План Чарторыйского

Нет оснований не доверять князю Адаму, утверждавшему  в «Мемуарах», что решающее значение для него имела позиция Александра, «не считавшего, что истинное благо  России было несовместимо с благом Польши»ⁱⁱ. Тем более, что, как подчеркивает Чарторыйский, к моменту его назначения главой российского МИД возрождение Польши представлялось и императору, и ему самому достаточно отдаленной перспективой.     

И здесь подходим к одному из ключевых вопросов уравнения  Александр-Чарторыйский. В историографии  утвердилась точка зрения о том, что до 1804 г. у Чарторыйского не было четких представлений о путях  воссоединения разделенной Польши. Действительно, каких-то документальных свидетельств на этот счет нет. Есть, однако, достаточные основания предполагать, что уже на раннем, «доминистерском» этапе, князь Адам связывал надежды на возрождение своего отечества с его династической («но только династической») унией с Россией, идея которой как бы витала в воздухе со времен Гродненского сейма. Подобный проект (с объявлением наследником польского престола великого князя Константина) выдвигал в 1792 г. и король Станислав Августⁱⁱⁱ. Вполне очевидно, что утверждению этой идеи в качестве несущей конструкции «польского плана» А. Чарторыйского способствовали и реформаторские настроения начала Александровского царствования.      

Как бы там ни было, существенно, что в восприятии Чарторыйского  династическая уния в условиях уничтожения  Польского государства в 1795 г. была средством восстановления разделенных  частей Польши в границах 1772 г. Отсюда вытекали практические задачи, касающиеся австрийской и прусской долей  польских земель. Гигантское территориальное  переустройство Европы, начатое Наполеоном с Италии, казалось, открывало практические возможности соединения российских и польских интересов.     

Не останавливаясь на деталях развития ситуации в Европе после возобновления военных  действий между Францией и Англией  в мае 1803 г., упомянем только о главном. Во время своего руководства МИД  России А. Чарторыйский принял активное участие в формировании 3-ей антифранцузской  коалиции, подведя тем самым черту под политикой «мягкой изоляции», проводившейся в начале царствования Александра. Это вызвало резко критическую реакцию со стороны придворных кругов, то подозревавших его в тайных симпатиях к первому консулу, то, наоборот, обвинявших в провоцировании разрыва с Францией. Среди его критиков были не только близкие к императору П. Толстой и адъютант Александра П. Долгорукий, сторонники союза с Пруссией, профранцузски настроенный министр коммерции Н.П. Румянцев, но и вдовствующая императрица Мария Федоровна, непримиримый враг Наполеона.     

Поводом для резкого  поворота во внешних делах стал, как известно, разрыв отношений России с Францией после убийства в апреле 1804 г. герцога Энгиенского. Менее известно другое: понимая, что ответственность за это ложится на него, Чарторыйский в апреле 1806 г., уже после аустерлицкой катастрофы, напомнил Александру, что решение о разрыве с Наполеоном, имевшее трагические последствия для России, было принято самим императором^iv.     

Это, впрочем, не суть как важно. И Александр, и Чарторыйский понимали, что активизации европейской  политики России требовали быстро менявшиеся обстоятельства. В первую очередь, рост симпатий к Наполеону среди германских князей, напуганных начавшимся весной 1804 г. вторжением Австрии в Баварию. Как следствие обострились отношения  Австрии с Пруссией, ее давним соперником за влияние в Германии.