"Риторическое художество" в Древней Руси

В. И. Аннушкин

«Риторическое художество»  в Древней Руси

С введением христианской религии на Русь пришла и новая  этика, новая нравственная философия. Христианство вводило принципиально  новые отношения между людьми, а поскольку человек более  всего прояв¬ляется в его речи, то анализ речевых правил необходимо не только со¬относить с этикой, но этику положить в основу разработки учения о правилах речи. Из анализа  религиозных текстов Древней  Руси выводится перечень правил религиозной  этики речи. При этом обнаружатся  запреты на определенные действия, эмоции, внутренние качества человека, рече¬вые проявления. К ним относятся  ложь, осуждение, укоризна, самовозве¬личивание, словесная смута, гнев, зависть, гордость, высмеивание чужих пороков при  бесчисленных своих...

Положительные наставления, переплетенные с запретами на отрица¬тельные качества и поступки (включая правила речевой этики), встреча¬лись очень часто в сочинениях Древней Руси. Вот пример из беседы о смиренномудрии Василия Великого: «Да не будет у тебя софистических  прикрас в слове... речей горделивых и решительных, но во всем отсекай  величавость. Будь добр с другом, кроток со слугою, не памятозлобив на дерзких, человеколюбив к смиренным, утешай злосчастных, посещай болезнующих, совершенно никого не презирай, приветствуй  с приятностию, отвечай со светлым  лицом, ко всем будь благосклонен, доступен, не пус¬кайся в похвалы самому себе, не вынуждай и других говорить о тебе, прикрывай, сколько можно,  свои  преимущества, а  в грехах  сам себя  об[68]виняй и не жди  обличения от других. Не будь тяжел  в выговорах, обли¬чай не скоро и  не со страстным движением, ибо это - признак высо¬комерия; не осуждай  за маловажное, как будто сам ты строгий правед¬ник...»  (Творения Василия Великого. М., 1846. Т. 8. Ч. 4. С. 61).

Это, как сказали бы мы сегодня, программа речевого поведения  и од¬новременно речевого воспитания, ибо рекомендуемые действия имеют  отношение или прямо к речи («утешай», «приветствуй», «отвечай», «не  пус¬кайся в похвалы» и т. д.), или  к созданию образа говорящего, поскольку  называют качества человека (будь «добр», «кроток», «не памятозлобив», «человеколюбив»)   и   предполагают   определенный   характер  речи.

Вне всякого сомнения, отголоски  этих поучений мы находим во мно¬гих  произведениях Древней Руси, причем создатели последних подражали  «образцовым» текстам (Священное Писание, творения отцов церкви) не только в  мыслях, но и в словах, стиле своих  сочинений. Столь популяр¬ный на Руси «Домострой», написанный в середине XVI века Сильвестром, духовником Ивана  Грозного, дает сходные наставления  в главе «Наказ мужу, и жене, и  работникам, и детям, как подобает им жить»: «... не лгать, не клеветать, не завидовать, не обижать, не наушничать... не осуждать... не высмеивать, не помнить  зла, ни на кого не гневаться, к старшим  быть послушным и покорным, к средним - дружелюбным, к младшим и убо¬гим - приветливым и милостивым, всякое дело править без волокиты и особенно не обижать в оплате работника, всякую же обиду с благодарностью претерпеть ради бога» и т. д.

До XVII века мы не имеем сведений о существовании на Руси учеб¬ников риторики. Впрочем, их отсутствие еще  не говорит о незнании са¬мой науки - скорее, напротив, начиная с самых  ранних рукописных сбор¬ников встречаются  слова «ритор», «ритория», «ветий» (оратор), «ветийство», «глаголание» и проч. Риторические знания входили на Русь вместе с  сочинениями христианско-византийской учености. В Изборнике 1073 года в «начале  притчам» Василия Великого осуждаются те, кто, «презрев слова божественного  учения, ветийское и хитростное изобретение  упразднил» (Изборник 1073 г. СПб., 1880. Л. 203). «Изобретение» - основной термин риторики, означающий создание замысла и содержания речи, а «хитрост¬ное» — «относящееся к искусству, мудрости, творчеству».

