Политическая власть как регулятивный механизм социального общения

Политическая власть как регулятивный механизм социального общения

Концепции власти занимают в политической науке место, по своему значению и глубине подобное, например, месту в физической науке теории относительности или квантовой механики. Разгадка и постижение сути властного общения составляют заветную мечту каждого политолога, так же как обретение всякого нового знания о природе власти и механизмах властвования составляет едва ли не самую главную задачу фундаментальной политологии, общей теории политики. Первые попытки разобраться в парадоксах и механизмах политической власти были предприняты еще в древний период политической истории Индии, Китая и Греции. И, вероятно, не случайно, что древнегреческое слово «архе» — «власть» или «главенство» — имело и другое значение — первоначала или первопричины.С действием созидательных и разрушительных, а подчас, казалось бы, демонических сил столкнулась и Россия в своей политической истории. Власть в условиях тоталитарной диктатуры, неограниченная и бесконтрольная, породила террор и репрессии, которые унесли жизни миллионов россиян, и нельзя при этом забывать, что делалось все это от имени народа и по воле «народной» власти. До сих пор в острых научных и политических дискуссиях постоянно всплывает вопрос о том, кому принадлежала, да и реально принадлежит власть в нашей стране: народу или господствующему классу, номенклатуре или мафии, экономической элите или кучке честолюбцев-олигархов. Власть и властолюбие продолжают продуцировать и ретранслировать такое количество вожделений и страстей, которые трудно сравнить по своей силе даже с мощнейшими страстями корыстолюбия, разгорающимися вокруг «золотого тельца». Итак, вновь и вновь ревивализируется вопрос, что же такое власть как феномен социальной жизни, а вместе с ним и другой: были ли прежде и каковыми были наиболее интересные попытки ответа на него в истории и теории политики.

КАТЕГОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ И ВЛИЯНИЯ 
Амбивалентность феномена власти

Таинственные загадки и парадоксы политической власти, выступающей одновременно и целесообразной силой, и злой волей, занимали умы и философов, и писателей. Крупнейшие мыслители Гомер и Шекспир, Гете и Гегель, Ницше и Достоевский, Сартр и Кафка в социально-философских или литературно-художественных произведениях, каждый по-своему, пытались приоткрыть завесу над этой, далеко не познанной и не разгаданной стороной жизни общества и человека. Почему власть играет двойственную, амбивалентную роль, бывая то необходимым и целесообразным механизмом общения людей, управления обществом, то выступая в качестве злой и дегуманизированной силы, как это было два десятилетия назад в Кампучии, где «революционный режим» от имени народной власти уничтожил едва ли не треть или четверть населения страны. 
Именно эта мысль противоречивой двойственности власти проходит практически через все крупные концепции и теоретические размышления о ее природе в истории политической мысли. Уже в Древнем Китае Конфуций и Мо-Цзы обращают внимание на божественную и естественную стороны происхождения власти и на необходимость существования власти как механизма общения между людьми, регулятора отношений господства и подчинения между управляющими и управляемыми. Конфуций (551—479 гг. до н. э.) традиционалистски придерживается понимания власти как божественного — «повеления неба» — установления, дает ей при этом патриархально-патерналистскую трактовку и уподобляет иерархическую власть императора над подданными отеческой власти старшего, главы семьи или рода, над младшими его членами. 
Большинство идей и концепций, трактующих политическую власть, а также самих определений категории «власть» в ранней истории политической мысли в первую очередь связаны с необходимым порядком и согласием между людьми, управлением и целесообразным регулированием человеческих отношений. 
Мо-Цзы (479—400 гг. до н. э.) исходит из более рационалистической интерпретации природы власти, едва ли не первым в самом общем виде высказывая идеи об ее «естественном происхождении» и «общественном договоре», отмечая при этом, что в качестве властителя люди выбрали самого мудрого и добродетельного человека Поднебесной и сделали его «Сыном Неба» для того, чтобы создать систему управления и преодолеть социальный хаос, который наблюдался среди людей, живших подобно диким зверям. Аналогично рассуждает и Аристотель в «Политике», когда пишет, что властный механизм необходим для организации ирегулирования общения между людьми, поскольку «верховная власть повсюду связана с порядком государственного управления»1. Аристотель (в противоположность Конфуцию) отличает господскую и семейную власть от власти общественной или политической. 
Затем уже в Новое время идея целесообразности механизма государственной власти находит более развернутое обоснование в теории «общественного договора». Один из ее создателей, английский мыслитель писал о необходимости организации общей власти путем соглашения «каждого человека с каждым другим для преодоления естественного состояния «войны всех против всех». Гармония «может быть воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке или в собрании людей, которое большинством голосов могло свести все воли граждан в единую волю»2. Из этой же самой идеи «общественного договора» исходил и Ж, -Ж. Руссо, наделяя, однако, властью не единоличного государя-суверена, а народную ассоциацию, выражающую волю всего народа как равнодействующую частных воль людей.

