Кризис методологческих основ психологии

В целях реализации объективности  научного познания в психологии бихевиоризм  выключает сознание и пытается строить  уже не «психологию без души», а психологию без психики.

В отношении сознания у представителей поведенчества наметились в основном две различные точки зрения. Одни, как первоначально Уотсон, не отрицая существования сознания, отвергают его лишь как объект научного знания. Таким образом, субъективно-идеалистическому пониманию психики противопоставляется механистическое понимание научного знания. Другая, более радикальная, позиция заключается в отрицании сознания, вернее, в сведении его к физиологическим процессам (К. Лешли).

Легко убедиться в том, что эта  позиция бихевиоризма внутренне  противоречива. Нельзя положить в основу психологического познания отрицание  сознания. Отрицая явления сознания у испытуемых на том основании, что  он об этих явлениях узнает лишь из показаний, основанных на самонаблюдении, бихевио-рист вынужден самим фактом изучения предполагать у себя те явления сознания (восприятия, наблюдения, мышления), которые он отрицает у других. Дж. Б. Уотсон сам отмечает, что бихевиорист «в своей научной деятельности употребляет орудия, существование которых он отрицает в своем объекте и в самом себе». Таким образом, бихевиорист разлагает и распределяет между двумя субъектами то, что реально соединено в одном. В конечном счете он вынужден все же вернуться на половинчатую, внутренне несостоятельную позицию признания существования сознания и отрицания возможности его изучения.

Эта позиция бихевиоризма обусловлена  тем, что бихевиоризм в своей  борьбе против психологии сознания исходил  из той концепции сознания, которая  была создана субъективно-идеалистической  психологией. Вся аргументация представителей поведенческой психологии, обосновывающая необходимость выключения психики  из психологии, сводилась в основном к тому, что психические явления, или явления сознания, принципиально  доступны только одному наблюдателю: они  «не поддаются объективной проверке и потому никогда не смогут стать  предметом научного исследования» (Дж. Б. Уотсон). Эта аргументация против психологии сознания опиралась в конечном счете на интроспективное понимание сознания.

Вместо того, чтобы в целях реализации объективизма научного познания в психологии преодолеть интроспективное понимание психики, поведенческая психология отбросила психику.

Исходя именно из такого понимания  сознания, поведенческая психология пришла к своему пониманию деятельности как поведения. Изучение деятельности человека в отрыве от сознания означает не только выпадение сознания из области  психологического исследования, но и  ложное, механистическое понимание  самой деятельности, которая сводится к совокупности реакций.

Понимание деятельности, или поведения, как совокупности реакций превращает реактивность в универсальный принцип: каждый акт деятельности представляется как ответ на внешний раздражитель. В основе этой концепции реактивности лежат теория равновесия и принцип  внешней механической причинности. Внешний толчок нарушает равновесие; реакция восстанавливает его. Для  дальнейшей деятельности необходим  новый, извне идущий толчок.

Новейшие исследования заставляют усомниться в том, чтобы поведение  даже и низших животных носило чисто  реактивный характер. В применении же к человеческой деятельности этот принцип реактивности приводит к  явному противоречию с самой основной ее особенностью. Человек здесь представляется только объектом средовых воздействий. Человек, конечно, является и объектом воздействия на него со стороны среды; но он также и субъект, который  сам воздействует на среду, изменяет ее, регулируя те условия, которые  обусловливают его деятельность. Изменяя среду, человек изменяется сам; в этом отличительная особенность  труда в его специфически человеческих формах. Определение поведения как  совокупности реакций не учитывает  специфики человеческой деятельности. Начав с отрицания сознательности человеческой деятельности, бихевиоризм  приходит и к отрицанию ее активности.

Сведение высших форм человеческой деятельности к механической сумме  или агрегату элементарных реакций - рефлексов - ведет к утрате их качественного  своеобразия. Эта радикально-механистическая  аналитическая концепция носит  и ярко выраженный антиисторический характер. Правильно отмечает Дж. Б. Уотсон, что бихевиористская психология «прямо выросла из работ над поведением животных». И недаром он начинает предисловие к первому изданию своей «Психологии» с заявления: «Когда я писал этот труд, я рассматривал человека как животный организм». Наряду со сведением психического к физическому поведенческая психология последовательно проводит сведение социального к биологическому.

