Художественное бытие мифа в творческом наследии М.М. Пришвина

 

 

• Реферат на тему:  
  Художественное бытие мифа в творческом наследии М.М. Пришвина

 

 

Выполнила:

Студентка 3 курса

Носова Ирина

Преподаватель:

Иванов Л.Д.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Введение

Творчество М. М. Пришвина всегда вызывало серьёзный читательский и исследовательский интерес. Большинство пришвиноведов, в том числе и современных (В. Агеносов, Т. Гринфельд, Н. Дворцова, Т. Ру-дашевская, Л. Тагильцева, 3. Холодова и др.), отмечали не только уникальность его таланта, но и неповторимую «многоликость» художника. Вместе с тем Пришвин остаётся всё ещё «неоткрытым и ныне только в полном объёме возвращаемым в художественную литературу писателем».

Пришвин неисчерпаем, как неисчерпаемо его творческое наследие. Наконец, и «сам тип художника, с которым мы имеем дело, очень редкий, а может быть и единичный».

С этим трудно не согласиться. Уже его первые творческие шаги привлекли внимание критиков, публицистов, писателей, учёных. Восприятие и осмысление феномена Пришвина условно соотносится с тремя этапами в отечественной истории: дореволюционным, советским и постсоветским.

Уже в начале творческого пути у Пришвина чувствовалось нечто, что не поддавалось точному определению, не вмещалось в привычные представления о словесном искусстве. Это неуловимое «ещё что-то»  станет предметом многочисленных исследований, споров, в которых одни сделают акцент на «искательстве правды», другие — на осмыслении пришвинского «художественного синтеза», третьи попытаются обнаружить это «что-то» в философии искусства, философии природы и т. д.

 

 

 

 

Философские основы художественного мира М. Пришвина.

Философско-эстетические взгляды писателя складывались в обстановке кризиса позитивизма XIX века и рационалистической культуры нового времени. Это был особый период, когда русская философская мысль, предчувствуя надвигающуюся историческую катастрофу, мучительно искала ответы на тревожившие всех вопросы: каков духовный путь России, в чём смысл «русской идеи», где искать истоки всё углубляющегося нравственного кризиса.

Никогда не удовлетворяясь абстрактно-теоретическим познанием, русская философия всегда устремлялась к религиозно-этическому мировоззрению.

Крупнейшие философы России, осмысливая коренные преобразования философских традиций, создают напряжённое интеллектуальное «силовое поле», мощные импульсы которого обращены и к творчеству «мятежных философов» — А. Шопенгауэра и Ф. Ницше, представляющих философию жизни, и к учению Канта и его последователей, и к защите традиций Платона и античной мысли вообще. Однако главные поиски русской философии всегда имели единый вектор — проблему Абсолютного: «Изречение Гегеля: «Объект философии тот же, что и объект религии», — глубоко родственно русской душе и вместе с тем верно отражает традицию эллинизма. Вся античная диалектика от Сократа до Платона есть восхождение к Абсолютному, или искание Божества». Традиционным для русского менталитета было осмысление идеалистической религиозной метафизики конца XIX — начала XX века с её специфическим синтезом таких «вечных» ценностей, как истина, любовь и красота. И здесь основная роль принадлежала В. С. Соловьёву, оказавшему большое влияние на русскую философию.

Диалог русских мыслителей с гениями прошлого и настоящего на рубеже веков был сложным, глубоким, подчас болезненно-противоречивым. Михаил Пришвин, являясь чутким «резонатором» своей непростой эпохи, весьма тонко реагировал на актуальные проблемы времени. В его «художественной философии» содержится и пристальный интерес к Канту, и к неокантианству, и к философии жизни, и к русскому космизму. Здесь находят отражение идеи К. Маркса, А. Бергсона, У. Джемса, Вл. Соловьёва, Н. Фёдорова, Н. А. Бердяева, А. Эйнштейна об относительности времени и пространства, В. Вернадского о ноосфере и биосфере, мыслей А. Чижевского о влиянии солнечной радиации на биологические процессы и т. д. Его не привлекало какое-то одно философское направление: «...на формирование философских взглядов Пришвина определяющее влияние в разное время оказали марксизм, учение Канта, Марбургская школа неокантианства, «философия жизни» (Ф. Ницше, Г. Зиммель, А. Бергсон), прагматизм У. Джемса, философия Н. Фёдорова, Вл. Соловьёва, русская религиозно-философская мысль начала века в целом».