Но уже в ранние периоды истории политической мысли была замечена и вторая сторона феномена власти, а именно ее отчуждающая и отчужденная природа. Тот же Аристотель (а позднее Монтескье) отмечает опасность злоупотребления властью, отчуждения ее от рядовых граждан, когда обладающие властью используют ее для своей частной пользы вместо общего блага. Рецепты преодоления властного отчуждения предлагались самые разные: от идеи «смешанной» власти (Полибий, Макиавелли) и разделения властей (Локк, Монтескье, Гегель) до полной ликвидации государственной власти вместе с государством (Годвин и Штирнер, Бакунин и Кропоткин)3. Гегель, определяя государственную власть как «всеобщую субстанциональную волю», вместе с тем, для пользы гражданского общества и оптимизации управления, считает необходимым функциональное деление власти на законодательную, отражающую общие интересы, правительственную, связывающую общее с отдельными, особенными случаями, и, наконец, княжескую, объединяющую всеобщее, особенное и специфическое начала в единую систему государственного механизма, преодолевающего в силу этого узость эгоистических интересов.

Классификация интерпретаций власти

С периода становления и развития марксизма уже можно говорить о начале современной эпохи в трактовке природы политической власти. Многочисленные концепции власти в современной специальной литературе классифицируются по ряду оснований. Прежде всего, концептуальные подходы к интерпретации политической власти, с пониманием их условности и относительности, можно было бы разделить в логико-гносеологическом аспекте на два больших класса: 1) атрибутивных концепций, трактующих власть как атрибут, субстанциальное свойство субъекта, а то и просто как самодостаточный «предмет» или «вещь»; 2) реляционных доктрин, дающих объяснение власти как социального отношения или общения как на элементарном, так и на сложном коммуникативном уровне. Атрибутивно-субстанциальные концепции власти, в свою очередь, условно подразделяются на: 1) потенциально-волевые; 2) инструментально-силовые и, с известной оговоркой, 3) структурно-функциональные подходы. 
Волевые концепции рассматривают власть как потенциальную способность или возможность навязывать волю какого-либо политического субъекта другим. Такой подход особенно характерен для традиции немецкой политической мысли. Гегель и Маркс, Фихте и Шопенгауэр, Ницше и Вебер прибегают к волевой способности в самых разных, порой полярных определениях власти (например, как «воли экономически господствующего класса» К. Маркса или «энергии и воли сверхчеловека» Ф. Ницше и т. д.). Классическое определение категории «власть» дает М. Вебер, который понимает ее, как «любую возможность проводить внутри данных общественных отношений собственную волю, даже вопреки сопротивлению, вне зависимости от того, на чем такая возможность основывается»4. Строго говоря, такое определение власти при желании можно интерпретировать и как «волевое отношение», но акценты у М. Вебера, так же как и у Г. Гегеля или у К. Маркса, все же смещаются на трактовку се как некоего потенциала политического субъекта, обладающего особыми субстанциальными качествами носителя власти.

