Традиции, обычаи и культура народов Востока

Все другие запредельные народы титула го (госу­дарство) или осмысленных и понятных для китайцев на­званий своих стран "не заслужили", а потому именуются звуковой бессмысленной транскрипцией. С потерей ис­торического величия смысл имени и титул Го в ХХ веке утратила сначала Индия, а после 1991 года — и "новая Россия". Зато теперь титула го удостоена Япония (на во­ротах японского посольства в Пекине начертаны иерог­лифы "жи бен го") и Южная Корея (с 90-х годов она стала обозначаться древним иероглифическим названием "хань го", данным этой стране китайцами еще во времена пер­вой морской экспедиции Цинь Шихуана).

"ЗАМОРСКИЕ ЧЕРТИ"

ЛЕВАЯ

окраина

!        КОРЕЯ I ЯПОНИЯ

1 \

срединное              ПРАВАЯ

государство              tf  окраина

ТУРКЕСТАН              '

I

МУСУЛЬМАНЕ

ЮГ

Рис. 1. Картина мира по-китайски

Как можно убедиться, эта география не просто "пере­вертывает" привычные для нас проекции поверхности Земли "по Меркатору" — она качественно отличается от них именно наличием центральной точки развертки, нали­чием "срединного государства" чжун го, а не оси, условно проходящей через "нулевой" гринвичский меридиан.

То есть картина мира по-китайски вообще не предпо­лагает наличия "двухполюсного" или, тем более, "многополюсного" мира. И Китай в ней выступает вовсе не "сияющим градом на холме", как представлял себе воплощение "американской мечты" президент Рейган, даже не "морем, вбирающим в себя все реки" — его иде­альная функция иная. Это своего рода "центр тяжести", относительно которого должны быть уравновешены все окраины. И действительно, в китайском понимании пра­вый, традиционный, тоталитарный Восток (миллиард со­вокупного населения России и мусульманского мира) уравновешен "золотым миллиардом" левого, инвариант­ного, либерального Запада. Есть и другие пространствен­но-временные "оси баланса", проходящие через Китай и несущие прямой "геополитический смысл". Однако по­нять это нельзя вне времени, как его трактует китайская традиция.

Деловая культура

Китайцы обычно чётко разграничивают отдельные этапы переговорного процесса: первоначальное уточнение позиций, их обсуждение, заключительный этап. На начальном этапе большое внимание уделяется внешнему виду партнёров, манере их поведения. На основе этих данных делаются попытки определить статус каждого из участников. В дальнейшем в значительной мере идёт ориентация на людей с более высоким статусом, как официальным, так и неофициальным. Окончательные решения принимаются китайской стороной, как правило, не за столом переговоров, а дома. Одобрение достигнутых договорённостей со стороны центра практически обязательно. Китайцы делают уступки, как правило, под конец переговоров, после того как оценят возможности другой стороны. При этом ошибки, допущенные партнёром в ходе переговоров, умело используются. Большое значение китайская сторона придаёт выполнению достигнутых договорённостей.

Заключение.

История Китая в XX в. знает два глобальных проекта революцион­ных преобразований; национализм Гоминьдана и пролетарскую рево­люцию КПК. Оба проекта привели в известном смысле к парадоксаль­ным результатам; пропаганда «исконных» — в первую очередь конфуцианских — ценностей в Китайской Республике отнюдь не ста­ла препятствием для быстрой модернизации (и демократизации) тай­ваньского общества. Коммунистическая же пропаганда способствова­ла возрождению в новом обличье многих из тех самых «феодальных пережитков», которые была призвана искоренить. В наши дни моло­дые люди на Тайване далеки от увлечения заповедями Конфуция, ко­торые обязаны учить наизусть в школе, а молодежь КНР столь же равнодушна, если не сказать враждебна, к поучениям коммунистиче­ских вождей, которые она чуть не ежедневно слышала с раннего дет­ства. И те и другие ради своей карьеры усердно изучают иностранные языки и американский «менеджмент». И те и другие охотно уехали бы за границу, словно прошлое их древней страны слишком тяжелым грузом лежит на их плечах. В 1976 г. тайваньский писатель Бай Сянь-юн (сам переселившийся в США) констатировал появление типа «странствующего китайца», обреченного на духовную эмиграцию.

