Нормы уголовного права по Соборному Уложению 1649 года

В исследованиях по истории XVII столетия довольно часто встречаются ссылки на сочинение Адама Олеария. Выборочные цитаты не могут создать полной картины, а для понимания уголовной политики, на основе которой складывалось отношение к репрессиям Уложения 1649 г., сочинение голштинского посланника имеет большое значение. Олеарий побывал в России в середине 30-х годов XVII в[21].

Будучи посланником  страны весьма жестокого уголовного права, Олеарий, естественно, смотрел  на правовую жизнь глазами человека, привыкшего к жестокости, умевшего определить степень и характер репрессий. Он высоко ценил право вообще и верил в его важную «регулирующую» роль. Олеарий подробно рассуждает о юридических аспектах повышения дисциплины в составе его посольства, обстоятельно описывает «юстицию» в Лифляндии [22]. Он вполне однозначно считал московитов варварами, но только в смысле отсутствия у них образования и наук.

Вообще же жители Москвы смышленны и хитры [23]. Нигде при описании карательной политики в России Олеарий не говорит об их жестокости. В то же время о жестокости народов, окружающих Россию, о жестокости татар он отзывается однозначно и утвердительно [24]. А. Олеарий хорошо понимает, что такое жестокость, когда говорит об уголовной политике Ивана Грозного.

По Олеарию, репрессии государства  представляют собой реакцию на разложение в обществе нравственности и морали. Эти наблюдения справедливы. Довольно часты ложные доносы из-за сведения личных счетов, когда ненавистному лицу «подбрасывалось» имущество, взятое под залог при заключении сделок. Как меру борьбы с этим Олеарий приводит указ 1634г., запретивший залоги в заемных делах.

Изощренные казни (разрубание на части, лишение погребения) имеют место  лишь в случае самых тяжких преступлений. Так казнили «обрезанного» самозванца Тимошку (Лжешуйского). К обычным  преступникам отношение иное. За умышленное убийство несколько недель держат в темнице для покаяния, а затем следует простая казнь (отрубание головы). Такой подход закрепило позднее Уложение 1649 г.

Очень ценные сведения приводит Олеарий  о состоянии организованной преступности: на торговых и речных путях действуют шейки казаков и разбойников. Это грабежи с целью крупной наживы и бороться с ними очень трудно. Единственный путь — военная охрана посольств и торговых караванов. Такие же шайки промышляют на больших дорогах между городами. В городах нападения грабителей имеют другой характер и во многом связаны с пьянством. Утром по большим праздникам частенько находят убитых или ограбленных во хмелю. Такие преступления, по словам Олеария, совершают «рабы» (т.е. деклассированный, потерявший сословный статуе элемент), с целью завладения мелкой собственностью, возможно для того же пьянства. В них участвуют много слуг, вельмож и холопов с плохим материальным положением. Именно из-за бедности домашней челяди в Москве много воров, грабителей и убийц. Расправа с ними часто обходится без обращения в органы юстиции, обыкновенным мордобоем [25]. С подобными «безобразиями» ведется борьба и, благодаря «деятельности» патриарха, их поубавилось[26].

Можно сказать, что Олеарий правильно отразил многообразие формирования путей преступности к середине XVII в. Наряду с материальной нуждой на путь преступлений становились и из-за других условий: семейных и бытовых неурядиц, дурных примеров и т. д. В повести о «горе — злосчастья», появившейся примерно в середине XVII в., родители наставляют героя избегать пагубного преступного пути не от нужды. Опасность таится в «неумном поведении», в связях с околопреступным миром (игроки в кости), в пьянстве, в моральном падении, лживости, в разгульной не трудовой жизни и т.д. В общем обнаруживается сильнейшее влияние на развитие преступности идеологических причин.

В описании пыток Олеарию, на мой  взгляд, доверять нельзя, поскольку  он сильно повторяет Герберштейна [27]. Самым тяжким средством наказания он считает кнут. Видимо играет роль то обстоятельство, что в странах Европы кнут не был распространен и телесные наказания развивались на иной основе. Описывая экзекуцию кнутом, он сообщает, что мужчины получали по 20-26 ударов, женщина — 16. Удары кнутом тщательно контролировались приставами и ими же прекращались. Только те лица, кто совершил какие-то «великие преступления», были забиты до смерти [28]. Показательно, что «современник» Уложения Григорий Котощихин, описывая тяжкие экзекуции кнутом, о смертельных последствиях не говорит [29].

Олеарий приводит примеры влияния  на уголовное право религиозных  верований. «Покаявшегося» слугу упомянутого  выше Тимошки — Лжешуйского (как  нарушителя присяги царю) приговорили  к отрубанию пальцев на правой руке. Однако потом заменили на левую руку, дабы виновный мог креститься [30].