Теоретически решающим для понимания  кризиса психологии, раскрывшегося  в борьбе поведенческой психологии против психологии сознания, является то, что в конечном счете поведенческая  психология и интроспективная психология исходят из одного и того же понимания  психики, сознания. Идеалистическая  психология признала реальные психические  процессы лишь субъективными содержаниями самонаблюдения, а бихевиористы и рефлексологи некритически полностью приняли идеалистическую концепцию своих противников. Только в силу этого они не могли найти никакого иного пути для реализации объективной научности психологического познания, как отказ от познания психики. Интроспекционисты, замыкая психику во внутреннем мире сознания, оторвали психику от деятельности; бихевиористы приняли как непреложную истину этот отрыв друг от друга сознания и деятельности, внутреннего и внешнего. Только на этой основе можно было определить свою задачу так, как это сделали представители поведенческой психологии: вместо изучения сознания, оторванного от поведения, поставить себе задачей изучение поведения, оторванного от сознания.

Таким образом, можно сказать, что  и этот стержневой аспект кризиса  был заложен в исходных позициях психологии сознания, сохранивших свое господство в экспериментальной  психологии. Это был кризис декарто-локковской интроспективной концепции сознания, которая в течение столетий довлела над психологией. Сводя психику к сознанию, а сознание к самосознанию, к отражению (рефлексии) психики в себе самой, эта ставшая традиционной для всей психологии декарто-локковская концепция сознания отъединила сознание человека от внешнего мира и от собственной его внешней, предметной практической деятельности. В результате деятельность человека оказалась отъединенной от сознания, противопоставленной ему, сведенной к рефлексам и реакциям. Сведенная к реакциям деятельность человека становится поведением, т. е. каким-то способом реагирования; она вообще перестает быть деятельностью, поскольку деятельность немыслима вне ее отношения к предмету, к продукту этой деятельности. Поведение- это реактивность отъединенного от мира существа, которое, реагируя под влиянием стимулов среды, самой своей деятельностью активно не включается в нее, не воздействует на действительность и не изменяет ее. Это жизнедеятельность животного, приспособляющегося к среде, а не трудовая деятельность человека, своими продуктами преобразующая природу.

Отъединение сознания от предметной практической деятельности разорвало  действенную связь человека с  миром. В результате предметно-смысловое  содержание сознания предстало в  мистифицированной форме «духа», отчужденного от человека.

Поэтому можно сказать, что, так  же как поведенческая психология является не чем иным, как оборотной  стороной интроспективной концепции  сознания, так «психология духа» (Э. Шпрангер), в которой предметно-смысловое содержание сознания - «дух» - выступает в мистифицированной форме данности, независимой от человеческой деятельности, является оборотной стороной поведенческой концепции деятельности. Именно потому, что поведенческая психология свела деятельность, преобразующую природу и порождающую культуру, к совокупности реакций, лишила ее Бездейственного предметного характера, предметно-смысловое содержание «духа» предстало в виде идеальной данности.

Оформившаяся в качестве особой научной дисциплины, психология во всех основных своих разветвлениях  исходила первоначально из натуралистических  установок. Это был физиологический  либо биологический натурализм, рассматривающий  психику и сознание человека исключительно  как функцию нервной системы  и продукт органического биологического развития.

Но как только новая «экспериментальная психология» попыталась перейти  от изучения элементарных психофизических  процессов к изучению более сложных  осмысленных форм сознательной деятельности, она еще у Вундта столкнулась  с очевидной невозможностью исчерпать  их изучение средствами психофизиологии. В дальнейшем это привело к  тому, что идеалистическая «психология  духа» была противопоставлена физиологической  психологии. При этом объяснение явлений  было признано задачей лишь физиологической  психологии, изучающей психофизические, т.е. скорее физиологические, чем собственно психические, осмысленные, «духовные» явления. Задачей же психологии духа признавалось лишь описание тех форм, в которых эти духовные явления  даны («описательная психология»), или  их понимание («понимающая психология»). Как в одном, так и в другом случае духовные, т. е. осмысленные, психические  явления, характерные для психологии человека, превращались в данности, не допускающие причинного объяснения их генезиса.

Психология, оформившаяся как наука  в экспериментальных исследованиях  ощущений и затем памяти, была по своим исходным господствующим установкам насквозь интеллектуалистична; познавательные процессы занимали в ней центральное место. Это была психология ощущений, восприятий, представлений, идей. Потребности, побуждения, тенденции не играли в ней сколько-нибудь заметной роли. Она изучала сознание само по себе, вне реальной деятельности и поведения; уже поэтому проблема побуждений не была для нее актуальна. Поскольку эта традиционная классическая психология сознания пыталась объяснить поведение, она исходила из перцептивных, интеллектуальных моментов, она упоминала и о тенденциях, но все эти тенденции мыслились как нечто производное от представлений, от идей. Это были тенденции идей, из которых пытались объяснить поведение человека, а не тенденции человека, которыми объяснялось бы течение его идей.

