Характеристика дворцовых переворотов в трудах С.М. Соловьева

              Как бы то ни было, были сильные личные побуждения, заставлявшие многих людей противиться воцарению великого князя Петра: эти люди были поставлены высоко, имели большие средства действовать, но, что всего важнее, имели сильные личные средства, ум, энергию, усиленную сознанием страшной опасности своего положения. Это были люди, выдвинутые Петром на первый план за их способности, и были они окружены людьми также способными, которых будущность была тесно связана с их будущностью. В рядах противных были люди второстепенные по своему положению и по своим личным средствам, люди, не отличавшиеся особенною энергиею; для них было очень важно воцарить великого князя Петра, взять в его малолетство правление в свои руки, очистить двор от худородных выскочек; но в случае неудачи им не грозила такая опасность, какая грозила Меншикову и Толстому в случае их неудачи. Силы борцов во всех отношениях были неравные, и легко было предвидеть, на чьей стороне будет успех.

           Когда Екатерина увидела, что нет более надежды на продолжение жизни Петра, то поручила Меншикову и Толстому действовать в пользу своих прав. Прежде всего, разумеется, нужно было склонить на свою сторону войско, находившееся в Петербурге. Гвардия была предана до обожания умирающему императору; эту привязанность переносила она и на Екатерину, которую видела постоянно с мужем и которая умела казаться солдату настоящею полковницею. Офицеры явились добровольно к императрице с уверениями в своей преданности и готовности пролить кровь свою для поддержания ее на престоле. Несмотря на то, сочли нужным обещать денежные выдачи; гарнизон и другие войска, не получавшие 16 месяцев жалованья, были удовлетворены; были разосланы указы, чтоб войска, находившиеся на работах, оставили их и возвратились к своим полкам для отдыха и для молитвы за императора; в столице стража была удвоена на всех постах и отряды пехоты двигались по улицам для предупреждения волнений. В чем другом состояла деятельность Меншикова и Толстого мы не знаем, только секретарь Меншикова Алексей Волков уверял впоследствии, что нажил себе болезней, помогая в это время советом и делом своему патрону. В ночь на 28 число вельможи, зная о предстоящей кончине императора, собрались в одной из комнат дворца для совещания о его преемнике. Главами приверженцев великого князя Петра являлись князья: Голицын, Долгорукий, Репнин; двое братьев Апраксиных разделились: младший, Петр Матвеевич, президент Юстиц-коллегии, недовольный в последнее время, был между приверженцами великого князя; старший, генерал-адмирал, держался противной стороны; кроме других побуждений в эту сторону могла его тянуть тесная связь с Меншиковым и Толстым, но, как бы то ни было, иметь старика Апраксина на своей стороне было очень важно для Екатерины. Важно было и то, что на ее сторону стал генерал Иван Бутурлин, который был подполковником гвардии вместе с Меншиковым; происходя из старинной фамилии, Бутурлин, однако, был на стороне новых людей по враждебным отношениям к Репнину, президенту Военной коллегии. Князь Дмитрий Михайлович Голицын с товарищами понимали невыгоду своего положения, недостаточность своих средств и потому готовы были на сделку: предлагали возвести на престол великого князя Петра, а за малолетством его поручить правление императрице Екатерине вместе с Сенатом, представляя, что только этим средством можно избежать междоусобной войны. Но Меншиков, Толстой и Апраксин поняли всю опасность этого предложения для себя. «Это распоряжение, - говорил Толстой, - именно произведет междоусобную войну, которой вы хотите избежать, потому что в России нет закона, который бы определял время совершеннолетия государей; как только великий князь будет объявлен императором, то часть шляхетства и большая часть подлого народа станут на его стороне, не обращая никакого внимания на регентство. При настоящих обстоятельствах Российская империя нуждается в государе мужественном, твердом в делах государственных, который бы умел поддержать значение и славу, приобретенные продолжительными трудами императора, и который бы в то же время отличался милосердием для соделания народа счастливым и преданным правительству; все требуемые качества соединены в императрице: она приобрела искусство царствовать от своего супруга, который поверял ей самые важные тайны; она неоспоримо доказала свое героическое мужество, свое великодушие и свою любовь к народу, которому доставила бесконечные блага вообще и в частности, никогда не сделавши никому зла; притом права ее подтверждаются торжественною коронациею, присягою, данною ей всеми подданными по этому случаю и манифестом императора, возвещавшим о коронации»¹³. Слова Толстого находили сильное отзвучие в одном углу залы, где собрались гвардейские офицеры; никто из приверженцев великого князя Петра не решался спросить, зачем тут эти офицеры, а приверженцы Екатерины знали зачем. Раздались барабаны, и присутствовавшие узнали, что около дворца стоят оба гвардейских полка. Репнин решился спросить: «Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я не фельдмаршал?» «Я велел прийти им сюда по воле императрицы, которой всякий подданный должен повиноваться, не исключая и тебя», - отвечал Бутурлин. Членам суда над царевичем Алексеем нашептывали: «Ведь вы подписали смертный приговор царевичу». Сильные споры продолжались до четырех часов утра; наконец князь Репнин, боявшийся, как говорят, усиления враждебной ему фамилии Голицыных, объявил, что он согласен с Толстым: надобно возвести на престол императрицу Екатерину без всякого ограничения, пусть властвует, как властвовал супруг ее. Тут и канцлер Головкин, молчавший до сего времени, объявил, что он того же мнения; за ним все присутствовавшие, кто волею, кто неволею, объявили, что согласны. Генерал-адмирал Апраксин, как старший сенатор, велел позвать кабинет-секретаря Макарова и спросил, нет ли какого завещания или распоряжений государя насчет преемника. «Ничего нет», - отвечал Макаров. Тогда Апраксин объявил, что в силу коронации императрицы и присяги, данной ей всеми чинами империи, Сенат провозглашает ее императрицею и самодержицею со всеми правами, какими пользовался супруг ее. Составили акт, который был подписан всеми сенаторами и другими сановниками.