Во многих волевых определениях и подходах к власти ставится вопрос о средствах ее реализации и способах ее «распредмечивания», инициируя тем самым ее инструментально-силовое понимание, связанное уже с англо-американской традицией. В «Левиафане» Т. Гоббса власть, которой обладает суверен, представляет собой не столько некий абстрактный потенциал, сколько реальное средство принуждения, форму силового воздействия. «Определение власти Т. Гоббса, в котором чувствуется влияние механики, является инструментальным. Для Гоббса власть — это скорее «власть сделать", чем «власть над людьми", она направлена к объектам желания, к результатам деятельности...»5. Такой же трактовки власти как реальной силы и средства реализации воли придерживаются и сторонники бихевиоралистской «силовой модели» власти американской школы «политического реализма», которые и во внутренней (Д. Кэтлин), и в международной (Г. Моргентау) политике исповедуют взгляд на публичную власть как на силовое воздействие политического субъекта, контролирующего определенные ресурсы и (при необходимости) использующего даже прямое насилие и принуждение. 
И, наконец, в современной политической теории разработаны системный и структурно-функциональный способы интерпретаций власти, которые мы можем увидеть в работах Т. Парсонса, Д. Истона, Г. Алмонда, М. Крозье и др. По Т. Парсонсу, власть представляет собой особенное интегративное свойство социальной системы, связанное с поддержанием ее целостности, координацией общих коллективных целей с интересами отдельных элементов, а также обеспечивающее функциональную взаимозависимость подсистем общества на основе консенсуса граждан и легитимизации лидерства. 
Рядом с атрибутивно-субстанциальными дефинициями власти тесно соседствуют реляционные подходы к трактовке се как социальных отношений, которые порой достаточно тесно переплетаются с предыдущими определениями (как, например, в бихевиорализме). Во-первых, это бихевиоралистский подход, редуцирующий все многообразие властного общения к совокупности властных отношений между двумя индивидами-акторами и их волями. Бихевиориалисты Г. Лассуэлл и А. Каплан включают в конструкцию власти такие компоненты и признаки, как: 1) контроль над ресурсами, 2) участие в принятии решений и 3) обладание волей и влиянием. Они определяют власть как отношение двух акторов следующим образом: «А имеет власть над В в отношении ценностей К, если А участвует в принятии решений, влияющих на политику В, связанную с ценностями К»6. Таким образом, власть становится отношением двух воль и влияний, при котором одна сторона навязывает другой свое решение. 
К этим взглядам примыкают и так называемые интеракционистские концепции, согласно которым властное отношение выполняет роль своего рода стабилизатора в совокупной системе общественных отношений, пронизывая ее всю «насквозь», регулируя конфликты, упорядочивая постоянно возникающие противоречия по поводу распределения и перераспределения материальных и прочих ресурсов (К. Шмитт, Р. Дарендорф, Л. Козер и др.) и обеспечивая тем самым социальное равновесие. Наконец, пожалуй, к наиболее сложным и комбинированным подходам можно отнести коммуникативные (X. Арендт, Ю. Хабермас), а также постструктуралистские (М. Фуко, II. Бурдье) концепции власти, рассматривающие последнюю как многократно опосредованный и иерархизированный механизм общения между людьми, разворачивающийся в социальном поле и пространстве коммуникаций. X. Арендт отмечает в связи с этим, что власть — это многостороннее, тотальное общение, а не собственность или свойство отдельного политического субъекта, связанное с необходимостью организации согласованных общественных действий людей, основанных на преобладании публичного интереса над частным. В отличие от подобного осуществления идеального принципа властного консенсуса Ю. Хабермас считает, что власть как раз является тем самым механизмом опосредования возникающих противоречий между публичной и частной сферами жизни, обеспечивая, как и деньги, воспроизводство естественных каналов коммуникаций и взаимодействий между политическими субъектами. Что касается новейших постструктуралистских концепций «генеалогии власти» М. Фуко и «поля власти» П. Бурдье, то их как раз объединяет не субстанционально-атрибутивное, а именно реляционное видение власти как отношения и общения. М. Фуко отмечает, что власть представляет собой не просто отношение субъектов, а своего рода модальность общения, то есть «отношение отношений», неперсонифицированное и неовеществленное, поскольку его субъекты находятся каждый момент в постоянно изменяющихся энергетических линиях напряжений и соотношениях взаимных сил, Так же, в чем-то дополняя эту мысль, П. Бурдье обосновывает собственное понятие «символической власти», которое сводится им к совокупности «капиталов» (экономических, культурных и т. д.), распределяющихся между агентами в соответствии с их позициями в «политическом поле», то есть в социальном пространстве, образуемом иерархией властных отношений. 
Власть, таким образом, выступает как сложнейший механизм тотального социального общения, регулирующий отношения между управляющими и управляемыми, первые из которых получают потенциально «символическую власть» над вторыми, хотя последние также обладают «символическим капиталом», оказывая влияние и давление «снизу» на властвующих. В политической теории понятия «влияние» и «власть» и их соотношение еще в 40-е гг. XX века разрабатываются Г. Лассуэллом. Он рассматривает их как соотносительные категории, выводя и определяя эту пару понятий друг через друга, поскольку в действительной жизни партии и группы давления активно влияют «снизу» на органы государственной власти с тем, чтобы установить над ними контроль, в то же время и руководители государства используют властные полномочия для того, чтобы регулировать в свою пользу ход партийной борьбы и контролировать процесс давления различных социальных групп. Такие достаточно сложные взаимоотношения между властвованием управляющих и давлением управляемых сложились в ходе длительного социального общения между ними, породившего регулятивные механизмы публичной власти.