Империализм

1-я мировая  война 1914—18 дала резкий толчок  комбинированию производства, сращиванию  промышленного капитала с банковским. Особенно существенным был сдвиг  в сторону перерастания частного  капитализма, с одной стороны,  и государственного капитализма  — с другой, в государственно-монополистический  капитализм. Итогом явилось быстрое  формирование финансовой олигархии,  овладевавшей командными позициями  в экономике страны. К 1914 в состав  финансово-капиталистических групп  разнородных предприятий, связанных  с 8 крупнейшими банками, входило  около 12% всех акционерных предприятий  (без железной дороги и самих  банков) с 35% основного капитала, а к 1917 — соответственно 18% и  42%. В свою очередь, разбогатевший  на военных поставках, товарном  голоде и инфляции крупный  торгово-промышленный капитал также  перерастал в промышленно-банковский (концерны Стахеева, Второва, Ярошинского  и др.). Однако И. как всероссийская  система полностью ещё не сложился  к моменту, когда пролетарская  революция положила ему конец.  

 Важнейшая  особенность И. в России —  взаимопроникновение высших форм  капитализма и докапиталистических  укладов — имела весьма противоречивые  последствия. Пережитки крепостничества  сужали базу роста монополий,  а сохранение за помещиками  решающих позиций в управлении  ущемляло политические и правовые  интересы всех групп буржуазии.  Но эти же факторы облегчали  установление господства крупного  капитала на внутрироссийском  рынке, резко, а главное устойчиво,  ограничивая сферу конкуренции.  Кроме влияния экономической  политики в узком и широком  смысле (привилегии сравнительно  небольшой группы предприятий  и банков, бюрократическое «регулирование»  всей предпринимательской деятельности), существовало более активное  — косвенное влияние крепостничества.  В этом направлении действовал  прежде всего сложный механизм  использования и перераспределения  внутренних накоплений страны. Относительная  недостаточность их усугублялась  отвлечением огромной доли в  пользу царизма и помещиков:  государственные займы на непроизводительные  «общие нужды» вместе с ипотечным  кредитом забирали с денежного  рынка 70% средств в 1900 и 68% —  в 1914. Значительная, хотя и трудно  учитываемая часть накоплений  удерживалась в сфере торгово-ростовщического  капитала, высокая доходность которого  была производной, в первую  очередь, от крепостнической кабалы  в деревне. Общим следствием  было ограничение притока капиталов  в промышленность. Но тем легче  было промышленным и банковым  монополиям перераспределить эти  средства в свою пользу. В результате  реальная власть финансового  капитала оказывалась значительно  больше его производственной  мощи. Условия же полукрепостнического  строя открывали особенно большие  возможности для эксплуатации  пролетариата и мелких производителей. Эта «,,русская“ сверхприбыль»,  как называл её В. И. Ленин,  доставалась крупному и отчасти  среднему капиталу (см. там же, т. 22, с. 62). Но синдикаты и тресты  и здесь неуклонно увеличивали  свою долю с помощью монопольных  цен на топливо, металл и  др. сырьё, а горстка банков, обладавших  сетью филиалов и посредников,  достигала ещё большего результата, диктуя свои условия кредита массе «независимых» предприятий. Таким образом создавались предпосылки для раннего загнивания верхушки российского капитализма в условиях недозрелости капиталистического развития в целом. С этим связано парадоксальное, на первый взгляд, опережение российским И. финансового капитала передовых стран: так, уже с конца 19 в. монополии в России, как правило, осуществляли регулирование производства путём его ограничения и даже прямого сокращения. Несмотря на сравнительно высокие в начале 20 в. темпы промышленного роста, берёт верх тенденция к закреплению и усилению общей экономической отсталости страны уже не только на «чисто» крепостнической, но и на смешанной крепостническо-монополистической основе. Конкретно это обусловливалось также: непосредственным сращиванием финансового капитала с латифундиальной системой (к 1914 из более чем 40 млн. десятин земель, заложенных помещиками в банках, половина приходилась на долю частных банков); широкими масштабами личной унии дворянских и сановно-бюрократических верхов с крупным капиталом; специфической ролью помещичье-буржуазного предпринимательства, которое, с одной стороны, вело к расширению собственного хозяйства помещиков, ускоряло процесс капитализации сельского хозяйства и даже развитие монополий (сахарная промышленность), а с другой — открывало дополнительные возможности для интенсификации отработок и кабальной эксплуатации крестьянина-арендатора. Принципиально сходными были последствия проникновения И. в колониальные области Российской империи (Закавказье, Средняя Азия): лишь в небольшой степени способствуя развитию там производительных сил (добыча минерального сырья) и росту раннекапиталистических отношений, оно вело главным образом к усилению докапиталистических форм гнёта и неэквивалентного обмена. В результате всех этих процессов, протекавших в условиях революционного подъёма в России, сложился сначала консервативный, а затем агрессивно-контрреволюционный тип полубуржуазного помещика и капиталиста, связанного с казной. Наиболее ярко этот тип был представлен октябристами, но получил распространение в разных сферах социально-политической и «деловой» жизни (съезды представителей промышленности и торговли, антирабочие предпринимательские союзы, а в более широком плане — аграрно-капиталистические элементы «объединённого дворянства», представительство крупной буржуазии в Государственном совете, черносотенно-буржуазный блок в Государственной думе). Наряду с этим по мере возрастания веса финансового капитала, как и буржуазии в целом, усиливались попытки перераспределения доли политического влияния и участия в управлении в пользу либерально-монархического, кадетского и «прогрессистского» крыла контрреволюции. Но эти попытки носили компромиссный и крайне ограниченный характер в силу непреодолимого противоречия между крепостничеством и буржуазной эволюцией и в ещё большей мере — вследствие поражений, наносимых либерализму пролетариатом в борьбе за гегемонию в освободительном движении. Это, в свою очередь, ускоряло сближение либералов непосредственно с финансовым капиталом и одновременно с абсолютизмом и помещичьей реакцией — тенденция, идеологически выраженная в струвизме и «веховстве», как течении и господствующем настроении буржуазии после 1905. Самый общий итог состоял в объективной революционности всего положения России эпохи И. — в «...невозможности решить задачи буржуазного переворота на данном пути и данными (правительству и эксплуататорским классам) средствами» (Ленин В. И., там же, т. 23, с. 301). 