         Покончив с этим трудным делом, вельможи отправились в комнату умирающего. Когда Петр испустил дух, они снова возвратились на прежнее место. Через несколько времени явилась туда и Екатерина с герцогом голштинским; обливаясь слезами, она обратилась к сенаторам с трогательною речью, поручала себя им как сирота и вдова, поручала им и все свое семейство, особенно герцога голштинского, в надежде, что они будут оказывать ему такую же любовь, какою удостаивал его покойный император, и выполнят волю последнего относительно брака герцога на цесаревне. Когда она кончила свою речь, генерал-адмирал Апраксин бросается перед нею на колени и объявляет ей решение Сената; зала оглашается кликами присутствующих; на улице раздаются восклицания гвардии.

           Почти одновременно с известием о кончине императора в Петербурге узнали о восшествии на престол императрицы. Много нового видели русские люди в последние 25 лет, и теперь, когда уже преобразователь испустил дух, увидали небывалое явление - женщину на престоле. Но каким образом она взошла на престол? Она была избрана вельможами; но избравшие не хотели прямо объявить России об этом избрании. В манифесте от Синода, Сената и генералитета говорилось: «О наследствии престола российского не токмо единым его императорского величества, блаженной и вечнодостойной памяти, манифестом февраля 5 дня прошлого, 1722 года в народе объявлено, но и присягою подтвердили все чины государства Российского, да быть наследником тому, кто по воле императорской будет избран. А понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу, великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну, за ее к Российскому государству мужественные труды, как о том довольно объявлено в народе печатным указом прошлого, 1723 года ноября 15 числа; того для св. Синод и высокоправительствующий Сенат и генералитет согласно приказали: во всенародное известие объявить печатными листами, дабы все как духовного, так воинского и гражданского всякого чина и достоинства люда о том ведали и ей, всепресветлейшей, державнейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне, самодержице всероссийской, верно служили»¹⁴. Коронование Екатерины было выставлено как назначение ее наследницею престола по закону от 5 февраля.

         В Петербурге присягнули спокойно. Один из иностранных министров, находившихся в это время здесь, писал своему двору: «Скорбь о смерти царя всеобщая; об нем мертвом так же жалеют, как боялись и уважали его живого; мудрости его правления и постоянным заботам его о просвещении народа обязаны полною безопасностию, которою пользуются здесь до сих пор; не заметно ни малейшего беспокойного движения»¹⁵.

