Государственный переворот адмирала Колчака в Омске 18 ноября 1918

Но при этом нельзя не сказать, что после многих десятилетий советской идеологической пропаганды первой реакцией стал «перехлест» в обратную сторону. Большинство молодых историков не избежали в этих условиях искуса тотальной переоценки истории со сменой «плюсов» на «минусы», то есть изображения исторической действительности по-прежнему в черно-белых тонах, только в противоположном направлении. Следуя этим путем, они впали в идеализацию Белого движения и лично Колчака. Да и в более широком общественном сознании произошел столь же крутой разворот на 180 градусов. «Романтика» конармейцев и Павок Корчагиных сменилась не менее сомнительной «романтикой» поручиков Голицыных и корнетов Оболенских. Лишь немногие историки не поддались этому искушению. Среди них – С.П. Звягин, Н.В. Греков, Н.С. Ларьков, М.П. Шиловский, В.И. Шишкин, перу которых принадлежат серьезные статьи и исследования об отдельных сторонах деятельности колчаковского правительства. Но по-настоящему объективной обобщающей биографии Колчака до сих пор нет, все попытки ее воспроизведения (даже такими известными и уважаемыми учеными, как И.Ф. Плотников) грешат все той же идеализацией.

Свою лепту в идеализацию образа Колчака внес и такой крупный авторитет современного общественного сознания, как А.И. Солженицын (кстати, отразивший образ Колчака в своем романе-эпопее «Красное колесо»). Во время своей известной встречи с Президентом России В.В. Путиным в 2001 году он со свойственной ему бескомпромиссностью прямо назвал Колчака и Столыпина «самыми великими деятелями в истории России». При всем глубоком уважении к почитаемому мной Александру Исаевичу, как к истинному патриоту и несгибаемому борцу, и при всем положительном резонансе сделанного им заявления, посмею все же выразить мнение, что в данном случае он несколько погорячился. Из других авторитетных современных деятелей культуры подобным образом высказывались о Колчаке автор памятника ему скульптор Вячеслав Клыков и популярный кинорежиссер Никита Михалков.

Надо сказать, что трагический образ и судьба Колчака издавна привлекали представителей творческой интеллигенции, в особенности поэтов и писателей. В представлении советских по духу авторов рисовалась мрачная и зловещая, хотя и по-своему колоритная фигура. «Орлом клевался верховный Колчак»,– писал Владимир Маяковский. В талантливой поэме Николая Асеева о Гражданской войне белый адмирал произносит целый монолог, начинающийся словами: «Я, отраженный в сибирских ночах трепетом тысяч огней партизаньих, я, адмирал Александр Колчак, проклятый в песнях, забытый в сказаньях…».

В противовес им, писатели-эмигранты создали традицию художественной идеализации образа Верховного правителя. Она вполне гармонировала с их горькой ностальгией по утраченной Родине, рухнувшие надежды на «спасение» которой они связывали с белыми, а трагический конец Колчака придавал ему в их глазах ореол великомученика. Основу этой традиции заложили такие признанные мэтры русской литературы, как Иван Бунин, Александр Куприн, Иван Шмелев (из оставшихся в Советской России одно время увлекался Колчаком Максимилиан Волошин). Ее подхватили представители позднейшей, уже советской волны эмигрантов-диссидентов от литературы, наиболее ярким из которых, помимо Солженицына, был Владимир Максимов, а следом за ними – современные российские авторы. Со временем образ адмирала преломился в сознании антисоветски настроенной интеллигенции весьма своеобразно: на смену трагическому герою (каким его изображал еще Солженицын и который отчасти запечатлелся в некоторых современных документальных фильмах) – пусть и несколько приукрашенному, но все же «узнаваемому», пришел мятущийся чеховский интеллигент, одержимый постоянными сомнениями и комплексами. Именно в таком виде он воспроизведен и в театральных постановках, в одной из которых его роль исполняет известный артист Георгий Тараторкин. Образ, совершенно далекий не только от реального адмирала Колчака, но и чуждый психологии профессионального военного человека вообще.

