Введение христианства на Руси

1) Введение христианства на Руси князем Владимиром Введение христианства на Руси, как государственной религии, было начато киевским князем Владимиром Святославичем в конце X века, но по традиции - вслед за летописной хронологией - это событие принято относить именно к 988 году… «В 988 году Владимир принял христианство. Обстоятельства, предшествовавшие этому событию и сопровождающие его, рассказываются с баснословными чертами, которые вполне свойственны устным преданиям, записанным уже довольно долгое время спустя после означенного события. Достоверно только то, что Владимир крестился и в то же время вступил в брак с греческой царевною Анною, сестрою императоров: Василия и Константина. Крещение его, по всем вероятиям, происходило в Корсуне или Херсонесе, греческом городе на юго-западном берегу Крыма; и оттуда Владимир привёл в Киев первых духовных и необходимые принадлежности для христианского богослужения. В Киеве он крестил своих сыновей и народ. Жители без явного противодействия крестились в Днепре отчасти потому, что в самом Киеве уже значительно  распространено было христианство и христиане не составляли там незначительного меньшинства, а более всего оттого, что у русских язычников не было жреческого сословия, которое бы разъяснило народу преступность такого переворота с языческой точки зрения и возбуждало бы толпу к сопротивлению. Самое древнее русско-славянское язычество не имело определённого характера, общего для всех в смысле положительной религии, и состояло из множества суеверий и представлений, которые при невежестве и впоследствии легко уживались с наружным принятием христианства. Большинство вступало в новую веру и совершало обряд крещения, не понимая, что делает (это продолжается и в XXI веке и не только в области христианства - Прим. И.Л. Викентьева). Борьба язычества с христианством выражалась пассивно: продолжительным соблюдением языческих приёмов жизни и сохранением языческих суеверий; такая борьба происходила многие века после Владимира, но она не мешала русскому народу принять крещение, в котором сначала он не видел ничего противного, потому что не понимал его смысла. Только постепенно и для немногих открывался действительно свет нового учения. Владимир деятельно занимался распространением веры, крестил народ по землям, подвластным ему, строил церкви, назначал духовных. В самом Киеве он построил церковь св. Василия и церковь Богородицы, так называемую «Десятинную», названную так оттого, что князь назначил на содержание этой церкви и духовенства её десятую часть княжеских доходов. Для прочного укрепления новопринятой веры Владимир вознамерился распространить книжное просвещение и с этой целью в Киеве и других городах приказал набирать у значительных домохозяев детей и отдавать их в обучение грамоте. Таким образом на Руси, в каких-нибудь лет двадцать, возросло поколение людей, по уровню своих понятий и по кругозору своих сведений далеко шагнувших вперёд от того состояния, в каком находились их родители; эти люди стали не только основателями христианского общества на Руси, но также проводниками переходившей вместе с религией образованности, борцами за начала государственные и гражданские. Одна уже эта черта показывает во Владимире истинно великого человека: он вполне понял самый верный путь к прочному водворению начала новой жизни, которые хотел привить своему полудикому народу, и проводил своё намерение, несмотря на встречаемые затруднения. Летописец говорит, что матери, отпуская детей в школы, плакали о них как о мёртвых. Владимир после крещения является чрезвычайно благодушным. Проникнутый духом христианской любви, он не хотел даже казнить злодеев, и хотя сначала согласился, было, на увещевания корсунских духовных, находившихся около него в Киеве, но потом с совета бояр и городских старцев установил наказывать преступников только денежною пенею - вирою, по старым обычаям, рассуждая при этом, что такого рода наказание будет способствовать умножению средств для содержания войска. Сохраняя племенную славянскую весёлость, Владимир примирял ее с требованиями христианского благочестия. Он любил пиры и празднества, но пировал не с одними своими боярами, а хотел делиться своими утехами со всем народом - и со старыми, и с малыми; он отправлял пиршества преимущественно в большие церковные праздники или по случаю освящения церквей (что в то время было памятным событием). Он созывал народ отовсюду, кормил, поил всех пришедших, раздавал неимущим потребное и, даже заботясь о тех, которые почему-нибудь сами не в состоянии были явиться на княжий двор, приказывал развозить по городу пищу и питьё. Но такое мирное препровождение времени не мешало ему, однако, воевать против врагов». 
 
Двоеверие на Руси

Традиционная вера и не собиралась умирать на Руси. Как писал иеромонах Иоанн (Кологривов), русский католик, член ордена иезуитов, читавший в середине XX в. лекции в Папском Восточном институте в Риме, “имена языческих богов и самая память о них были вырваны из русской души, но христианству тем не менее нс всегда удавалось укоренить в ней свои догматы и верования. Евангельское учение и древние языческие представления расположились одно над другими, и это положение не исчезло до наших дней. Не только языческие обряды народ кое-где сохранил, но и самый дух многобожия под христианскою внешностью; или, говоря еще яснее, русское народное христианство представляет собою некое языческое христианство, где многобожие представлено верованиями, а христианство—культом”. Язычество долгое время открыто сопротивлялось христианизации (полностью Русь была окрещена в XII в.), а будучи наконец побеждено и уступив важнейшие позиции, по-прежнему наполняло “низкие”, бытовые уровни народной жизни, благополучно сосуществуя с христианством, деля с ним сферы влияния и постепенно сливаясь в единое мировоззрение, называемое в науке вслед за средневековыми церковными авторами “двоеверием”.