Судьба многих деятелей китайской культуры за последнее десятиле­тие подтверждает правоту слов Бай Сяньюна.

Конец «эры интеллигенции» означает, по сути, крушение идеоло­гических систем, владевших умами китайцев в XX в. Можно предпо­ложить, что судьбу китайской цивилизации теперь будут определять не идеологии сами по себе, как бы ни были они изощренны и как бы ни была сильна пропагандистская и репрессивная машина государст­ва, стремящегося внедрить их в умы своих подданных. По-видимому, тайна судьбы Китая заключена не в идеях как таковых, но в самих формах общественной практики, связанных с тем, что именуется традиционной культурой и современностью.

Ядром традиционной китайской цивилизации, была не идеология, но сама «духов­ная работа», «неделающая деятельность» мудрого, в которой сходят­ся сознание и действие. Такая «умудренная практика», основанная на духовной интуиции и безупречном доверии к жизни, и была источни­ком всех открытий, всех великих достижений китайского гения. В глубине китайской традиции сокрыт анонимный Мастер, прозревающий в бездонном покое своей души закон духовной метаморфозы бытия. И мир этой традиции всегда несет на себе печать присутствия человеческого сердца, — этого живого, но пустотного средоточия всех перспектив созерцания, одновременно тела и лица. Вот почему китайская культура не выделила из себя абстрактной научной мысли или доктрины, а скорее выковала из себя особый культурный тип, ко­торый задан не столько познанию, сколько почти бессознательному усвоению в самом способе восприятия, чувствования, мышления. До­статочно взглянуть на традиционные методы обучения в китайских ремеслах и науках, где ученик должен был перенять не просто фор­мулы и правила, а весь тип поведения учителя, само качество его знания, и где успехи ученика оценивались степенью приближенности к учителю, Более известны негативные последствия подобного миро­понимания: непотизм, исключительная приверженность к личным связям, скрытность и т.д. Китайская стена остается самым ярким сим­волом подобной ориентации китайской культуры.

Безусловно, модернизация являет собой нечто в известном смыс­ле прямо противоположное установкам китайской традиции. Она не­сет специальное знание и общедоступное образование, ориентацию на техническую эффективность, средства и возможности массовой коммуникации, светскую культуру и пр. И все же у феномена модер­низации и китайской традиции есть нечто общее: и то и другое по-своему свободно от гнета идеологии в собственном смысле слова. Полная свобода общения (планетарная цивилизация постиндустри­альной эпохи) и культивирование самого предела общения (замкну­тый социум традиции) равно враждебны всем предвзятым мнениям, всем идеологическим предрассудкам.

Традиция и модернизация кажутся антиподами — этим объясня­ется особенная острота проблемы их взаимодействия в современ­ном мире, Но крайности, кажется, сходятся? Жизнь современного Тайваня, Гонконга или Сингапура — а если говорить шире, то и пример Японии и Южной Кореи — свидетельствует о том, что ценнос­ти традиционной цивилизации Дальнего Востока легко уживаются с современной техникой, современными методами организации уп­равления и самыми передовыми идеями. Во всяком случае, подавля­ющее большинство тайваньских, гонконгских и сингапурских китай­цев убеждены в том, что китайский уклад жизни, предполагающий бесконфликтное поведение, преданность семье, политическую ин­дифферентность, вполне может обеспечить успех и в мире компью­теров. Сложился, так сказать, «модернизированный» тип китайца, глубоко чуждый многим фундаментальным ценностям китайской традиции: это тип человека, который готов к соперничеству и риску, восприимчив к новшествам и уже не считает скромность главной добродетелью, а неудобства и лишения — обязательным жизненным правилом. Однако никто не скажет, что современные китайцы по­добны европейцам. Напротив, стереотипы поведения и весь быт «но­вых китайцев» не меньше, если не больше прежнего, отличаются от образа жизни и психологии людей Запада.