Вообще, в истории, как и в обыденной жизни, нельзя видеть все только в черных или розовых красках. Жизнь намного сложнее, многоцветнее. И преимущество историков перед современниками как раз в том и состоит, что с высоты прошедших лет, когда улеглись страсти изучаемой эпохи, они способны более взвешенно и непредвзято рассматривать события, видеть их во всей совокупности, при этом не теряя ощущение эпохи и психологии ее современников. В отношении данной темы настала пора выполнить эту задачу.

В свете всего сказанного, автор книги ставит своей задачей воспроизвести Белое движение и образ Колчака во всей сложности и противоречивости на фоне страшных и грандиозных потрясений, которые переживала наша Родина в те годы, и дать им свою личную оценку.

При этом не случайно, что имя Колчака вызывает наибольший интерес и внимание из всех руководителей Белого движения (даже по сравнению с А.И. Деникиным, сыгравшим в Гражданской войне нисколько не меньшую роль. Об отношениях между этими двумя выдающимися деятелями на этих страницах тоже пойдет речь). Прежде всего, имея статус Верховного правителя, признанного в этом качестве всей остальной Белой Россией, он был знаменем Белого движения, его формальным главой в масштабах всей страны. Кроме того, биография и судьба его настолько интересны, а личность настолько многогранна и одаренна, что непредвзятому исследователю трудно избежать искушения и не поддаться обаянию его образа.

Сегодняшний интерес к личности Колчака и Белому движению в целом во многом актуален. Он затрагивает такие вопросы, как популярность идеи диктатуры среди значительной части российского населения, соотношение слов и дел в деятельности политиков, эволюция позиций либералов и коммунистов с тех давних пор (в том числе в национальном вопросе), и в частности, вариант тесного сотрудничества либералов с диктаторским режимом в определенных исторических условиях.

Во всяком случае, на сегодняшний день подлинно научной его биографии до сих пор не создано. Предлагаемая вниманию читателей книга носит научно-популярный характер и представляет собой попытку всестороннего осмысления личности адмирала Колчака и его противоречивой исторической роли на основе документов и фактов. В ней широко использованы материалы сибирской периодической печати 1918–1919 гг., ярко иллюстрирующие события, воспоминания участников событий, а также произведения лучших российских и советских историков (с точки зрения богатства и полноты фактического материала еще раз хочется особо отметить труды С.П. Мельгунова, Н.Е. Какурина, Г.Х. Эйхе, Г.З. Иоффе, из современных авторов – И.Ф. Плотникова). И хотя автор не скрывает определенных симпатий к своему герою, ему хотелось бы как историку, чтобы на смену черно-белым тонам пришла более полная цветовая гамма…

Кем же он был – этот человек, о котором так разноречиво говорили и писали и вокруг имени которого до сих пор не улягутся страсти? Пожалуй, начнем с начала…

Подготовка переворота 18 ноября

Покинув железнодорожный вагон (свое первое пристанище в Омске), адмирал перебирается в город. В дальнейшем он поселился в особняке на берегу Иртыша, где и жил вплоть до эвакуации.

Омск, хотя и был уже тогда одним из крупнейших городов Сибири, но по российским меркам был достаточно провинциален и насчитывал до революции 130 тысяч жителей. (Для сравнения: в Петрограде накануне революции проживало 2 миллиона человек, в Москве – 1 миллион 600 тысяч, в Варшаве – 800 тысяч, в Одессе и Киеве – по 600 тысяч). Но, будучи важным железнодорожным узлом, к тому же расположенным в крае со значительной долей казачьего населения, сыгравшего активную роль в свержении советской власти, он притягивал многих из тех, кто бежал из европейской России на восток после Октября.