 Развитие  российского И., имевшее внутренним  источником экономические и социальные  перемены в пореформенной России, являлось вместе с тем составной  частью всемирного процесса. Переход  к монополии был ускорен приливом  иностранного капитала в ведущие  отрасли промышленности (главным  образом горнодобывающую, металлургию  Юга и др.). В дальнейшем российский  капитализм оказался неспособным  «переварить» иностранные инвестиции, как это имело место в США,  но роль международного капитала  в России и не была тождественна его роли в полуколониальных странах. В России он ориентировался преимущественно на внутренний рынок — государственный и частный, — добиваясь не столько особых преимуществ, сколько доступа к привилегиям верхушки российского капитала. Лишь в немногих отраслях промышленности (химической, электротехнической) создавались дочерние предприятия иностранных фирм и монополий. В большинстве же случаев иностранный капитал действовал под «русской» вывеской. После 1905 главным каналом его проникновения стали петербургские акционерные банки, как правило, сотрудничавшие сразу с несколькими группировками иностранного капитала и проводившие, особенно в предвоенные годы, самостоятельную промышленную политику. Соответственно изменялась роль иностранного капитала, хотя его удельный вес оставался более или менее стабильным. Для 1914 доля иностранного капитала определялась в 1,96 млрд. руб., что составляло свыше ¹/₃ всего акционерного капитала в России. В конечном счёте весь иностранный капитал функционировал как часть собственно российской капиталистической и империалистической системы, притом как одна из наиболее влиятельных экономически и вместе с тем политически наиболее реакционных фракций крупной буржуазии России. Война внесла ряд новых моментов, не менявших, однако, этого общего вывода; был оттеснён германский капитал и значительно возросла роль крупного русского капитала, но одновременно создались предпосылки для возобновления в будущем экспансии антантовского и американского капитала, что было связано с резким экономическим ослаблением России и катастрофическим ростом внешнего государственного долга.  

