Литератор Н.С. Лесков

     Ошибка  эта  связана  с   общей   противоречивостью   идейного   состава "Соборян". Лесков не считает бунт протопопа  Туберозова явлением случайным   и частным:  в  этом  бунте,  по  мысли  писателя,  отражается   общий   кризис крепостнического  строя  и  распад  старых  сословно-классовых   связей.   В применении к Туберозову  не случайно в книге настойчиво  употребляется  слово "гражданин",  сам  непокорный  церковнослужитель   свое   неистовое   буйство  осмысляет как акт гражданского  служения,  выполнение  общественного   долга, который возникает перед  каждым человеком  любой   сословной  группы  в  новых  исторических условиях. Особая острота  борьбы  Туберозова  с  Термасесовыми, Борноволоковыми и Препотенскими, по мысли протопопу и самого автора, состоит в том, что "это уже плод  от  чресл твоих возрастает",  как выражается Туберозов,  или,  иначе говоря,  действия  Борнозолоковых  и   Термосесовых представляются  Лескову одной из  форм  общественного   кризиса,   который выражался и в дореформенной деятельности  людей типа  самого  Туберозова. Туберозов и Борноволоковы борются на одной исторической почве, разный способ их действий имеет одну и ту  же  общественную  предпосылку  -  исторический кризис крепостничества.

Самые впечатляющие страницы  "Соборян"  -  это  рассказ  о  трагической гибели  буйного  протопопа,  естественно  оказавшегося  бессильным  в  своей  одинокой борьбе с церковной и  полицейской бюрократией. Соратником Туберозова в этой борьбе становится дьякон Ахилла Десницын, которому оказалось  "тяжело нашу сонную дрему весть, когда в нем в одном тысяча  жизней  горит".  Дьякон Ахилла не случайно поставлен в книге  рядом с  трагически  сосредоточенным  в себе "праведником" Туберозовым. Дьякон Ахилла только по недоразумению  носит рясу и имеет в ней  необыкновенно комический  вид.  Превыше  всего  он  ценит дикую  верховую езду в степи и даже пытается  завести  себе  шпоры.  Но  этот человек,  живущий  непосредственной,  бездумной  жизнью,  при   всей своей простодушной красочности, тоже "уязвлен" поисками "праведности"  и  "правды" и, как сам протопоп, не остановится ни перед чем  в  служении  этой  правде.

Дьякон  Ахилла всем своим обликом и поведением  в  не  меньшей степени,  чем Туберозов,  свидетельствует о разрушении  старых   сословных   бытовых   и нравственных  норм  в  новую  эпоху.  Комическая  эпопея  поездки  Ахиллы  в Петербург отнюдь не комична по своему смыслу:  это  эпопея  поисков  правды.

Ахилла  и Туберозов, по замыслу  Лескова,  представляют  собой  разные  грани  единого в своих основах национального  русского характера. Трагедия протопопа - в его непримиримости. Даже после  антицерковной  проповеди  в  храме  дело могло легко уладиться. Церковная  и светская бюрократия настолько  прогнили  в самом своем  существе,  что  им  важнее  всего  декорум  порядка.  Протопопу достаточно  было  принести  покаяние,  и  дело  было   бы   прекращено.   Но "выломившийся" из своей среды  протопоп покаяния не приносит, и  даже  гибель протопопицы не  вынуждает  его  к  раскаянию.

Ходатайства  карлика  Николая Афанасьевича приводят к тому, что Туберозова отпустили  домой, но он все-таки вплоть до смертного  мига не кается. В финале не случайно столкнулись  фигуры плодомасовского карлика и неистового  протопопа -  они представляют,  по Лескову, разные этапы, русской жизни.  При выходе  из  своей среды в мир межсословных  отношений Настя и Катерина  Измайлова оказались   жертвами обрушившегося на них строя. Туберозов до конца держит свою  судьбу  в своих руках и ни с чем не примиряется. Композиционно книга построена иначе,  чем ранние вещи Лескова. Больше всего разработана тема  бунта Туберозова,  тема межсословных отношений, в пределах  которой наиболее  отчетливо выступает яркий, непреклонный, непримиримый характер героя.  После смерти  Туберозова яростный бой за его память ведет дьякон Ахилла способами, свойственными его личности, ведет как достойный наследник удалой Запорожской сечи,  и в этом бою тоже наиболее рельефно выявляется его национально своеобразный характер, как характер "праведника" и "правдоискателя". В своих итогах  "великолепная книга" оказывается книгой раздумья  над особенностями и свое*  обычностью национального характера.