         В Петербурге все было тихо, но боялись волнения в Москве; Туда немедленно был отправлен генерал Дмитриев-Мамонов с поручением распорядиться военными силами для сохранения порядка. От 2 февраля Мамонов уже доносил императрице, что он приехал в Москву накануне, в 9-м часу пополуночи, и принял команду; по рапортам, числилось в старой столице 2041 солдат, но на деле Мамонов нашел меньше и потому удержал 1000 пеших драгун, которые должны были выступить в Нарву, также велел прибыть в Москву из губернии с вечных квартир 365 конных драгун. Граф Матвеев, бывший, как мы видели, в Москве в звании председателя сенатской конторы, писал Макарову 9 февраля: «Сего месяца, в 3-е, по получении здесь того злоплачевного из С. - Петербурга с сенатским курьером известия и печального манифеста, когда при бесчисленном множестве собрания всякого чину людей здесь в соборной великой церкви публично о той трагедии было прочтено, такой учинился от народу всего, наипаче же при панихиде, вой, крик, вопль слезной, что нельзя женам больше того выть и горестно плакать, и воистину такого ужасу народного от рождения моего я николи не видал и не слыхал, что, как слышно, и по всем приходам и улицам по той же публикации чинилося, и все при господней помощи до сего времени здесь так тихо, как и прежде сего было, и для будущей осторожности впредь все способные и безопасные меры у меня с генерал-майором Дмитриевым-Мамоновым упережены и приняты суть». Несмотря, однако, на эти успокоительные известия, когда в марте-месяце Макаров доложил императрице о возвращении Мамонова в Петербург, то она сказала, чтобы генерал провел праздник Пасхи в Москве и смотрел, не будет ли в праздничные гулящие дни каких шалостей. Относительно раскольников Сенат и Синод согласно рассудили приводить их в Москве к присяге в тех же церквах, где присягают и православные; но распорядиться приводом их к присяге московское начальство должно было по совету с Питиримом, архиепископом нижегородским, который для этого спешил из Петербурга в Москву.