Разговоры о необходимости диктатуры становились все настойчивее по мере военных поражений Директории. С Колчаком встретился В.Н. Пепеляев, который сообщил ему, что «Национальный центр» обсуждал вопрос о нем как о кандидате в диктаторы, втором после генерала Алексеева. Колчак в принципе не возражал и дипломатично сказал о варианте принятия на себя роли диктатора как о «жертве», которую он может принести, «если будет нужно» (так записал в своем дневнике Пепеляев). Таким образом, адмирал был осведомлен о планах заговорщиков и не возражал против предлагаемой ему роли. Конечно, конкретная дата переворота могла быть ему неизвестна – но и только.

В то же время очевидно, что в подготовке переворота он лично не участвовал, – это подтверждается всеми мемуаристами. В дни, предшествовавшие этому, Колчак отбыл в поездку на фронт для личного ознакомления с положением армии и с ее командным составом. Его сопровождал английский полковник Джон Уорд. Из бесед с общественными, политическими и военными деятелями как в Омске, так и на фронте адмирал окончательно уяснил, что Директория не пользуется никаким авторитетом, особенно в армии.

Раздражение военных против Директории нарастало по мере усиления межпартийной распри в правительственном лагере. Незадолго до описываемых событий на торжественном обеде, устроенном Директорией в честь союзников, произошел скандал. Группа казачьих офицеров в нетрезвом виде потребовала от оркестра исполнения монархического гимна «Боже, царя храни». При этом чиновника министерства, не вставшего при исполнении царского гимна, обозвали «паршивым эсером».

В эти дни стало известно о победе стран Антанты над Германией и ее союзниками и окончании мировой войны. Поездка была прервана, по воспоминаниям полковника Уорда, уведомлением о необходимости срочно вернуться в Омск. Источник уведомления Уорд не называет. Надо полагать, оно исходило от заговорщиков из Ставки. На обратном пути Колчак встретился с генералом В.Г. Болдыревым. На вопрос адмирала о положении в Омске Болдырев ответил неопределенно: «Идет брожение среди казаков, в особенности говорят о каком-то перевороте, выступлении, но я этому не придаю серьезного значения»[44]. Вернулся Колчак в Омск вечером 17 ноября – всего за несколько часов до переворота.

В городе было неспокойно. К адмиралу в тот вечер заходили офицеры из Ставки и казачьих частей. Велись уже прямые разговоры о смене власти и о том, что он должен принять на себя роль диктатора. Колчак уклонился от прямых предложений возглавить переворот. «У меня армии нет, я человек приезжий, – говорил он, – и не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии»[45]. Все же он соблюдал осторожность.

Но, не соединившись формально с заговорщиками, Колчак и не выдал их, хотя к нему заходил в тот вечер сам глава Директории Авксентьев. По своим взглядам он симпатизировал им, но считал необходимым соблюсти хотя бы видимость законности.

Ударную силу заговора составляли военные, в том числе чуть ли не все офицеры Ставки во главе с генерал-квартирмейстером Ставки полковником А. Сыромятниковым. Наиболее активную роль играли офицеры-казаки. Политической «пружиной» заговора были упоминавшийся кадетский эмиссар В.Н. Пепеляев и близкий к правым кругам министр финансов Директории И.А. Михайлов. В их планы были вовлечены часть министров, видные деятели буржуазных организаций.

Об участии в организации переворота английской военной миссии, о чем утверждала советская пропаганда, документов нет. В основном эти зыбкие утверждения базировались на голословных обвинениях со стороны их французских коллег, выдвинутых впоследствии, после краха Белого дела, когда большинство причастных к нему, в том числе и союзные представители, стали искать «виноватых» между собой. Намеренно преувеличивая таким образом роль англичан, французы пытались тем самым возложить на них максимум ответственности за дальнейшее. Но никаких фактов, подтверждающих это, нет – доказано лишь, что офицеры британской военной миссии были поставлены в известность о планах заговорщиков и гарантировали им свое невмешательство. Остальное относится к области домыслов, основанных на близости Колчака с англичанами (ни он, ни они не скрывали взаимных симпатий) и на том, что в период его пребывания у власти офицеры английской миссии теснее других сотрудничали с ним и наиболее добросовестно помогали ему. Но это было уже после переворота, а не до него.