По-иному  решается  тема  "праведника"  в   вещах,   последовавших   за "Соборянами". Все больше и  больше  отходит  Лесков  от  идеализации  "старой сказки",  все  более  и  более  углубляется  его  критическое  отношение   к действительности, и, соответственно этому, и "праведников" писатель  ищет  в иной  среде.  В  "Запечатленном  ангеле"  (1873)  героями  оказываются   уже старообрядцы,  ведущие  борьбу  с  православием,  но  кончается  повесть  их переходом в лоно православной церкви. Это было явной натяжкой. В  1875  году Лесков сообщил из-за границы своему приятелю, что он сделался  "перевертнем"  и уже  не  жжет  фимиама  многим  старым  богам:  "Более  всего  разладил  с церковностью,  по  вопросам  которой  всласть  начитался  вещей,  в   Россию недопускаемых... Скажу лишь одно, что прочитай я все, что теперь  по  этому предмету прочитал, и выслушай то, что услышал, - я не написал бы  "Соборян" так, как они написаны... Зато  меня  подергивает теперь  написать  русского еретика - умного, начитанного и свободного духовного христианина". Здесь же он сообщает, что по отношению к Каткову чувствует то,  "чего  не  может не чувствовать литературный человек к убийце родной литературы".

 Тот особенный идейный  подход  к  явлениям  социальной  жизни,  который характерен  для  зрелого  творчества  Лескова,  обусловливает  оригинальный, своеобразный подход писателя к проблемам художественной формы. Горький видел важнейшую отличительную особенность Лескова - мастера формы  -  в  принципах решения им: проблемы поэтического  языка.  Горький  писал:  "Лесков  -  тоже волшебник слова, но он писал не пластически,  а  -  рассказывая,  и  в  этом искусстве не имеет себе равных. Его рассказ - одухотворенная песнь, простые, чисто великорусские слова, снизываясь одно с другими в затейливые строки, то задумчиво, то смешливо звонки, и всегда в  них  слышна  трепетная  любовь  к людям, прикрыто нежная, почти женская; чистая любовь, она немножко  стыдится себя самой. Люди его рассказов часто говорят сами о себе,  но  речь  их  так изумительно жива, так правдива и убедительна,  что  они  встают  перед  вами столь же таинственно ощутимы, физически: ясны, как люди из книг Л.  Толстого и других, - иначе сказать, Лесков достигает того же  результата,  но  другим приемом мастерства", Лесков хочет, чтобы русский человек говорил сам о  себе и за себя - и притом имению простой человек, который не смотрит на  себя  со стороны, как обычно автор смотрит на  своих персонажей,  Он  хочет,  чтобы читатель послушал самих этих людей,  а для этого они должны  говорить  и рассказывать на своем языке,  без вмешательства автора.

Живший  с  самого  начала  литературного  пути  на  журнальные заработки, материально  малообеспеченный,  Лесков  был  вынужден  в  течение многих  лет  состоять  членом  Ученого   комитета   министерства   Народного  просвещения, несмотря на ряд унизительных подробностей прохождения по службе и мизерную оплату чрезвычайно трудоемкой подчас деятельности.  Впрочем,  для жадного к многообразным  жизненным  впечатлениям,  любознательного  к  самым разным  сторонам  русской  жизни  Лескова  эта  служба  имела  и   некоторый творческий интерес: наиболее заинтересовавший его ведомственный материал  он иногда, подвергнув публицистической или художественной  обработке,  печатал.

Вот эти-то публикации  и  вызвали  неблагосклонное  внимание  таких столпов самодержавной реакции, как К. П. Победоносцев и Т. И.  Филиппов.  Освещение, которое. Лесков придавал  публикуемым им  фактам,  далеко  не  совпадало с намерениями   и   устремлениями   правительственных   верхов.   Недовольство литературной деятельностью Лескова особенно усилилось в начале  1883  года, невидимому в связи с выступлениями Лескова по  вопросам  церковной жизни.