В том же Изборнике 1073 года имеется статья византийского грамма¬тика  Георгия Хировоска «О образех» с  перечнем основных тропов и фи¬гур речи. В ней объясняются аллегория («инословие»), метафора («превод»), катакреза («напотребие», «неправильное» употребление метафор типа «громкие слезы»), металепсис («приятие» - замена предшествующе¬го последующим, например, вместо слова  «смерть» - «гроб») и т. д. Это в  сущности единственное теоретическое  сочинение по риторике, а точнее, лишь отрывок из одной ее части - стилистики.

Т. В. Буланина утверждает, что  перевод трактата «О образех» не привлек  внимания древнерусских и южнославянских писателей, посколь¬ку   не   удалось   обнаружить   его    влияния   на   оригинальные   памятники [69] Древней Руси (Буланина Т. В. Риторика в Древней Руси. Сведения о тео¬рии красноречия в русской  письменности XI-XVI веков. Л., 1985. С. 13). Такой  единичный фрагмент и не мог сформировать целостного представ-ления о риторике как науке. Тем не менее известность  риторики, или «ветийства», как науки  не вызывает сомнения прежде всего  потому, что слова «ритор», «ритория», «ветий» (оратор), «ветийство», «глаголание» встречаются во многих древнерусских  сочинениях с XI по XVI век. Су¬ществует  множество свидетельств, оценивающих  силу ораторской речи; о Григории Богослове (также один из отцов церкви) в  том же Изборнике сказано: «Кто ветийством таков, будто огнем душит»; в «Житии Даниила Пермского» XVI века утверждается дидактическая польза «ветийства»: «ветийствуя, разуму навыкше». Древнерусский  святой, согласно житий¬ному канону, должен был изучить риторику как одну из «внешних муд¬ростей» (это общее  место в биографии святого, к  сожалению, не подтверж¬дено историческими  свидетельствами об организации  такого обучения). Но даже при отсутствии «теоретической» риторики авторитет  этой науки освящался указанием  на почитаемых святых: в «Житии Феодора, игумена Студийского» (XIII в.) сказано  о прохождении им «риторики»; в  «Житии Стефана Пермского» (после 1396 года) указано: «Еллином же достася  грамотикия и риторикия».

Можно было бы привести еще  множество примеров в подтверждение  знания риторики в Древней Руси, но сейчас важно отметить, что та двой¬ственность отношения к  риторике (с одной стороны - «краснобайство и пустословие», с другой - «искусство убедительно и красиво говорить»), которую можно обнаружить и у  античных философов, и в современном  газетном тексте, вполне свойственна  и книжникам Древней Руси. Вспомним хотя бы протопопа Аввакума, который  «виршами философскими не обык речь красить» и «не брежет о красноречии», но очевидно, что у «неистового протопопа» «своя» риторика или представление  о том, как строить убедительную речь: не украшением и извитием словес, а сме¬шением стилей возвышенного (цитаты из Священного Писания) и про¬сторечно-ругательного, разговорным синтаксисом, в яркости  же риториче¬ских эмоций («основания красноречия суть страсти») протопопу  Аввакуму просто нет равных в XVII веке.

Аввакума вполне можно  уподобить иному современному ученому-линг¬висту или политическому оратору, которые  будут утверждать, что «ника¬кой  риторики нет и быть не может», не задумываясь над тем, что любое  доказательство или убеждение строится только на риторическом осно¬вании.