В этом отношении особенно эксплуатировалась фраза главы английской военной миссии генерала Альфреда Нокса, встречавшегося с Колчаком еще в Японии и после этой встречи доносившего своему начальству, что «нет никакого сомнения в том, что он является лучшим русским для осуществления наших целей на Дальнем Востоке». В глазах советских пропагандистов это служило одним из аргументов в пользу версии о режиме Колчака как «ставленника Антанты». Все это грубое упрощение, как и прямая фальсификация факта, что якобы Колчак прибыл в Сибирь вместе с Ноксом (эта ложь попала даже в Большую советскую энциклопедию). На самом деле последний еще долго оставался на Дальнем Востоке. Другое дело, что Нокс по заданию своего правительства зондировал почву в русских военных и политических кругах на предмет выяснения перспектив и методов борьбы с большевизмом, в свержении которого союзники были безусловно заинтересованы. Собеседники обменивались мнениями, изучали друг друга. Колчак стремился выяснить, в каких формах и масштабах можно ожидать помощи со стороны Англии.

Могут возразить: британская секретная служба всегда работала чисто, не оставляя следов. Но среди офицеров британской миссии не было ни одного сотрудника спецслужб, более того, единственным специалистом по России был упомянутый генерал А. Нокс. Остальные совершенно не ориентировались во внутренних русских делах; их наивность доходила до уверенности, что в борьбе против Колчака, которого они считали мудрым политиком и «либералом», большевики «коварно объединились» не с кем-нибудь, а… с монархистами! (см. мемуары полковника Дж. Уорда).

Что же, спросят, англичане были так слепы? Нет, просто Колчак, когда этого хотел, умел быть очень обаятельным и убедительным, к тому же ему это было нетрудно с людьми, искренне ему симпатичными, а он всегда симпатизировал англичанам. Так что скорее не англичане его использовали, а наоборот, он их использовал. И «романтическую» версию о «незримой руке туманного Альбиона» следует отбросить.

Роли между участниками заговора были четко распределены: назначены связные, исполнители, каждый отвечал за свой участок. Ненадежные воинские части были заблаговременно под разными предлогами выведены из города. На генерала Р. Гайду возлагалась нейтрализация чехов. В.Н. Пепеляев «вербовал» министров и общественных деятелей. Один из офицеров был приставлен наблюдать за выехавшим на фронт главнокомандующим В.Г. Болдыревым, чтобы не допустить «утечки» к нему информации. Все было готово…

Арест Директории

Переворот произошел в ночь на 18 ноября 1918 года. Около 300 казаков во главе с офицерами окружили дом, где остались на ночное заседание глава Директории Авксентьев, член Директории Зензинов и товарищ министра внутренних дел Роговский. Кроме них, был арестован той же ночью в гостинице член Директории Аргунов. Все это были эсеры, представлявшие демократическое «лицо» власти.

Из воспоминаний бывшего члена Директории В. Зензинова:

«Вечером 17 ноября… мы мирно беседовали за чаем и уже собирались расходиться по своим домам, когда вдруг в половине первого ночи в передней квартиры Роговского неожиданно раздался топот многочисленных ног и к нам с криками «руки вверх!» в комнату ворвались несколько десятков офицеров с направленными на каждого из нас револьверами и ружьями. Под угрозой немедленного расстрела они запретили нам двигаться с места и заявили нам троим, что мы арестованы. На наш вопрос, кто осмелился дать им приказ об аресте законного правительства, они отвечать отказались. Большинство из них были пьяны и сильно возбуждены. В таких случаях револьверы обычно начинают стрелять сами, и можно только удивляться, как это тогда не случилось».