Министру  народного просвещения И. Д.  Делянову  было  поручено  "образумить" своевольного  литератора  в том смысле,  чтобы Лесков  сообразовал   свою литературную деятельность с видами  правительственной реакции.  Лесков  не поддался ни на какие уговоры и категорически отверг  поползновения властей определять направление и характер его литературной работы. Возник вопрос  об отставке. Дабы  придать делу  приличное бюрократическое обличье,  Делянов просит Лескова подать прошение об увольнении. Писатель решительно  отвергает и это предложение. Напуганный угрозой общественного скандала,  растерянный министр спрашивает Лескова, зачем же ему нужно увольнение без прошения,  на что Лесков отвечает: "Нужно! Хотя бы для некрологов:  моего и...  вашего".

Изгнание  Лескова со службы  вызвало  известный  общественный  резонанс.  Еще большее  общественное значение, несомненно, имел скандал,  разыгравшийся  при издании  Лесковым,  уже  в  конце  жизни,  собрания  сочинений.  Предпринятое писателем в 1888 году издание десятитомного  собрания  сочинений  имело  для его двойное значение. Прежде всего  оно должно  было  подвести  итоги его тридцатилетнего творческого пути,  пересмотра   и   переосмысления   всего созданного им за эти долгие и бурные годы. С другой  стороны,  живший  после отставки исключительно на литературные заработки,  писатель  хотел добиться известной материальной обеспеченности, для того чтобы сосредоточить все свое внимание на воплощении итоговых творческих замыслов. Издание было начато,  и дело шло благополучно до шестого  тома,  в  состав  которого  вошли  хроника "Захудалый род" и  ряд  произведений,  трактующих  вопросы  церковной  жизни ("Мелочи архиерейской жизни", "Епархиальный  суд"  и  т.  д.).  На  том  был наложен арест,  так  как  были  усмотрены  в  его  содержании  антицерковные тенденции. Для Лескова это было огромным моральным ударом - возникла  угроза краха всего издания. Ценой изъятия и замены неугодных цензуре вещей,  после долгих мытарств,  удалось спасти  издание.  (Изъятая цензурой  часть тома впоследствии была, по-видимому, сожжена.) Собрание сочинений имело  успех  и оправдало возлагавшиеся на него писателем надежды, но скандальная история  с шестым томом дорого стоила писателю: в день, когда Лесков  узнал  об  аресте книги, с ним впервые, по его собственному свидетельству, произошел  припадок болезни, через несколько лет (21 февраля/5 марта  1895  г.)  сведшей  его  в могилу.

Если  не особенно вдумываться в смысл  сатирического  задания  Лескова  в "Мелочах архиерейской жизни" (1878),  то  эти  очерковые на  первый  взгляд зарисовки могут показаться  совсем  безобидными.  Может даже   показаться странным то обстоятельство, что книга эта так взволновала высшую  духовную иерархию и по  распоряжению  духовной  цензуры была  задержана выпуском  и сожжена. Между тем, задание Лескова здесь крайне  ядовитое  и действительно по-лесковски сатирическое. С самым невинным видом автор  повествует  о  том, как архиереи заболевают  несварением  желудка,  как  они  угощают  отборными винами видных чиновников, при этом чуть ли  не  пускаясь  в  пляс,  как  они занимаются моционом для борьбы с ожирением, как они благодетельствуют только потому,  что  проситель  сумел  найти  уязвимое  место  в  их  симпатиях   и антипатиях, как они мелко и  смешно  враждуют  и  соревнуются  со  светскими властями и т. д. Подбор мелких, на первый взгляд, бытовых деталей,  искусно воссоздающий бытовое существование духовных  чиновников,  подчинен  единому заданию. Лесков как бы  последовательно разоблачает тот маскарад  внешних форм, которым церковь искусственно отделяет себя  от  обычной обывательской русской жизни. Обнаруживаются  вполне  обычные мещане,  которые решительно ничем не отличаются от пасомых имя духовных  детей.  Бесцветность,  пустота, банальность обычного мещанского быта, отсутствие сколько-нибудь яркой личной жизни - вот тема, пронизывающая невинные на первый взгляд бытовые зарисовки. Получается действительно сатира, очень обидная для тех,  кто изображен,  но сатира особенная. Обидно все это для духовных лиц  прежде  всего,  тем,  что вполне наглядно обнажена причина маскарада - особых форм одежды, языка и т. д. Нужен этот маскарад потому, что по существу обычный архиерей  решительно ничем не отличается от обычного мещанина или обычного чиновника. В нем нет и проблеска того основного, что официально представляет архиерей,  -  духовной жизни. Духовное начало уподоблено здесь рясе -  под рясой скрыт заурядный чиновник с несварением желудка или геморроем.  Если  же  среди лесковских архиереев попадаются люди с человечески чистой душой и горячим сердцем,  то это относится исключительно к их личным качествам и никак не  связано с их служебно-профессиональными функциями и официальным общественным  положением.