Еще в Риме пламенному раннему христианству, религии откровения и жертвенного искупления, религии последних времен, когда конец привычно устойчивого мира кажется совсем близким, почти ощутимым, пришлось приспосабливаться к условиям длительного бытования, да еще и в статусе государственной религии огромной пышной многонациональной империи. Так было в Византии: культ Диониса, например, оказался заменен культом св. Георгия, храмы в чью честь строились на местах былых Дионисовых святилищ, а праздники совпадали с днями дионисий, — отождествление пространственное и временное приводило к отождествлению самой христианской фигуры с языческой. Так было на Западе. Так было и на Руси. Известно, например, что в Новгороде церковь св. Власия стояла на Волосовой улице, а святой в ней был изображен на иконе в окружении скота (ср. “скотья бога” Волоса). Таких примеров можно было бы привести немало.

Проблема “двоеверия” в Древней Руси

Принятие христианства и приобщение Древней Руси к западноевропейской книжной культуре не могло не породить проблемы взаимодействия языческой традиции и новых культурных приобретений.

“Вследствие присущего средневековью консерватизма - одного из важнейших сущностных качеств эпохи, - пишет В.В. Мильков, - статистические элементы культуры едва ли не преобладали над новообразованиями. Воспринятые через внешние влияния или выработанные собственными автохтонными усилиями, культурные достижения удерживались веками. Поэтому проблема культурных влияний, особенно тех традиций, которые оказывали длительное воздействие на духовную жизнь страны, да к тому же служили делу преемственности при трансляции одной культуры в другую, есть ни что иное, как проблема традиционализма. Без учета широкого спектра представляющих его направлений невозможно составить адекватное представление о древнерусской культуре”.

Принято считать, что это взаимодействие проявилось в специфической форме “двоеверия”, якобы принципиально отличавшего древнерусскую (а затем и собственно русскую) культуру от культур прочих народов. Попытаемся разобраться, так ли это.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что сам термин “двоеверие” практически не определен. Разные авторы используют его в самых различных значениях. Обычно под ним имеется в виду “оязычивание” христианства. Под влиянием мощных языческих пережитков христианство на Руси якобы получило специфическую окраску, резко отличающую его от всех прочих течений христианства. На интуитивном уровне восприятия такая точка зрения представляется вполне оправданной. Действительно, русское христианство отличалось от близких ему по происхождению конфессий. Однако с не меньшим успехом то же самое можно сказать и обо всех прочих течениях христианства. Вопрос в том, явилось ли именно восточнославянское язычество единственным (или основным) определяющим фактором в формировании самобытности русского христианства? Поскольку сам термин “язычество” (фактически - нехристианство) не вполне определен, такой подход допускает произвольное расширение явлений “двоеверия”. Так, например, вряд ли можно согласиться со следующим высказыванием Б.В. Сапунова:

“На основании сличения греческого и русского текстов он [речь идет о А. Пыпине, исследовавшем уже упоминавшиеся нами индексы книг из “Изборника” 1073 г.] утверждал, что если первая часть статьи, где перечислены истинные или канонические книги, пришла из Византии, то вторая часть - книги ложные (апокрифические), - содержащая отреченные сочинения, легенды, предания, народные суеверия, адресовалась русскому читателю. В обстановке ожесточенной борьбы церкви с распространяющимся двоеверием эта часть статьи имела огромное значение”.  

“По умолчанию”, здесь явно смешивается влияние “неофициальной” христианской культуры и язычества. Между тем, как мы видели, это не вполне одно и то же.

Другим моментом, затрудняющим изучение процессов взаимодействия различных традиций в рамках древнерусской культуры, является попытка жестко связать “народную” культуру элиты - с христианством, а также стремление противопоставить их друг другу. Под влиянием ленинского учения “о двух культурах в каждой национальной культуре”, в советской историографии подобной поляризации был придан политический характер. Между тем, даже вполне официально настроенные историки, как, скажем Б.А. Рыбаков, считали:

“что княжеско-дружинная культура средневековой Руси включала в себя и народную культуру: во-первых, творцами всей материальной стороны феодального быта были мастера из народа, а, во-вторых, народная струя проявлялась в сказках, былинах, народных празднествах, входивших неотъемлемой частью в культуру дворцов и усадеб”.

В последнее время исследователи обратили внимание и на противоположную тенденцию, которая сплошь и рядом оказывалась гораздо более сильной.

“Авторы, - пишет Л.АА. Беляев, - воспринимают как должное, как само собой разумеющееся, последовательность заимствования признаков по восходящей линии “снизу вверх”. Схема движения от “народного” (синонимично: деревянного, дохристианского) к “господскому” (каменному, церковному) остается и сейчас архетипической в искусствознании. Однако материалы все более демонстрируют превалирование, по крайней мере в средневековье, обратного процесса, процесса традиционного подражания популярных, массовых (фольклорных, деревянных и т.п.) изделий - престижным, профессиональным...”

