. Гаспаров писал о «рефренном строе» ее поэзии.

Исследователь отмечал, что «… принцип повтора является важнейшим в композиции традиционной народной лирической песни. Этот принцип всецело и вполне согласуется с особенностями ее синтаксиса и мелодической структуры. Наиболее отчетливо композиционный принцип повтора проявляется в хороводных песнях, где он поддерживается повторением определенных действий, хороводных движений». В качестве примера Лазутин приводит песню «Улица узкая, хоровод большой», она начинается такой строфой:

Улица узкая, хоровод большой,

 Разодвинься, когда я, млада, разыгралась!

 Я потешила батюшку  родного,

 Прогневала свекора лютого.

Далее эта строфа повторяется еще четыре раза, но меняются действующие лица. На месте батюшки и свекра  оказываются «родная матушка» и «свекровь лютая», «брат родной» и «деверь лютый», «сестра родная» и «золовка лютая» и, наконец, «друг милый» и «муж постылый».

Во многих стихах М.И. Цветаевой такого рода повторы являются одним из основных композиционных приемов. Приведем некоторые примеры:

Не люби, богатый, – бедную,

Не люби, ученый, – глупую,

Не люби, румяный, – бледную,

Не люби, хороший, – вредную:

Золотой – полушку медную!

(«Не люби, богатый, – бедную…», между 21 и 26 мая 1918 г.)

Или:

Юношам – жарко,

Юноши – рдеют,

Юноши бороду бреют.

(«Юношам – жарко…», проснулась с этими стихами 22 мая 1918 г.)

Или:  

Привычные к степям – глаза,

Привычные к слезам – глаза,

Зеленые – соленые –

Крестьянские глаза!

(«Глаза», 9 сентября 1918 г.)

В стихотворении «Глаза» все последующие строфы оканчиваются одним и тем же словом, которое вынесено в заглавие – таким образом постепенно раскрывается содержание основного, для стихотворения, образа. При этом, как и в песенном припеве, Цветаева предлагает читателю разные варианты: глаза у нее или «зеленые», или «крестьянские». В третьей строфе определение вовсе отсутствует – она завершается словосочетанием «потупивши глаза».

Следует отметить, что повторы у Цветаевой выполняют функцию, отличающуюся от их функции в фольклорных текстах. Они создают впечатление неустойчивости поэтического слова, его вариативности, постоянного поиска нужного слова для выражения той или иной мысли, того или иного образа. Как пишет М.Л. Гаспаров, «… у Цветаевой… центральным образом или мыслью стихотворения является повторяющаяся формула рефрена, предшествующие рефренам строфы подводят к нему каждый раз с новой стороны и тем самым осмысляют и углубляют его все больше и больше. Получается топтание на одном месте, благодаря которому мысль идет не вперед, а вглубь, – то же, что и в поздних стихах с нанизыванием слов, уточняющих образ». При этом уточняться может смысл центрального понятия:

Спи, успокоена,

Спи, удостоена,

Спи, увенчана,

Женщина.

(«Обвела мне глаза  кольцом…», 8 апреля 1916 г.)

Или:

К моей руке, которой не отдерну,

К моей руке, с которой снят запрет,

К моей руке, которой больше нет…

(«Настанет день – печальный, говорят…», 11 апреля 1916 г.)

Или представление о центральном понятии углубляется благодаря уточнению его звучания:

Но моя река – да с твоей рекой,

Но моя рука – да с твоей рукой

Не сойдутся, Радость моя, доколь

Не догонит заря – зари.

(«У меня в Москве  – купола горят…», 7 мая 1916 г.)

Об этой же черте поэтики Цветаевой, предполагающей постоянный поиск нужного, более точного слова, пишет И.Бродский. Анализируя посвященное Р.М. Рильке стихотворение «Новогоднее», Бродский особенно выделяет такие строки:

Первое письмо тебе на новом

 – Недоразумение, что  злачном –

(Злачном – жвачном) месте зычном, месте звучном,

Как Эолова пустая башня.

(«Новогоднее», 7 февраля 1927 г.)

Бродский называет этот отрывок «замечательной иллюстрацией, характерной для цветаевского творчества многоплановости мышления и стремления учесть все». По его словам, Цветаева – поэт, «не позволяющий ни себе, ни читателю принимать что-либо на веру». У нее «нет ничего поэтически априорного, ничего не поставленного под сомнение... Цветаева все время как бы борется с заведомой авторитетностью поэтической речи».

Таким образом, мы приходим к выводу о том, что следование традиции народной поэзии оказывается у Цветаевой чисто формальным. Появление повторов обусловлено особенностями ее поэтического мышления, отвечает ее собственным творческим задачам, а вовсе не является лишь следствием внешнего копирования. Стилизация других приемов народной поэзии не мешает проявлению в поэзии Цветаевой яркой авторской индивидуальности, что в фольклоре в принципе невозможно. Ее стихи мы никогда не перепутаем с произведениями устного народного творчества. Ритмические, тематические, лексические и другие отличительные черты народной поэзии Цветаева искусно сочетает с тем, что отличает ее поэтический язык (многочисленными цезурами, переносами и т.д.).  Не характерны для фольклора и темы, стилизованной под народные стихи, цветаевской поэзии.