Сама жизнь дала простой и убедительный ответ на мучительно-неразрешимый вопрос о «модернизации» Китая. Достаточно вгля­деться в сам тип расселения китайцев на современном Западе, пред­ставленный «китайскими городами», или чайнатаунами. Китайцы без труда расселяются по всему свету, но предпочитают жить компакт­ными группами, воспроизводя на новом месте жительства свой тра­диционный уклад и не вступая в конфликт с окружающим общест­вом, охотно принимая законы и ценности «открытых» обществ Северной Америки или Западной Европы. Что означает такая приспо­собляемость при столь незаурядной способности сохранять свою са­мобытность? Чайнатаун — это город в городе. Данное обстоятельст­во неожиданно высвечивает суть китайского жизнепонимания: китайское поселение и вообще «Китай» в современном мире есть не просто географическая реальность, но прежде и превыше всего — символическое «пространство сердца», хранящее в себе необозримо-густую паутину культурных норм, традиционных идеалов, исторических ассоциаций — словом, всего, что составляет «духовное наследи Китая». Подобно классическому китайскому пейзажу, явившему идеальный, претворенный в культуру образ китайской природы, чайнатаун воплощает в себе идеальный образ китайской традиции. И это мир, существующий внутри мира. Каждый китаец способен нести Китай в своем сердце — отсюда миролюбивое (в сущности, равнодушное) отношение к миру, его окружающему. Поистине, чайнатаун есть даже больше, чем Китай в его физическом бытовании.

Итак, модернизация Китая не означает растворения китайского культурного типа в некой безликой мировой цивилизации. Приходится констатировать, что жизнь оказалась мудрее самых умных теоретиков: многие вопросы, казавшиеся неразрешимыми, решились сами собой в реальной действительности модернизированных китайских обществ. В современном Китае мы наблюдаем сплав китайского и западного, дающий жизненным ценностям китайцев новое качество и новый смысл. В свою очередь, традиция духовного совершенствования, столь тщательно и всесторонне развитая китайскими учителями обладает в наши дни необыкновенной привлекательностью для людей Запада и в виде разного рода медитативной практики, «психотехники» или школ боевых искусств приобрела огромную популярность в мире. Китайский идеал духовно-нравственного совершенства становится все более важным и значимым в наш «век информатики», когда судьба человечества уже напрямую зависит от способности людей жить в согласии друг с другом.

Скажем больше: поразительные успехи, достигнутые в последние десятилетия странами Дальнего Востока, со всей очевидностью пока­зывают, что в наши дни наследие китайской цивилизации обретает новое дыхание. Секрет этой жизненности — в ориентации китайской цивилизации на «технику сердца» (синь шу), столь отличающую ее от плодов цивилизации европейской, сделавшей ставку на «технику ору­дий». Ибо сегодня мы начинаем отчетливо понимать, что эффективны не технические приспособления сами по себе, но воля и разум человека, ищущего доверия, искренности и сочувствия себе подобных. Ки­тайская цивилизация, ценящая сердечное согласие меж людьми выше «объективных истин» и отвлеченной пользы, оказывается уди­вительно созвучной нынешней эпохе «постмодернизма», когда сооб­щительность становится важнее самого сообщения, а невысказанное и несказанное осознается как главное условие человеческой комму­никации.

Дилемма традиция—модернизация, быть может, изначально лож­на. Сопутствующие ей конфликты оказываются вполне разрешимы в процессе все большей диверсификации общественной практики, все большей конкретизации жизненных ценностей. В постмодернист­скую эпоху на передний план выдвигается проблема взаимоотноше­ния внутреннего и внешнего, слова и безмолвия, поверхности и глу­бины в человеческом опыте. Такова центральная проблема будущей мировой цивилизации. Решение ее выходит за рамки собственно китаеведческих исследований. Но одно наблюдение необходимо высказать уже сейчас: возвращение традиции с неизбежностью восста­навливает и духовную иерархию общества или, точнее, типов человеческой социальности. Внешняя социальность должна стать усло­вием и средой внутренней социальности, связующей отдельного индивида с вечносущим типом человечности — Великим, или Пре­дельным Человеком, прорастающим в этот мир и перерастающим его бесконечной чередой поколений. Китайская цивилизация дана, задана современному миру не для того, чтобы ее принимать или от­вергать, а для того, чтобы человек мог вновь и вновь возвращаться к истоку человечности в себе. Человек становится человеком, гово­рил Конфуций, когда «совершит самое трудное в своей жизни». То, что проще всего, дается всего труднее. С этой непритязательной и мужественной мудростью учителей Китая можно жить вечно.