            Шалостей не было, но во время приведения к присяге некоторые оказали сопротивление. Двое братьев, уроженцы пригородка Судислава Костромской провинции, из подлых людей, как тогда говорилось, (не только говорилось – в регламенте Главного магистрата 1721 г. низший слой городского населения назывался подлыми людьми) объявили Матвееву и Мамонову, что они к присяге не пойдут, императрицу за государыню себе не признают, и прежде не признавали, и никогда верными не были, потому что они по указам в двойной платеж раскольниками подписались и этим платежом денег свободу себе получили и, раз объявивши себя раскольниками, верными им быть нельзя. Их подвергли жестокой пытке: дали 30 ударов кнутом, жгли вениками, но ничего не добились - раскольники не только не охнули, но ни одним составом не дрогнули, лежали, закуся язык. Донося об этом, Матвеев писал, что от двойного оклада на раскольников государству прибыль малая, а раскольничеству попущение, и вперед может быть большой вред; лучше бы двойной оклад снять и, расписав раскольников по частям, гонять вместо солдат на всякие тяжелые работы, как сделали Львовичи Нарышкины с своими раскольниками - чашниковскими крестьянами. Впрочем, раскольники, которые так испугали Матвеева «своею неподобною адскою замерзелостью», вытерпели только первую пытку; когда же их привели в другой раз в застенок, то объявили себя готовыми присягать. И в других местах оказались ослушники, которые говорили, что Екатерина не прямая царица; другие говорили: «Креста целовать не буду: если женщина царем, то пусть и крест целуют женщины»¹⁶. Толковали: «Нестаточное дело - женщине быть на царстве, она же иноземка». Неправильность брака Екатерины с Петром находили в том, что воспреемником ее при обращении в православие был царевич Алексей, следовательно, Петр женился на внуке своей. Известная уже нам сказка о плене настоящего Петра в Швеции стала теперь оканчиваться тем, что он освободился из плена и скоро явится. Изюмского уезда Святогорского монастыря старец Варлаам рассказывал: «Царь наш Петр жив, ходил в Турецкую землю послом, а из той земли пошел в город Стекгольм, а тот город держит царица; и к той царице отписал турок; пошел к тебе посол русский царь, понеже наши земли он осматривает; а та царица его не отпустила, посадила под караул и вместо его изобрала такого ж молодца и послала его в Россию на царство. И по приезде своем начал бороды брить и платья резать по-своему и жаловал своих неверных в высокие чины, и никто его не познал, токмо познала царица, и он ее от себя отринул и взял себе иную, а сам пошел на службу, а царевич остался на царстве; и говорил ему царевич: ты изволишь идти на службу и меня оставляешь на царство, позволь мне сделать звон, чтоб было слышно по всей земле; а по отъезде его на службу царевич начал неверных гнать, чтоб их не было в царстве, и, услыша, он возвратился назад и царевича уходил сам, а потом и сам умер, а ее пожаловал на царство. А теперь царь наш из неволи избавился через купецкого человека, который ездил на кораблях с товаром, а пришедши, поднес той царице великие дары, и она за тот дар его чествовала, и пошел он по темницам милостыни давать, и нашел его в особой темнице, а с ним двух человек, и стал он тоже царицу просить на корабль к себе на банкет, и та царица на корабль с своими служителями пришла и гуляла довольно, и помянутый купец поднес им пойла, и от того пойла они все уснули, и с теми кораблями от того города уехал и их увез; и как они проснулись, стали его просить, чтоб он отпустил их и - чего желаешь, то тебе дадим, и он им сказал: ничего от вас не хочу, только дайте мне трех невольников, и отдали царя Петра и с ним двух человек, и, взявши, он привез. Да удивляюсь я, что он и поныне не объявился; а о царевиче сказывают, что у тестя своего – цесаря»¹⁷. Варлаам объявил, что он слышал этот рассказ от дегтярного дела мастера. Толковали, что Екатерина испортила Петра. Козак-раскольник говорил: «Когда государь преставлялся, про себя сам говорил: еще было мне жить, да мир меня проклял. Жесток он, государь, был, а сказывают, что внук его жесточае его будет». Поп говорил: «Похваляют, что император наш был мудрен, а что его мудрость? Затеял подушную перепись себе на безголовье, а всему народу на изнуренье и вручил свое государство нехристианскому роду, что хорошего - указал по форме молиться за неверных! Все то изложили и указали и всю землю вязали большие бояре; как прежде сего они, бояре, пролили кровь стрелецкую, так и им, боярам, отольется кровь на главы их: в долго ль или в коротко будет не без смятения». Монахиня говорила: «Я за царицу бога не молю, молю бога за царевича: какая она царица?»¹⁸ Но этими выходками и ограничилось сопротивление.

           При спокойной скорби совершились в Петербурге печальные церемонии. Никогда во время жизни преобразователя новые обычаи, которые усвоила себе Россия, не высказывались так резко, как во время его похорон, потому что при жизни он не позволял роскоши, но гроб его постарались окружить всевозможным великолепием. 30 января набальзамированное тело покойного императора было выставлено в меньшей дворцовой зале, и народ был допущен для прощания. Между тем генералы Брюс и Бок приготовляли печальную залу, которая была готова к 13 февраля. Между обычными украшениями, употреблявшимися в подобных случаях при дворах европейских, виднелись пирамиды с надписями.

           13 февраля гроб императора был перенесен в печальную залу; в первых числах марта увидели подле него другой гроб - шестилетней дочери Петра цесаревны Натальи. 8 марта тело императора было вывезено в Петропавловский собор; процессия разделялась на 166 номеров; гроб цесаревны несли. По окончании литургии в соборе взошел на кафедру Феофан Прокопович и произнес знаменитую проповедь, начинавшуюся словами: «Что се есть? до чего мы дожили, о россияне! что видим? что делаем? - Петра Великого погребаем!»¹⁹ Проповедь была кратка, но говорение ее продолжалось около часа, потому что прерывалось плачем и воплем слушателей, особенно после первых слов. В утешение оратор решился сказать: «Не весьма же, россияне! изнемогаем от печали и жалости: не весьма бо и оставил нас сей великий монарх и отец наш. Оставил нас, но не нищих и убогих: безмерное богатство силы и славы его, которое вышеименованными его делами означилося, при нас есть. Какову он Россию свою сделал, такова и будет; сделал добрым любимую, любима и будет; сделал врагом страшною, страшна и будет; сделал на весь мир славною, славная и быти не пристанет. Оставил нам духовная, гражданская и воинская исправления. Убо, оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам»²⁰.

