Иван Грозный

Иван Грозный

 

ДЕТСТВО ИВАНА

 

 

 

 

 

 

 

После смерти великой княгини  Елены Глинской власть перешла в  руки членов семибоярщины, поспешивших  расправиться с князем Овчиной. Опекуны  были единодушны в своей ненависти  к временщику. Но их согласию вскоре пришел конец.

 

С гибелью Андрея Старицкого старшим среди опекунов стал князь  Василий Васильевич Шуйский. Этот боярин, которому было более 50 лет, женился  на царевне Анастасии, двоюродной сестре малолетнего великого князя Ивана IV. Став членом великокняжеской семьи, князь Василий захотел устроить жизнь, приличную его новому положению. Со старого подворья он переехал жить на двор Старицких.

 

Царь Иван говаривал, будто  князья Василий и Иван Шуйские  самовольно приблизились к его особе  и «тако воцаришас.т. Но так ли было в действительности? Ведь Шуйские стали опекунами малолетнего Ивана по воле великого князя

 

Будучи членами одной  из самых аристократических русских  фамилий, Шуйские не пожелали делить власть с теми, кто приобрел влияние  благодаря личному расположению Василия III. Раздор между «принцами  крови» (так Шуйских называли иностранцы) и старыми советниками Василия III (боярами Юрьевым, Тучковым и думными  дьяками) разрешился смутой. Через полгода  после смерти правительницы Шуйские  захватили ближнего дьяка Федора Мишурина и предали его казни. Вскоре же они довершили разгром  семибоярщины, начатый Еленой. Боярин и регент М. В. Тучков отправился в  ссылку в деревню. Его двоюродный племянник В. М. Юрьев прожил менее  года после описанных событий. Ближайший  союзник Тучкова в думе боярин И. Д. Вельский подвергся аресту и  попал в тюрьму. Торжество Шуйских  довершено было низложением митрополита  Даниила, сподвижника Василия III.

 

Победа Шуйских была полной, но кратковременной. Старый князь Василий  умер в самый разгар затеянной  им смуты. Он пережил Мишурина на несколько  недель. Младший брат Иван Шуйский  не обладал ни авторитетом, ни опытностью старшего. В конце концов он рассорился с остальными боярами и перестал ездить ко двору. Противники Шуйских воспользовались этим, выхлопотали прощение Ивану Вельскому и вернули его в столицу, а Ивана Шуйского послали во Владимир с полками. Но опекун не пожелал признать свое поражение. Он поднял мятеж и явился в Москву с многочисленным отрядом дворян. Мятежники низложили митрополита Иоасафа, а князя Вельского сослали на Белое озеро и там тайно умертвили.

 

Когда князь Иван, последний  из душеприказчиков Василия III, умер, во главе партии Шуйских встал  князь Андрей Шуйский. Он лишился  поддержки бояр и был убит в  конце 1543 года. Правлению Шуйских  пришел конец. В то время великому князю едва исполнилось 13 лет.

 

Иван потерял отца в  три года, а в семь с половиной  лет остался круглым сиротой. Его четырехлетний брат Юрий не мог  делить с ним детских забав. Ребенок  был глухонемым от рождения. Достигнув  зрелого возраста, Иван не раз с  горечью вспоминал свое сиротское  детство. Чернила его обращались в желчь, когда он описывал обиды, причиненные ему — заброшенному сироте — боярами. Описания царя столь  впечатляющи, что их обаянию поддались  историки. На основании царских писем  В. О. Ключевский создал знаменитый психологический  портрет Ивана-ребенка. В душу сироты, писал он, рано и глубоко врезалось  чувство брошенности и одиночества. Безобразные едены боярского своеволия и насилии, среди которых рос Иван, превратили его робость в нервную пугливость. Ребенок пережил страшное нервное потрясение, когда бояре Шуйские однажды на рассвете вломились в его спальню, разбудили и испугали его. С годами в Иване развились подозрительность и глубокое недоверие к людям.

 

Насколько достоверен образ  Ивана, созданный рукой талантливого худцжника? Чтобы ответить на УГОТ вопрос, надо вспомнить, что Иван рос окруженный материнской лаской до семи лет и именно в УГН годы сформировались основы его характера. Опекуны, пока были живы, не вмешивали ребенка в свои распри, за исключением того случая, когда приверженцы Шуйских арестовали в присутствии Ивана своих противников, а заодно митрополита Иоасафа. Враждебный Шуйским летописец замечает, что в то время в Москве произошел мятеж и «.государя в страховании учиншиа». Царь Иван велел сделать к тексту летописи дополнения, которые значительно уточнили картину переворота. При аресте митрополита бояре <:с шумом» приходили к государю в постельные хоромы. Мальчика разбудили «не по времени»— за три часа до света — и петь «у крестов-» заставили. Ребенок, как видно, даже и не подозревал о том, что на его глазах произошел переворот. В письме к Курбскому царь не вспомнил о своем мнимом «страховании» ни разу, а о низложении митрополита упомянул мимоходом и с полным равнодушием: «да и митрополита Иоасафа с великим безчестием с митрополии согнаша». Как видно, царь попросту забыл сцену, будто бы испугавшую его на всю жизнь. Можно думать, что непосредственные ребяческие впечатления, по крайней мере лет до 12, не давали Ивану никаких серьезных оснований для обвинения бояр в непочтительном к нему отношении.