В целом  Лесков своими, особенными способами  производит разоблачение бытового ритуала  церковности, во многом близкое к  тому "срыванию масок", которое  так ярко и остро осуществлял  позднее Лев Толстой.

В 80—90-х  годах темы и образы народной героики  и талантливости сменились у  Лескова антиправительственной  и антицерковной сатирой, разоблачающей  победоносцевский режим.

Начиная с «Мелочей архиерейской жизни» до «Заячьего ремиза», на протяжении почти  двадцати лет, Лесков неустанно разоблачает  «идеологию» и практику церкви и  религии. И надо сказать, что не было в России ни одного 'писателя, который  нанес бы столь яростные и сокрушительные удары сильнейшему оплоту самодержавия — церкви, как это сделал Лесков, никогда не являвшийся последовательным и вполне убежденным атеистом.

«МЕЛОЧИ АРХИЕРЕЙСКОЙ ЖИЗНИ»-«ТЕНИ», И «СВЕТ» ЦЕРКВИ

В очерках  «Мелочи архиерейской жизни» (1878—1880) 1 Лесков пытается писать о духовенстве  еще с позиции «идеальной», воображаемой церкви, и потому он видит не только тени, но и «свет». Он посвящает ряд  зарисовок киевскому митрополиту  Ф. Амфитеатрову и другим архиереям, восстающим против византийской пышности и затворничества архиерейского быта, предлагает ликвидировать епархиальный (то есть духовный) суд, по которому церковники, совершая уголовные преступления,

остаются  нередко безнаказанными, и призывает  к реформам в православии по примеру  протестантства и англиканской церкви. С другой стороны, первые главы очерков (г—IV), появлявшихся постепенно, отличаются особой резкостью тона, и можно предположить, что они смягчались впоследствии под внешним давлением, но во всяком случае «Мелочи» были только начальным, сравнительно слабым опытом антицерковной сатиры.

Познакомившись  в годы сотрудничества в «Русском вестнике» и церковных журналах с кругами высшего духовенства, Лесков был осведомлен о всей политике правящей клики, осуществляемой через церковь, о всех интригах и настроениях синода. Это послужило ему материалом для точных и неопровержимых портретов русских иерархов.

Орловский епископ Смарагд не поладил с  губернатором Трубецким. Их ссора заполнила  пустоту провинциальной жизни, и  досужий остроумец майор Шульц  выставил на окне манекены дерущихся  петуха (губернатора) и козла (епископа) и каждый день, смотря по обстоятельствам, изменял расположение фигур. «То  петух клевал и бил взмахами крыла  козла, который, понуря голову, придерживал лапою сдвигавшийся на затылок клобук, то козел давил копытами шпоры петуха, поддевая его рогами под челюсти, отчего у того голова задиралась кверху, каска сваливалась на затылок, хвост опускался, а жалостно разинутый рот как бы вопиял о защите... Не наблюдать за фигурами, впрочем, было и невозможно, потому что бывали случаи, когда козел представал очам прохожих с аспидною дощечкою, на которой было крупно начертано: «П-р-и-х-о-д», а внизу под сим заголовком писалось: «Такого-то числа: взял сю рублей и две головы  сахару» или что-нибудь в этом роде». Эта проделка остряка-майора позволяет Лескову представить с большой живостью и юмором и орловского архипастыря, взяточника и самодура, и его врага - 'полоумного губернатора.