          Тело посыпали землею, закрыли гроб, разостлали на нем императорскую мантию и оставили на катафалке под балдахином среди церкви. Так оставался он до 21 мая 1731 года.

          31 марта 1725 года в Петропавловском соборе шла всенощная; входит генерал-прокурор Ягужинский, становится близ правого клироса и говорит, показывая на гроб Петра: «Мог бы я пожаловаться, да не услышит, что сегодня Меншиков показал мне обиду, хотел мне сказать арест и снять с меня шпагу, чего я над собою отроду никогда не видал»²¹.

          Что же такое случилось, за что поссорились птенцы Петра? Меншиков обижает. Возведение на престол Екатерины было торжеством и спасением для светлейшего князя. В последнее время жизни Петра он мало мог иметь надежды возвратить доверие и расположение императора; отнятие места президента Военной коллегии показывало ему, что государь не намерен ограничиваться одними угрозами и денежными взысканиями. Но смерть Петра и воцарение внука его грозили еще большею опасностью; и вот опасности больше нет, восходит на престол Екатерина, которая до последней минуты была ревностною защитницею Меншикова, при которой он будет сильнее, чем когда-либо был при покойном императоре. Надежды, по-видимому, сбылись: Меншиков получил такую большую власть, какую только подданный может иметь, доносили иностранные министры дворам своим. Место президента Военной коллегии было ему возвращено. Меншикову по его характеру хотелось бы еще больше силы и власти, больших почестей, и Екатерина, как видно, должна была сдерживать его алчность. Сдерживать было необходимо: враждебная ей сторона родовитых вельмож потерпела поражение, не могла возвести на престол великого князя, но она существовала и была сильна, тронуть ее, пренебрегать ею было очень опасно, а главным виновником неудовольствия этой партии был Меншиков; всего более оскорбляло громадное, подавляющее значение этого выскочки; дать еще большее значение Меншикову значило не только раздражить сильную партию, но и заставить броситься в нее и других людей, прежде от нее далеких и приверженных к Екатерине. Императрица не могла не видеть, что опасность только устранена на время, но не уничтожена, что она обязана своим восшествием на престол преимущественно малолетству великого князя Петра, который в глазах огромного большинства народа остается законным наследником, что, следовательно, партия родовитых вельмож будет всегда иметь поддержку в этом большинстве. В Петербурге гвардия на стороне Екатерины; но есть еще армия; постоянный страх нагоняла украинская армия, находившаяся под начальством популярнейшего из генералов - князя Михайлы Михайловича Голицына, который был совершенно в воле старшего брата, князя Дмитрия Михайловича. Враждебного движения украинской армии ждали в первые дни царствования Екатерины, и потом, когда возникало неудовольствие, начинали ходить слухи о заговоре против Екатерины в пользу великого князя Петра, сейчас же присоединялись слухи о движениях украинской армии. Отсюда понятны причины, почему Меншикова сдерживали. Ему хотелось быть генералиссимусом, хотелось, чтобы прекращено было всякое следствие по его злоупотреблениям, хотелось получить Батурин, которого ему не дал Петр Великий. Но 1725 год проходил, и Меншиков не получал желаемого. Приближалось 24 ноября, день именин Екатерины, и Меншиков обращается с письмом к Макарову, оставшемуся в прежнем значении и теперь; тон письма, униженный и повелительный вместе, всего лучше обрисовывает тогдашнее положение Меншикова: «В первом моем прошении включено о штрафе и о счете; но так как по приговору Сената, по силе милосердых ее императорского величества указов велено как с прочих со всех, так и с меня все штрафы снять, то вашу милость просим, о том ее величество трудить не извольте, а извольте доложить ее величеству по последнему нашему прошению и пунктам и по кратким табелям, которые я вам отдал, и сие изволите исполнить, не упустя нынешнего времени, в чем на вашу милость, яко на моего благодетеля, есмь благонадежен и пребываем вашей милости доброжелательный»²². Через день Меншиков подал письмо самой императрице: «Всенижайше просил я у вашего величества на поданные мои просительные пункты решения, на которые и ныне сим моим всенижайшим кратким письмом паки прошу милостивейшей резолюции, а именно о первом пункте (т. е. о звании генералиссимуса) предаю в милосердие вашего величества, а от его императорского величества хотя я тем был и не пожалован, однако ж по воле его величества то делал, что тому чину делать надлежит; и от его императорского величества в правительствующий Сенат, и в канцелярии, и во все государство указы были посланы за собственною его величества рукою, чтоб как от его величества, так и от меня посланных указов все слушали и по оным исполняли; и тако из сих двух резонов единое вашему величеству учинить возможно, и я прошу не для себя, но для самодержавной власти вашего величества. На прочие пункты (насчет Батурина) прошу не вновь какого награждения, но против данного от его величества диплома и собственною его величества рукою подписания вместо взятых моих вотчин; а о службе моей и верности как при животе его императорского величества, так и по кончине бывших вашему императорскому величеству известно: и того ради уповаю, что, ваше величество, по превысокой своей матерней ко мне милости в день тезоименитства своего тем меня обрадовать изволите»²³. Но Меншиков не был обрадован: только в декабре 1725 года уничтожены счетные дела его, и только в июне 1726 года дан ему Батурин с 1300 дворами и 2000 дворов, принадлежавших к Гадяцкому замку.