 

Поздние сетования Грозного производят странное впечатление. Кажется, что Иван пишет с чужих слов, а не на основании ярких воспоминаний детства. Царь многословно бранит бояр за то, что они расхитили «.лукавым у мышлением» родительское достояние — казну. Больше всех достается Шуйским. У князя Ивана Шуйского, злословит Грозный, была единственная шуба, и та на ветхих куницах,— то всем людям ведомо; как же мог он обзавестись златыми и серебряными сосудами; чем сосуды ковать, лучше бы Шуйскому шубу переменить, а сосуды куют, когда есть лишние деньги.

 

Можно допустить, что при  великокняжеском дворе были люди, толковавшие о шубах и утвари Шуйских. Но что мог знать обо  всем этом десятилетний князь-сирота, находившийся под опекой Шуйских? Забота о сохранности родительского  имущества пришла к нему, конечно  же, в более зрелом возрасте. О  покраже казны он узнал со слов «доброхотов» много лет спустя.

 

Иван на всю жизнь сохранил недоброе чувство к опекунам. В  своих письмах он не скрывал раздражения  против них. Припомню одно, писал Иван, как, бывало, мы играем в детские  игры, а князь Иван Шуйский сидит  на лавке, опершись локтем о постель  покойного отца и положив ноги на стул, а на нас и не смотрит. Среди словесной шелухи мелькнуло наконец живое воспоминание детства. Но как превратно оно истолковано! Воскресив в памяти фигуру немощного старика, сошедшего вскоре в могилу, Иван начинает бранить опекуна за то, что тот сидел, не ъпреклоняяся» перед государем — ни как родитель, ни как властелин, ни как слуга перед своим господином. «/(то же может перенести такую гордыню?» — этим вопросом завершает Грозный свой рассказ о правлении Шуйских.

 

Бывший друг царя Курбский, ознакомившись с его письмом, не мог удержаться от иронической  реплики. Он высмеял неловкую попытку  скомпрометировать бывших опекунов и попытался растолковать Ивану, сколь неприлично было писать «о постелях, о телогреях» (шубах Шуйских) и  включать а свою эпистол и ю «иные бесчисленные я ко бы неистовых баб басни».

 

Иван горько жаловался  не только на обиды, но и на «неволю» своего детства. «Во всем воли несть,—  сетовал он,— но вся не по своей  воли и не по времени юности». Но можно ли было винить в том лукавых  и прегордых бояр? В чинных великокняжеских  покоях испокон веку витал дух  Домостроя, а это значит, что жизнь  во дворце подчинена была раз и  навсегда установленному порядку. Мальчика короновали в три года, и с тех  пор он должен был часами высиживать на долгих церемониях, послушно исполнять  утомительные, бессмысленные в его  глазах ритуалы, ради которых его  ежедневно отрывали от увлекательных  детских забав. Так было при жизни  матери, так продолжалось при опекунах.

 

По словам Курбского, бояре  не посвящали Ивана Е свои дела, но зорко следили за его привязанностями и спешили удалить из дворца возможных фаворитов. Со смертью последних опекунов система воспитания детей в великокняжеской семье неизбежно должна была измениться. Патриархальная строгость уступила место попустительству. Как говорил Курбский, наставники «хваляше (Ивана), на свое горшее отрока учаще», В отроческие годы попустительство наносило воспитанию Ивана больший ущерб, чем мнимая грубость бояр.

 

Иван быстро развивался физически  и в 13 лет выглядел сущим верзилой. Посольский приказ официально объявил  за рубежом, что великий государь «в мужеский возраст входит, а ростом совершенного человека (!) уже есть, а з божьею волею помышляет ужо брачный закон принята». Дьяки довольно точно описали внешние приметы рослого юноши, но они напрасно приписывали ему степенные помыслы о женитьбе.

 

Подросток очень мало напоминал  прежнего мальчика, росшего в «неволе» в строгости. Освободившись от опеки  и авторитета старейших бояр, великий  князь предался диким потехам  и играм, которых его лишали в  детстве. Окружающих поражали буйство  и неистовый нрав Ивана. Лет в 12 он забирался на островерхие терема и спихивал «с стремнин высоких» кошек и собак, «тварь бессловесную». В 14 лет он «начал человеков ураняти». Кровавые забавы тешили «великого государя». Мальчишка отчаянно безобразничал. С ватагой сверстников, детьми знатнейших бояр, он разъезжал по улицам и площадям города, топтал конями народ, бил и грабил простонародье, «скачюще и бегающе всюду неблагочинно».