Обращу внимание на то, что  возможность использования науки  или искусства убеждать во зло  вполне осознавалась теоретиками позднейшего  красноречия. Так, в «Старообрядческой  риторике» конца XVII века ри¬торика  сравнивается с «мечом», который  может и «служить к неправед¬ному  убиению», и быть «искусным художеством» (цит. по рукописи: ГБЛ, Ф.  17, № 314, л.  1, об.). Еще ранее в «Пчеле» риторика и восхва[70]ляется (Аристид: «риторию учу, а не злато люблю»; Демосфен, изучая риторику, «склочил масла более  вина»), и допускается ее осуждение (Диоген: «риторы учатся законней речи глаголати, сами же при судиши скривляют  поборением»; см.: Семенов В. С. Древняя  русская пчела по пергаментному  списку. СПб., 1893. С. 135, 154),

Риторика в Древней  Руси рассматривалась как «высшая» наука, при¬езжие ученые греки восхвалялись за знание не только грамматического, но и «риторического художества». Обучение риторическим правилам про¬исходило на основе знания классических образцов красноречия, путем подражания, которое  понималось, конечно, не как слепое копирование, а творческое заимствование  предшествующего литературного  опыта. Ораторская практика Древней  Руси показывает прекрасную риторическую подготовку, сведения о которой пока крайне скудны. Один из способов сбора  этих сведений - реконструкция риторико-педагогической теории из риторической практики произнесения речей и писания сочинений. Эта  практика позволяет восстановить, каковы были требования, скажем, к хри¬стианскому проповеднику в произнесении «слов»-проповедей.

Очевидно, что эти требования предполагали определенное образова¬ние ритора, его умонастроение, состоящее  в следовании христианским канонам, знании Священного Писания, сочинений  отцов церкви - «образ¬цовых авторов» и через ориентацию на эти тексты (как и на эту филосо¬фию) стремление формировать собственный образ  оратора.

Вот Кирилл Туровский, проповедник  второй половины XII века, го¬ворит «Слово в новую неделю по пасце» и всю  речь строит на сквозном сравнении  пробуждающейся и обновляющейся  природы с «церковью Хри¬стовой», обновившей и преобразившей мир. Сравнение постоянно усилива¬ется и разнообразится анафорой «ныне» или  «днесь», начинающей каж¬дый период речи: «ныне солнце красуяся к высоте восходит и радуяся землю огревает», подобно «праведному солнцу Христу»; «весна» - «вера Христова», «новоражаемыя  агньцы и пастыри» - «кроткие язычники и учители Христова стада»; язычники уподобляются «древам дуб¬равным», прежде не имевшим плода, а ныне «как цветы, добродетели пущающим». Замечательна метафора об учительных функциях проповед¬ника, действующего и воспитывающего словом: «Ныне ратаи слова, словесныя  уньца (ягнята) к духовному ярму приводяще, и крестное рало (плуг) в мысленных  браздах погружающе, и бразду покаяния прочертающе, семя духовное всыпающе, надежами будущих благ веселятся» (Древняя  русская литература. Хрестоматия. Сост. Н. И. Прокофьев. М., 1980. С. 72-73).

Поучения Серапиона Владимирского, напротив, созданы в трагиче¬скую минуту русской истории - середине XIII века. Они обращены к са¬мому сердцу слушателей, картина татарского нашествия  и разорения русской земли  предстает как наказание за грехи  и раздор, от которых не хотят  «отвратиться» его «чада»: «если  кто из вас разбойник, разбоя не останет;  если кто крадет, татьбы не оставит;  если кто ненависть на [71] друга  имеет, враждуя не почивает; если кто  обидит и всхватает, грабы не насытится... (и далее вновь - о «злых» пороках, касающихся, если читатель заметит, прежде всего этики речевых отношений) зависть умно¬жилась, злоба превозмогла  нас, величанье вознесло ум наш, ненависть  на других вселилась в сердца наши» (Древняя русская литература. С. 124).