II. ТЕЛЕСНЫЕ НАКАЗАНИЯ  В УЛОЖЕНИИ 1649 Г.

ПРОБЛЕМА УСТРАШЕНИЯ И ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ УГОЛОВНЫХ КАР

Как в дореволюционной, так и  в советской литературе вопросы  уголовного права в Уложении рассматривались наиболее часто, поскольку кодекс воплотил в законченном виде наиболее важные черты и принципы русского средневекового закона. Почти все исследователи сходятся во мнении, что кнут предусматривался в нем примерно в 140 случаях. Достаточно подробно рассматривались конкретные случаи применения телесных наказаний, процедура их реализации, некоторые особенности. Большинство исследователей подчеркивали значение принципа устрашения, как главного принципа Уложения. Можно согласиться с тем, что устрашение играло важную роль в карательной политике государства, особенно в эпоху крестьянских войн. Однако во многих работах, и особенно в советских, устрашение провозглашается единственно возможным принципом наказаний средневековья. Ограничившись констатацией этого принципа, нельзя раскрыть сложного содержания средневекового правосознания и права. Поэтому важнейшее внимание мы уделим рассмотрению вопросов, связанных с более глубоким и реальным пониманием направленности наказаний той эпохи.

Терминологически устрашение выражено в формуле Уложения об «учинении» виновному «нещадного» и «жестокого» наказания. Оговоримся, что подобная терминология вовсе не означает отношения государства лишь к социальным низам. Она относится и к служилым ратным людям, и к помещикам, и к служащим государственного аппарата. Уже этот факт должен удерживать исследователей от однобоких оценок.

Во многих работах иллюстрацией устрашения служит терминологическая  формула Уложения — «на то смотря другим неповадно было делать так», причем указывается на ее большую распространенность. Анализ текста Уложения показывает, что такие мнения иллюзорны. Формула эта весьма редка и далеко не однозначна. В двух первых, наиболее важных главах Уложения — о церковных преступлениях и особе государя — она отсутствует вообще. Очень показательно, ведь речь идет об опаснейших политических преступлениях. Впервые формула встречается в ст. I гл. III, по которой за оскорбление кого-либо в присутствии царя или на его дворе полагалось «заплатить обесчестье» и отсидеть две недели в тюрьме. Невозможно обнаружить здесь никакого устрашения. Двухнедельное заключение — скорее моральная, чем устрашительная мера, и формула «неповадно» означает не страх, а нравственное унижение преступника. Еще раз формула встречается в статье о применении батогов и тюремного заключения для воинских начальников (сотенных голов), без ведома высших властей самовольно отпустивших ратных людей со службы (ст. 16 гл. VII). И сказав им вину «при многих ратных людях», применить наказание, «чтобы на то смотря иным сотенньм головам неповадно было так делать». Опять-таки смысловая нагрузка падает больше на моральную сторону — на позор публичного наказания. Стоило ли ограничиваться сравнительно легкими батогами, если роль устрашения мог вполне выполнить кнут?

Не удалось обнаружить источников, прямо раскрывающих психологическое отношение наказуемых к телесным карам, к Степени их тяжести. Без этого можно лишь приблизительно интроспектировать значение устрашения в сознании людей как доминирующего юридического фактора. Конечно, в жестокости кнута, который мог сыграть роль замаскированного орудия казни, сомневаться не приходится. Но интересны следующие факты. Согласно морали XVI-XVII вв., люди часто предпочитали перенести жестокие побои от правежей, нежели выплатить деньги. А ведь последствия правежей были столь тяжелы, что наказуемых отвозили домой на телегах. И длилась экзекуция не день и не два. И все-таки предпочитали пытки! В русских народных юридических пословицах отражена не устрашающая роль кнута, а целесообразность его применения. «Доносчику — первый кнут». «Кнут не мука, а впредь — наука». «Кнут не мучит, а вперед учит». «Кто плут, для того сделан кнут» [31].

Третий случай употребления формулы  зафиксирован в статье о недобросовестной покупке запасов воинскими чинами, за что они выплачивали двойную сумму и отдавали купленное. Здесь вообще нет речи ни о тюрьме, ни о кнуте. А как может проявляться устрашение в материальных взысканиях? Трудно обнаружить устрашение и в ст. 25 гл. VII, устанавливающей материальные взыскания за поклепные иски, и в ст. 20 гл. Х, запрещающей подачу прямых исков государю, минуя соответствующие приказы. За нарушения назначались батоги, а «кто почестнее, и того посади в тюрьму на неделю, чтобы на то смотря иным неповадно было так делати». Неделя тюрьмы никак не может быть устрашительной, а батоги — далеко не самый страшный вид телесных кар. Здесь, скорее, проявляется стремление государства к принудительному обеспечению правопорядка.

Впрочем, довольно редко встречается  и прямая связь с устрашением. Оговоренный на следствии «обысными людьми», якобы, ложно, и подавший об этом челобитную, но не доказавший ничем ложность обвинения, получал «жестокое наказание, велеть его бита кнутом нещадно, чтобы на то смотря иным неповадно было так делать». Но здесь идет речь о связи с «лихими людьми», и кнут действительно выполняет функцию устрашения, но в данном случае это было традиционно (ст.ст. 198. 199 и др. гл. Х).