С кончиною опекунов и приближением совершеннолетия великого князя  бояре все чаще стали впутывать  мальчика в свои распри. Иван живо помнил, как в его присутствии произошла  потасовка в думе, когда Андрей Шуйский и его приверженцы  бросились с кулаками на боярина  Воронцова, стали бить его «по  ланитам», оборвали на нем платье, «вынесли из избы да убить хотели» и боляр в хребет толкали». Примерно через полгода после инцидента в думе один из «ласкателей» подучил великого князя казнить Андрея Шуйского. Псари набросились на боярина возле дворца у Курятных ворот, убитый лежал наг в воротах два часа. «От тех мест,— записал летописец,— начали боляре от государя страх имети и послушание-. Прошли долгие и долгие годы, прежде чем Иван IV добился послушания от бояр, пока же он сам стал орудием в руках придворных. Они, как писал Курбский, «начата подущати его и мстити им (Иваном) свои недружбы, един против другого».

Примерно в одно время  с кончиной последнего из опекунов умер «дядька» и воспитатель великого князя конюший Иван Иванович Челяднин. Старый уклад жизни в великокняжеской  семье окончательно рухнул. Много  позже Иван любил упрекать бояр, не сподобивших государей своих  «никоего промышления доброхотного». Нас с единородным братом Юрием, жаловался он, стали питать как иностранцев или же как «убожайшую чадь», как тогда пострадали мы «во одеянии и в алчбе»; сколько раз вовремя не давали нам поесть! Как же нечесть такие многие бедные страдания, каковые перестрадал я в юности? — патетически восклицал Иван. Несомненно, в его жалобах, как эхо, звучали живые воспоминания юности. Но вот вопрос: к каким годам они относились? Можно сказать почти наверняка, что ко времени, когда Иван избавился от всякой опеки и стал жить в «самовольств». «Ласкающие пестуны», стараясь завоевать расположение мальчика, не слишком принуждали его к учению. Наказать его за безобразия или заставить вовремя поесть они попросту не могли.

 

источниках XVI в. прозвище «Грозный» не встречалось. Скорее всего, Иван получил его, когда стал героем исторических песен в более поздние времена. А в шестнадцатом веке эпитет «грозный» чаще понимался как «могущественный», «сильный». И в этом значении он точно подходит к Ивану Грозному, расширившему границы России, впервые ставшей называться не Московским княжеством, а царством, далеко на юг и — беспредельно — на восток! Но в наше время мы продолжаем привычно воспринимать первого русского царя (не без подсказки историков) как жестокого и «безумного» садиста.

 

Фигура Ивана Грозного заслоняет собой историю почти  всего русского Средневековья. О  нём спорили ещё при его  жизни, спорят и сейчас — спустя четыре столетия после смерти, потому что личность любого выдающегося  правителя представляет большой  патографический интерес. Если у писателя или живописца аномалия психики отражается в его произведении, при этом часто выполняя роль позитивного фактора, то у психически больного государственного деятеля «художественным произведением» становится страна, народ которой непосредственно на себе испытывает все последствия «патологического творчества» своего монарха.

 

Противоречивые характеристики Ивана Грозного ошеломляют простого читателя и вызывают недоумение у  профессиональных историков, пользующихся одними и теми же историческими документами. Кто он? Безумный маньяк или дальновидный политик? Развратник и алкоголик или талантливый литератор?

 

Сохранилось достаточно данных подтверждающих, что Иван Грозный  был одним из самых образованных людей своего времени, обладал феноменальной  памятью и богословской эрудицией. Он автор многочисленных посланий, музыки и текста ко нескольким религиозным праздникам. Царь способствовал организации книгопечатания в Москве и строительству храма Василия Блаженного. А его жестокость, мол, сильно преувеличена. Кстати, Ивану Грозному принадлежит следующее высказывание: «Чтобы охотиться на зайцев, нужно множество псов, чтобы побеждать врагов — множество воинов; кто же, имея разум, будет без причины казнить своих подданных!»

 

Но ещё больше данных, доказывающих, что его постоянно считали  и продолжают считать «параноиком  и садистом». Только один пример, но какой! В 1862 году в честь юбилея легендарного призвания варягов на Русь в Великом  Новгороде был воздвигнут памятник «Тысячелетие России». Среди 26 фигур  «государственных людей» нашлось место  и для «великого князя Литовского Гедимина», и для советника Ивана Грозного — Алексея Адашева, не говоря уже о Петре I или Николае I. А первого царя «всея Руси» Ивана IV Васильевича, 51 год занимавшего трон, на памятнике нет!