Да не покажется современному читателю чрезмерно сложной мета¬форика  и «плетение» словесных фигур  — в этом как раз и состояло искус¬ство ораторской речи. Воспитание же оратора (как в прошлом, так  и в настоящем) состояло и состоит  в анализе «образцовых» текстов  и «под¬ражании авторам, в красноречии  славным» (Ломоносов М. В. Краткое  ру¬ководство к красноречию // Поли. собр. соч. М,— Л., 1952. С. 94).

Чтобы ответить на вопрос, «каков был образ речи (да и образ чело¬века) в Древней Руси?» - пришлось бы обратиться ко множеству сочи¬нений, поэтому  воспользуемся лишь фрагментом реконструкции  правил речевого поведения и отношения  к слову древних русичей. Сборники «Пчела» содержали множество  изречений о житейской мудрости и добро¬детели — почти половина из них может быть отнесена к правилам прак¬тической риторики, то есть нормам речевого поведения, записанным в афоризмах  и сентенциях античных и христианских авторов. Вот лишь часть этих правил:

-  предпочти говорение  слушанию  («Апостол рече: будь  всяк человек скор на послушание, а ленив на глаголание»);

-  умей   выбрать   правильную   аудиторию   или   собеседника,   понимай, что   кому  можно  сказать   («Соломон  рече:   во  уши  безумнаго   ничто  же не глаголи, егда  похулит мудрые твои словеса»);

-   не празднословь, запрети себе говорить  «пустые»  речи   («Пифагор: удобнее камень  всуе пустити, нежели слово  праздно»);

-  воспитывай не столько  словом, сколько личностью и «делами», при¬мером «доброго жития»  («Уча  учи нравом, а не словом; кто  словом мудр, а  дела его   несовершенны,  тот хром есть»;   «учитель нравом  да  покорит  ученика, а не словом»);

-  человек   выявляется   и  просвечивается   его   речью   («Фотий:   слово подобно  зерцалу, как тем образ телесный  и личный является, такоже и  беседою душевный образ выражается...»);

— правильная жизнь в слове  делает человека благополучным («Слово как благим житьем одевает душу образом.., ласточки тишину пропове¬дуют весеннюю, а мудрые слова — беспечалие»);

-  в  правильном действии  словом - оружие  и  защита  человека   («То его знаменье, то же его  град, то же его сила, то же  и стена»).

Описанные правила составляют фрагмент общей риторики Древней  Руси или общих правил речевого поведения. Фрагменты частной риторики или  описания правил для отдельных видов  речей надо искать в конкрет¬ных  сочинениях. Так, цитированный выше «Домострой»  регламентировал: правила   речевого   поведения  в  быту.   Современный  читатель  имеет   воз[72]можность сравнить их с советами наших научно-популярных книг о веж¬ливости, речевом этикете  и пр. Вот каковы «домостроевские» советы же¬нам относительно их «речевого  поведения»:

«...А в гости ходить и к себе звать, общаться (разрядка моя-В.А.), с кем велит муж (выбор  собеседников) ... А с гостями беседовать о рукоделии и домашнем строении; как порядок навести и какое  рукоделие как делать (регламентируется тема речи). Или у себя во дворе, у  какой гостьи, услышав добрую пословицу: как добрые жены живут, и как порядок  наводят, и как дома свои устраивают, и как детей и слуг учат, и  как мужей своих слушают, и  как с ними советуются, и как  пови¬нуются им во всем - всему тому прилежно внимать; а чего хорошего не знают, о том спрашивать вежливо. С такими-то добрыми же¬нами прилежно сходиться: не ради еды и питья, а  для доброй ради беседы и для науки; да внимать впрок себе, а не пересмеиваться и ни о ком не переговаривать; а спросят, о чем, про кого и  когда и начнут ум испытывать, то отвечать: «Не ведаю я ничего того, и не слыхала, и не знаю; и сама о ненадобном не спрашиваю, ни о княж¬нах, ни о боярынях, ни о соседях не пересужаю» (Домострой // Пла¬менное слово. М., 1978. С. 229-230)