Отношение Пришвина к философии и философам парадоксально. С одной стороны, он нередко дистанцировался от философии, так как позиция здравого смысла ему более близка и понятна, чем философские спекуляции. С другой стороны, далёкий, казалось, от логических выкладок и абстрактных рассуждений писатель ведёт в течение всей жизни напряжённый диалог с философами самых различных взглядов и направлений, интересуясь не буквой, а духом той или иной системы.

Огромную роль в формировании мировоззрения сыграли студенческие годы, проведённые в Германии, стране великих философов, мистиков, музыкантов и поэтов. Смутные интеллектуальные запросы «бродя чего мальчика из бескрайней русской равнины» искали выход то в лекциях Оствальда, Вундта, Бюхера, то в представлениях Зиммеля о жизни, «взрывающей все формы», выходящей за собственные пределы. Это движение к большему, «перешагивание», то, что Зиммель называл «Mehr-Leben», для Пришвина в будущем станет непременным рождением Небывалого, и не случайно он всю жизнь будет поражаться собственному творчеству: «Перечитываю и удивляюсь, — откуда взялось!». В кармане автобиографического героя Алпатова из повести «Кащеева цепь», отражающего пути духовных исканий Пришвина, «Prolegomena» Канта, «Этика» Спинозы и, конечно же, том натурфилософии Гёте, «купленный в лавочке за несколько пфеннигов». Гёте станет «вечным спутником» Пришвина. Умение «великого олимпийца» мыслью осветить природу как целое, сопряжённое с желанием дойти до «пра-феноменов» (перворастений, первоживотных) в познании великих общих законов, несомненно, находило отклик в душе будущего писателя, философствующего исследователя природы. Тем более что эти «общие законы» составляют возможность чудесного в жизни, ибо чудеса не только не противоречат понятию «закон природы», а наоборот, согласуются с ним: «Ведь с чем было больнее всего расставаться — это с чудесами, когда явился на это запрет, как на обман: что мир в шесть дней сотворен, что Моисей мог добыть воду из скалы ударом жезла, что жезл Аарона расцвёл. Но вот теперь, если признать законы естественные, как необходимые берега, то внутри берега течёт река чудес, и сотворение мира в законах эволюции не лишается прелести чуда... только перенести чудо внутрь закона, и чудо начинает свою собственную жизнь, и музыкальная сказка обращается в самый глубокий закон жизни».

Миф как форма бытия в философской прозе М. Пришвина.

Система интуитивных и философско-эстетических представлений Пришвина рождает в его произведениях неповторимую художественную картину мира, где реальность и миф существуют в единстве и взаимосвязи. Мифологическое мышление писателя стало способом философского осмысления действительности, проникновения в сущность вещей. Обращение к мифу стало необходимой предпосылкой того, к чему стремился Пришвин: слиянием науки, искусства и философии: «...неомифологическая культура с самого начала оказывается высоко интеллектуализированной, направленной на авторефлексию и самоописание; философия, наука и искусство здесь стремятся к «синтезу» и влияют друг на друга значительно сильней, чем на предыдущих этапах развития культуры».