«Люди, - пишет Ф. Энгельс, - привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять  их из своих потребностей (которые  при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое  мировоззрение, которое овладело умами  в особенности со времени гибели античного мира». Это положение  Энгельса полностью применимо к  основному направлению западноевропейской психологической науки XIX в. Интеллектуализм, связанный с пренебрежением к неинтеллектуальной стороне психики, к динамическим движущим силам поведения, столкнулся с фактами, которые он оказался не в состоянии охватить и объяснить. Они вскрылись, во-первых, в генетическом плане сравнительной психологии, в которой изучение поведения животных, начиная с Ч. Дарвина, выявило значение проблемы инстинктов; с психологии животных эта проблема движущих сил, побуждений или мотивов поведения была распространена на человека. Роль влечений, аффективных тенденций вскрылась, во-вторых, в патологическом плане (в исследованиях П. Жане, 3. Фрейда и др.). И опять-таки из области патологии сделаны были выводы и в отношении нормальной психологии. В частности, психоанализ показал на обширном клиническом материале, что общая картина психической жизни человека, созданная традиционной школьной, насквозь интеллектуализированной психологией, никак не соответствовала действительности. В действительности в психике человека, в мотивах его поведения проявляется далеко не только интеллект; в них существенную роль играют влечения, аффективные тенденции, которые часто приходят в острый конфликт с сознанием человека и, определяя его поведение, порождают жестокие потрясения.

В связи с этим на передний план все больше выдвигается новая  проблема - побуждений, мотивов, двигателей поведения, и психология начинает искать их не в идеях, а в тенденциях (отчасти  Т. Рибо, затем П. Жане), потребностях (Э. Клапаред, Д. Катц, К. Левин, Дж. Шиманский), влечениях (3. Фрейд, А. Адлер), инстинктах и диспозициях (У. Мак-Дугалл, Э. Ч. Толмен и множество других). Выражающаяся в них динамическая направленность признается уже не чем-то производным, а тем основным, из чего психология должна исходить при объяснении поведения.

В трактовке этих динамических движущих сил чем дальше, тем больше выделяется тенденция, которая с особенной остротой проявляется в таких концепциях, какпсихоанализ 3. Фрейда, «гормическая» психология У. Мак-Дугалла и др., рассматривать движущие силы человеческой деятельности как нечто первично заложенное внутри человека, в его организме, а не формирующееся и развивающееся из его изменяющихся и развивающихся взаимоотношений с миром. Поэтому источники человеческой деятельности, ее мотивы представляются как идущие из темных глубин организма, совершенно иррациональные, бессознательные силы, находящиеся вовсе вне контроля интеллекта: идеи уже будто бы вовсе не могут быть движущей силой поведения людей: это привилегия одних лишь слепых инстинктов.

Роль влечений особенно остро выявил на клиническом материале 3. Фрейд. На их основе он возвел здание психоанализа. Теоретически наряду с основной группой  сексуальных влечений признаются еще  в качестве второй группы сначала  влечения «Я», затем влечения смерти. Исходящие из биологических глубин организма силы определяют всю деятельность человека; примитивные влечения являются основными ее мотивами. Роль социальных отношений ограничивается чисто  негативной функцией вытеснения. Давление социальности, представителем которой  внутри личности выступает «Я», осуществляющее социальную «цензуру», вытесняет влечения в сферу бессознательного. Вразрез  с проходящим через всю психологию от Р. Декарта и Дж. Локка отожествлением психики и сознания Фрейд признает сознание лишь свойством психики, причем свойством, которым она может  и не обладать. Психика при этом расчленяется на внешние друг другу  сферы - сознательного, бессознательного и подсознательного. Между первыми двумя действуют силы отталкивания; влечения вытесняются в бессознательное; вытесненные, они не могут без маскировки проникнуть в сферу сознания, и не сознательное «Я», а «Оно» признается подлинным ядром личности.

Наметившаяся уже раньше антитеза целостной психологии и психологии элементов в период кризиса выдвигается  очень заостренно. Целостные тенденции  становятся все более популярными  в зарубежной психологии XX в. Они  выступают носителями идеалистических  идей различных толков и оттенков. Самый принцип целостности получает несколько существенно различных реализаций. Для В. Дильтея и его продолжателей он означает прежде всего целостность личности, которая является активным носителем определенной идеологии. Для берлинской школы гештальтпсихологии это целостность динамической ситуации и ее формальной структуры. Для лейпцигской школы принцип целостности реализуется не в структурности, а в диффузной комплексности, и его существеннейшим выражением является «народная» целостность, поглощающая личность.