Целый ряд статей Соборного Уложения назначали кнут и батоги за лжесвидетельство, мздоимство, нарушения деятельности судебно-административного аппарата (ст.ст. 5, 8, 9, 13, 14, 16, 141, 142, 148, 154, 186, 191 и др. гл. Х). Действия такого рода издавна влекли применение кнута, что зафиксировано еще в Судебнике 1550 г. Ничего принципиально нового, на наш взгляд, Уложение не вносит. Следует лишь отметить, что назначение батогов по Уложению (вместе с тюрьмой и штрафами) имеет место за бесчестье высокопоставленных лиц — патриарха, митрополита и т. д. Деньги у оскорбителей «выколачивали» (ст.ст. 28-31, 92, 93 гл. Х). Ранее Судебник царя Федора основной упор наказаний за бесчестье делал на штрафы. В начале XVII в. Я. Маржарет пишет об альтернативном взыскании за бесчестие — или штраф, или батоги. Теперь законодатель совместил обе формы, и ситуация, несомненно, была выгодна феодальным верхам.

Применение телесных наказаний вместе с денежными  взысканиями против корыстных правонарушений (ст. 5, 6 и др. гл.Х) свидетельствует  о сохранение функции кнута как  унифицированного средства наведения  правопорядка принудительными методами. Следует учитывать, что Соборное Уложение было принято в период острых общественных конфликтов и в силу этого гибко подходило к проблеме репрессий. Недаром некоторые жестокие указы о членовредительстве и казнях принимались помимо Уложения.

 Даже самые Одиозные статьи Уложения о членовредительстве, наиболее варварской форме наказания, не дают оснований для их однозначного толкования как страшительных. Еще М. Ступин выделил наиболее принципиальные виды членовредительства — отрубание рук, урезание уха, носа, языка, ноздрей. Без специального анализа такой «набор», вне всякого сомнения, создает впечатление необузданной жестокости. Не отрицая в целом устрашительной направленности таких наказаний, выделим здесь иную смысловую нагрузку их применения. Отсечение рук предусмотрено ст.ст. 4, 5, 9 гл. III Уложения. В первой из них речь идет об обнажении оружия (без всяких последствий) в присутствии государя, во второй о нанесении ранений кому-либо на государевом дворе. Обе статьи построены по принципу символического талиона, когда наказание обращено на виновный орган, нарушивший уголовно-правовой запрет. Символическое значение особой неприкосновенности личности государя лежит в основе такой ситуации. Поскольку в XVII в. в условиях символизации права талион был своеобразной инвариацией «справедливости», недопустимо ограничиваться в данном случае лишь указанием на устрашение. Статья 9 предусматривает отсечение руки за третью кражу на царском дворе. За первую и вторую кражи применялись соответственно наказание кнутом и полгода тюрьмы. Вспомним, что в XIV в. даже за вторую неквалифицированную кражу могла назначаться казнь. Здесь же третья кража, да еще на государевом дворе, не каралась смертью! О чем это говорит: об устрашении или о либерализации закона? С точки зрения устрашения более показательны ст.ст. 28, 29 гл. VII о наказаниях ратных людей. «Нещадный» кнут назначался за кражу ружья у сослуживца, отсечение руки — за кражу воинской лошади. Но примем во внимание, что это имело место в армии, а там принудительная дисциплина особенно строга.

Уложение повторяет старую формулу  — отсечение руки у подьячих за фальсификацию протоколов (ст. 12 гл. Х), но не рискует посягать на дьяков, ограничиваясь за фальсификацию  с их стороны применение кнута. В  отношении «площадных» дьяков предусматривалось отсечение руки за составление ложных кабальных документов (ст.25 гл. Х). Во всех перечисленных случаях имеет место символическое обращение наказания на виновный орган. Пожалуй, классовый характер закона наиболее полно выражен в отсечении руки за посягательство на жизнь господина со стороны зависимого или служилого человека в форме приготовления к преступлению (ст. 8 гл. XXII).

Урезание ушей предусматривалось  ст.ст. 9, 10 гл. XXI вместе с, кнутом и тюремным заключением за обычную кражу. За первую кражу урезалось правое ухо, за вторую — левое. Никакой устрашительной роли это членовредительное наказание не выполняло. Скорее, оно играло роль примитивной справки о судимости, которая давала точные сведения государственным органам об уголовном прошлом субъекта. Такие действия могли развиваться лишь в условиях достаточно массовой преступности, чем характеризуется XVII век. Ухо отрезалось также за первый разбой и третью кражу рыбы из водоемов (ст.cт. 16, 90 гл. ХХI). Трудно представить себе более легкий и доступный способ распознания властями злостных преступников. Закон специально оговаривал, что татя после тюремного заключения высылают на окраины государства с документами о законном освобождении (ст. 10 гл. ХХI). С.И. Штамм справедливо указала на особый контроль за такими людьми со стороны властей[32]. При отсутствии надлежащих документов на них делался запрос в центр, при временном водворении их в тюрьму (ст. 19 гл. ХХI).