Вместе с тем главным было то, что миф для Пришвина стал возможностью выразить жизнь как великое Всеединство, как место встречи идеального и реального, временного и вечного, которое нельзя постичь только в интеллектуальной форме. Мифическое сознание Пришвина было своеобразным отрицанием диктата логической целесообразности. Писатель неоднократно подчёркивал необходимость не рассудочного, а интуитивного прозрения в творчестве: «мифическое сознание есть меньше всего интеллектуальное сознание». В отличие от научного оно не манипулирует логическими категориями, хотя многие мыслители утверждают близость научных идей к тем или иным мифическим представлениям. Так, А. Ф. Лосев считал, что «если брать реально творимую живыми людьми в определённую историческую эпоху науку, то такая наука решительно всегда не только сопровождается мифологией, но и реально питается ею, черпая из неё свои исходные интуиции». Более того, А. Ф. Лосев уверен, что и философия в своей основе неотделима от мифологии и «под теми философскими конструкциями, которые в новой философии призваны были осознать научный опыт, кроется вполне определённая мифология». Ему вторит русский философ Б. П. Вышеславцев, замечая, что «научная гипотеза так же гадательна, как гадателей и миф», ибо всякое творчество, в том числе и научное, основано на фантазии, воображении и «в этом смысле всякое творчество есть мифотворчество». И даже тогда, когда теоретик или практик, по мнению Б. П. Вышееславцева, сознательно отрицают всякое мифотворчество как ненаучное, миф восстаёт из недр забвения, как птица Феникс из пепла: «Современная психология показывает, что жить и не фантазировать вообще нельзя, и прежде всего в самой науке... Нет области более фантастической, более иллюзорной, нежели политика, финансы, социальная утопия. Миф царит здесь безраздельно. «Оставим небо воробьям», — так говорит «научный» марксизм и тотчас создаёт себе собственное «воробьиное небо», созданное воробьиной фантазией».

Мифическое сознание вневременно, будучи «на известной ступени развития единственно возможным, необходимым, разумным, оно свойственно не одному какому-либо времени, а людям всех времён».

Мифическое сознание Пришвина обращено к поиску и утверждению тех великих основ бытия, которые управляют реальной жизнью: «Художник должен войти внутрь самой жизни, как бы в творческий за родыш в глубине яйца, а не расписывать по белой известковой скорлупе красками».

В своих дневниках Пришвин неоднократно подчёркивал беспомощность рассудочного отношения к миру для художественного творчества. Недоверчиво относясь к логически-рациональному, он отдавал решительное предпочтение непосредственному опыту, «первоначальной интуиции», «поворачиваясь спиною к схемам». Более того, он идёт дальше, утверждая, что главное препятствие в выявлении таланта — «интеллект со своей логикой», а «главный признак бездарности и непонимания — это логический порядок». Желая «заблудиться» в процессе творчества вместе со своим «неведомым другом» — читателем, он часто обращается к мифу, к сказке как проявлению особой стихии, стихии бессознательного. Тяга к сказке с её свободным перемещением во времени и в пространстве, с её вечной и в то же время всегда актуальной экспрессивной символикой в какой-то мере объясняется тем, что «сказка может быть реальнее самой жизни». Именно сказка призвана объединять людей перед лицом прошлого, настоящего и будущего: «В жизни мы разделены друг от друга и от природы местом и временем, но сказитель, преодолев время и место, сближает все части жизни одна с другой».

 

Список использованной литературы.

1. Агеносов В.В. Творчество М. Пришвина и советский философский роман. Пособие по спецкурсу, М.: изд-во МГПИ, 1988. 196 с. 
2. Бальбуров Э.А. Новая мифология М. Пришвина // Гуманитарные науки Сибири, серия "Филология", 1996. с. 19-25. 
3. Борисова Н.В. Жизнь мифа в творчестве М.М.Пришвина. Монография. – Елец: ЕГУ им. И.А.Бунина, 2001-82 стр.

4. Дворцова М.П. М Пришвин  и русская религиозная философская  мысль XX в. Тюмень, 1992г.

5. Соловьв В. С. Философия  искусства и литературная критика. М.: Искусство,1991-701с. 
6.  Трофимова Г.Г. М.М.Пришвин//История русской советской литературы: В 4т. т.3. М., 1968.

7. Яблоков Е.А. Философско-этические  и эстетические взгляды М.М.Пришвина 20-х начала 30-х годов//Вести. Московского университета, филология, 1998г. №6.