 Роль иностранных  займов весьма существенна в  эволюции российского И. Уже  в конце 19 в. царская Россия  задолжала 4 млрд. руб., к 1913 внешний  долг возрос до 5,4—5,6 млрд. руб. (по  разным оценкам). Большая часть долга (80% в 1900 и 65% в 1914) происходила от ж.-д. займов, которые были прямо или прикрыто государственными. Производительное назначение этих займов являлось в значительной мере условным и не только потому, что казённые железные дороги (²/₃ всей ж.-д. сети) до последних предвоенных лет оставались убыточными, но и в более широком смысле: интенсивный толчок, который ж.-д. строительство дало всей экономике, перевешивался специфически крепостнической недоразвитостью производительных сил, а задолженность, доставшаяся в наследство от пореформенного времени, не могла быть сокращена, несмотря на колоссальный рост налогов, из-за хищнической траты финансовых ресурсов на реакционную внутреннюю политику и военные авантюры правительства в начале 20 в. Уплаты по старым займам требовали фактически новых займов. Платёжный баланс оставался отрицательным даже при активном торговом балансе (1911—13). Займы 1906 и 1909 придали внешнему долгу открыто политический характер как орудия сохранения абсолютизма и борьбы с революцией. 

 На этом  фоне происходили изменения в  отношениях России с кредиторами:  необходимость идти на уступки  в экономических, а затем и  в военно-дипломатических отношениях (эволюция франко-русского союза). Вместе с тем царизм до конца  сохранял собственные империалистические  цели, особенно в Азии, добавив  к традиционным новые средства  их достижения (ж.-д. концессии  и банки при решающем участии  в них царского правительства). Экономическое усиление буржуазии,  провозгласившей после 1905 лозунг  «Великой России», в свою очередь,  давало импульс военно-феодальному  И. Известное равновесие между  этими двумя тенденциями —  падением международного престижа  России и ростом российского  экспансионизма — резко нарушилось  в результате военных поражений  1915 и 1917, хозяйственной разрухи,  увеличения внешнего долга за  годы войны ещё на 7,2 млрд. руб., в том числе на 2 млрд. за несколько  месяцев хозяйничанья буржуазного  Временного правительства. К октябрю  1917 необходимость свержения российского И. стала настолько острой, что иным путём предотвратить общенациональную катастрофу было невозможно. 

 Самым важным  результатом развития И. в России  были глубокие изменения в  социально-классовой структуре общества  и освободительной борьбе: рост  численности и особенно общественного  веса промышленного пролетариата, само размещение которого способствовало  консолидации его во всероссийскую  интернационалистскую силу; назревание  конфликта пролетарских и полупролетарских  слоев деревни с крестьянской  буржуазией в условиях, когда  решение главного для всего  крестьянства вопроса о земле  становилось всё более зависимым  от революционного вторжения  в крупнокапиталистическую собственность;  сближение антиколониальной и  антифеодальной борьбы в азиатских  районах империи с решением  общероссийской проблемы освобождения  производительных сил от крепостничества,  уже неотделимого от реакционного  капитала, действующего в монополистической  оболочке. Возрастание, с одной  стороны, материальных элементов  для обобществления крупного  производства и контроля над  мелкобуржуазной экономикой, а с  другой — быстрое созревание  класса-гегемона, способного опереться  на «последнее слово» мирового  экономического и технического  развития, делало возможным и  необходимым соединение унаследованных  от прошлого буржуазно-демократических  задач с новыми, социалистическими  задачами в едином процессе  революционного развития. Реализовав  эту возможность, теоретически  ещё раньше открытую В. И.  Лениным, Октябрь 1917 начал новую  эпоху истории.