Впрочем, и прежде отмечалось, что христианство довольно рано пустило глубокие корни в лоне культуры “низов”. Так, Б.А. Рыбаков писал, что

“яд религиозной идеологии проникал (глубже, чем в языческую эпоху) во все сферы народной жизни, он притуплял классовую борьбу, возрождал в новой форме первобытные воззрения и на долгие века закреплял в сознании людей идеи потустороннего мира, божественного происхождения властей и провиденциализма, т.е. представление о том, что судьбами людей всегда управляет божественная воля”.

Хотя он тут же подчеркивал, что

“русские люди не были так религиозны, как это пытаются изобразить церковные историки...”

Последняя мысль высказывалась неоднократно. Пожалуй, в наиболее жесткой форме мы встречаем ее у Д.С. Лихачева, который отказывал в христианском мировоззрении даже монахам-летописцам. В частности, он писал:

“Принято говорить о провиденциализме летописца, о его религиозном мировоззрении. Следует, однако, заметить, что летописец отнюдь не отличается последовательностью в этой своей религиозной точке зрения на события. Ход повествования летописца, его конкретные исторические представления очень часто выходят за пределы религиозного мышления и носят чисто прагматический характер. Свой провиденциализм летописец в значительной мере получает в готовом виде, а не доходит до него сам, он не является для него следствием особенности его мышления. Свои религиозные представления летописец во всех их деталях получает извне; от этого они в значительной степени могут расходиться с его личным опытом, с его практической деятельностью как историка... Вот почему, к счастью для исторического знания Древней Руси, летописец не так уж часто руководствовался своей философией истории, не подчинял ей целиком своего повествования...”.

Одним из следствий подобного подхода стала усиленная разработка языческой тематики в изучении истории культуры Древней Руси: ясно, что если большинство жителей Древнерусского государства по своим убеждениям не были христианами, то они не могли быть никем иным как язычниками. При этом они, однако, продолжали “числиться” христианами. Следовательно, они были двоеверны: христианами - “по форме” и язычниками - по существу. Поскольку письменные источники давали для обоснования подобной точки зрения слишком мало материала (к тому же по большей части чрезвычайно смутного и отрывочного), пришлось искать следы “двоеверия” в этнографических, фольклорных и археологических источниках. При этом как раз и обнаружились методические и методологические сложности, которые уже упоминались мною вскользь.

Как правило, основания для изучения “двоеверия” дают аналогии, обнаруживаемые в ранних - явно дохристианских материалах и в текстах (в широком смысле этого слова), относящихся к христианскому времени. К сожалению, подобные сопоставления далеко не всегда могут рассматриваться в качестве надежного фундамента теоретических реконструкций. Причин тому несколько.

Первая из них - слишком “молодой” возраст источников, из которых черпается необходимая историку информация. Как признает Е.Е. Левкиевская,

“...едва ли не единственным источником наших представлений о низшей мифологии славян периода до XII в. является реконструкция, основанная на данных народной культуры позднего времени - верованиях, обрядах, быличках, песнях и пр., фиксировавшихся этнографами и фольклористами с конца XVIII в. до наших дней. Безусловно, за столь длительный период многие элементы славянской мифологической системы претерпели определенные изменения, в том числе и под влиянием соседних неславянских мифологий, или вовсе исчезли из народной традиции.

Вторая причина, в какой-то степени производная из первой - отсутствие надежных критериев для вычленения в этих источниках собственно языческого субстрата.

“Если бы, - пишет Н.И. Толстой - все сводилось к “двоеверию”, т.е. к двум компонентам, к двум источникам славянской народной духовной культуры в конце 1-го и в нач. 2-го тысячелетия нашей эры, культуры, которая имела последовательное и непрерывное развитие до наших дней, вопрос выявления элементов славянских дохристианских языческих древностей решался бы относительно просто. Все, что оставалось бы за вычетом христианских институтов, черт и особенностей, в принципе хорошо известных по многочисленным письменным свидетельствам, можно было бы отнести на счет дохристианского язычества, объяснить как его продолжение, развитие или реликты. Однако дело осложняется в значительной степени наличием фрагментов “третьей” культуры, заимствований и собственно славянских инноваций общего и особенно локального происхождения”.

Наличие в источниках такого рода почти неразличимого “невооруженным глазом” слоя неязыческой ахристианской культуры создает дополнительные сложности в изучении языческих реликтов. Прекрасным примером в этом отношении служат работы, связанные с изучением семантики одного из наиболее консервативных и архаичных обрядов - погребального, в частности. Работа Л.А. Беляева “Проблема христианского и языческого в погребальном обряде средневековой Москвы...”, где автор отмечает:

“Этнографами и археологами было не раз показано, что погребальный обряд средневековой Москвы содержит много деталей (и в том числе материальных элементов), которые непосредственно в рамках церковно-учительной традиции необъяснимы.