Можем предположить, что появление фольклорных мотивов в творчестве Марины Ивановны обусловлено ее интересом, ее глубоко личным отношением к собственному и чужому творчеству, к окружающему ее миру.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проанализировав творчество М.И. Цветаевой и работы исследователей ее творчества, обобщив полученные результаты, мы выявили фольклорные мотивы в текстах ее произведений.

Исследовав фольклорные мотивы в творчестве М.И. Цветаевой пришли к заключению о том, что фольклор, в собственном смысле, не оказал решающего воздействия на творчество поэтессы. Она создавала свою поэзию включая в нее мотивы жанров народно-поэтического творчества. Марину Цветаеву - поэта не спутаешь ни с кем другим. Ее стихи можно безошибочно узнать - по особому расᴨеву, неповоротным ритмам, отличающейся интонацией.

Марина Цветаева - большой поэт, и вклад ее в культуру русского стиха ХХ века очень значителен. Среди созданного Цветаевой, кроме лирики - семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическая, мемуарная, историко-литературная и философско-критическая проза.

Творчество Марины Ивановной сложно вписать в рамки литературного течения, границы исторического отрезка. Она необычайно своеобразна и всегда стоит особняком. Одним близка ее ранняя лирика, другим - лирические поэмы; кто-то предпочтет поэмы - сказки с их могучим фольклорным разливом; некоторые становятся поклонниками проникнутых современных звучанием трагедий на античные сюжеты; кому- то кажется ближе философская лирика 20-х годов, иные предпочитают прозу или литературные письмена, вобравшие в себя неповторимость художественного мироощущения Цветаевой. Однако все ею написанное объединено пронизывающей каждое слово могучей силой духа.

 

 

Библиографический список

1. Бродский И. «Об одном стихотворении». // Сочинения Иосифа Бродского в 4 тт. СПб.: Изд-во «Пушкинский фонд», 1995. Т. 4. С. 88; 89; 90.
2. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989.
3. Гаспаров М.Л. Марина Цветаева: от поэтики быта к поэтике слова. // О русской поэзии: Анализы: Интерпретации. Характеристики. СПб., 2001. с. 136–149.
4. Гусев В. Е. А. Н. Веселовский и проблемы фольклористики. — Известия АН СССР. ЛЯ. М., 1957, т. 16, вып. 2, с. 114-128.
5. Жижина А.Д. Секрет стихотворения: К 100-летию со дня рождения М.И. Цветаевой // Русский язык в СНГ. — № 7-8-9 (1992). — с. 30-32
6. Коркина Е.Б. Лирический сюжет в фольклорных поэмах Марины Цветаевой // Русская литература. — № 4 (1987). — с. 161-168.
7. Лазутин С. Г. Поэтика русского фольклора. М.: Высшая школа, 1981.
8. Лазутин С. Г. Вопросы народной поэтической символики в трактовке А. А. Потебни. — Тр. Воронеж, гос. ун-та. Воронеж, 1958, т. 51, с. 99-110.
9. Львова С.И. Своеобразие повтора в поэзии М. Цветаевой // Русская речь. — № 4 (1987). — с. 74-79.
10. Основные проблемы эпоса восточных славян. М., 1958.
11. Поэтика искусства слова. Сб. Воронеж, 1978.
12. Русский фольклор. М.-Л., 1974, вып. 14.
13. Русский фольклор / Сост. и примеч. В. Аникина. М.: Худож. лит., 1986.  с. 113; 115–116.
14. Саакянц А., Гончар Н.А. «Поэт и мир»: О Марине Цветаевой // Литературная Армения. — № 1 (1989). — с. 87-96.
15. Фольклор как искусство слова. М., 1969, вып. 2.
16. Цветкова Н.Е. Лексический повтор в стихотворной речи // Русский язык в школе. — № 1 (1986). — с. 63-68.
17. Червинский П.П. Семантический язык фольклорной традиции/ Отв. ред. Т.В. Цивьян. — Ростов: Изд. Ростов. ун-та, 1989.  - с. 192-215
18. Эткинд Е. О стихотворениях М. Цветаевой «Имя твое — птица в руке…» и «Кто создан из камня, кто создан из глины…» // Серебряный век. Поэзия: Книга для ученика и учителя. — М.: АСТ Олимп, 1996. — с. 656-659. — (Серия «Школа классики»).
19. Сайт о Марине Ивановне Цветаевой. Режим доступа: http://www.tsvetayeva.com/about.php