           Подле Меншикова виднее других при дворе Екатерины стоял граф Петр Андреевич Толстой по своим способностям, тонкому и твердому уму, уменью дать делу желаемый оборот, наконец, по единству интересов; императрица, как замечали, решительно не могла обойтись без его советов. Но, конечно, и без советов Толстого Екатерина понимала, что если, с одной стороны, Меншиков был сила, которой она не должна была лишать себя при своем вовсе не твердом положении, то, с другой стороны, эту силу надобно было сдерживать, чтоб не возбудить всеобщего неудовольствия. По единству интересов Толстой не мог ссориться с Меншиковым; старик Апраксин по-прежнему крепко держался обоих; но третье самое видное лицо подле Меншикова и Толстого - Ягужинский - по характеру своему не мог щадить светлейшего князя при споре о делах и выходил из себя, особенно когда был шумен, по тогдашнему выражению. Так, 31 марта 1725 года в споре о внешней политике он наговорил множество оскорбительных вещей Меншикову и генерал-адмиралу Апраксину, после чего отправился в Петропавловский собор и там, как мы видели, громко жаловался на Меншикова, обращаясь к гробу Петра Великого. Скандал был страшный; императрица сильно рассердилась на Ягужинского. Герцог голштинский выпросил у нее прощение генерал-прокурору с условием, что он будет просить прощение у Меншикова и генерал-адмирала, что Ягужинский и исполнил.

            Герцог голштинский выпросил прощение Ягужинскому; по крайней мере делу дан был такой вид; герцог же голштинский сильно хлопотал о возвращении Шафирова из ссылки, и Шафиров в марте 1725 года возвратился в Петербург и был очень милостиво принят императрицею и цесаревнами, хотя и не получил прежнего значения; по ходатайству герцога голштинского сын казненного князя Гагарина получил часть отцовского имения. Это новая сила! 21 мая 1725 года в Троицком соборе совершен был наконец брак герцога с старшею цесаревною, Анною Петровною, и по случаю этого торжества люди, известные своим нерасположением ко второму браку Петра Великого и к детям от этого брака, получили важные награды; князь Михайла Михайлович Голицын произведен в фельдмаршалы, брат его, князь Дмитрий Михайлович, князь Василий Лукич Долгорукий,                   граф Петр Апраксин произведены в действительные тайные советники. В 1725 году иностранные министры при русском дворе были уверены, что Екатерина объявит своею наследницею цесаревну Анну Петровну; герцог старался выставить себя с выгодной стороны, являлся примирителем вельмож, старался войти в Сенат, чтоб получить опытность во внутренних делах и познакомиться с духом народа. Говорили, что вельможам это было неприятно, потому что они хотели управлять государством при женщине. Это неудовольствие, однако, не было опасно для герцога: между вельможами не было единства, каждый старался опередить других в доверии императрицы. Говорили, что Екатерине нечего опасаться, если только она будет хорошо содержать войско, чрезвычайно ей преданное. Говорили также, что герцог голштинский не способен к самостоятельному действию, что им руководит министр его Бассевич, человек, соединявший с чрезвычайно пылким воображением смелость, способность втираться, но имевший мало скромности и правоты.