Роль парадокса в житии Сергея Радонежского, написанном Епифанием Премудрым

Немногословность преподобного - одна из его главных отличительных  черт для агиографа. Парадокс заключается в том, что исихаст Епифаний, воспевающий безмолвие, создает на редкость пространное и витиеватое произведение. Описывая молчание, он говорит так много и так изящно, что его стиль получает определение 'плетение словес'. Этим автор противоречит сам себе, но не пытается снять противоречие или как-либо его объяснить. 'Плетение словес', созданное безмолвником, - это тоже 'неслиянное и нераздельное', парадокс мiровоззренческого уровня, характерный для средневекового мiровосприятия.

Подводя итоги, отметим еще одно диалектическое противоречие - напряжение, которое возникает между задачами Епифания как агиографа, духовного наставника и как гимнографа. Стилистическое оформление произведения, вкрапление в него молитвы, похвалы, покаяния, цитат из библейских и литургических текстов, а также использование в нем богослужебных традиций (прерывание основного текста для обращения к Богу или святому) делает Житие не просто жизнеописанием, а одновременно и биографией, и гимном. Творчество Епифания внутренне неоднозначно, он разрушает жанровые и стилистические каноны, всегда разрываясь между повествованием и молитвой, но в то же время гармонично переплетает гимн и агиографию в одном произведении. Никогда нельзя однозначно сказать о Житии Сергия, что перед нами: более биография или более гимн, проза или поэзия.

Таким образом, парадокс для древнерусской  литературы - это не только художественный прием, служащий эстетическому воздействию  на читателя, не только принцип построения произведения, апеллирующий к логическому  мышлению, но один из принципов авторского мiровосприятия. 'В мiре, искупленном страданиями Богочеловека, - пишет об этом С.С. Аверинцев, - нельзя разделить слезы и радость, :без слез, оплакивающих крестную смерть Христа, невозможно веселие спасенного Адама: Чем отчетливее и энергичнее разведены оба полюса, чем резче и чувствительнее, даже болезненнее:, тем лучше' [3, с. 230]. Для древнерусского книжника текстовые парадоксы становятся средством выражения восторга перед божественной премудростью, которая непостижима человеческим умом, превосходит человеческое мышление, а потому может быть описана только с помощью антиномий и парадоксов. Для современной литературы парадоксальное - это нечто не похожее на реальность, непонятное, а потому комичное. В древнерусской литературе то же явление оценивается противоположным образом: парадоксальное не похоже на реальность, диссонирует с обычными представлениями, непонятно, превышает меру человеческого разумения, и потому свято. Парадокс в средневековье призван описывать то, что касается вершин человеческого духа.

Интересно, что такой жанр как  житие, который традиционно считается  описанием идеала человеческой жизни, данным людям для подражания, выстраивается  по принципу парадокса и противопоставлений. Идеальная жизнь, по мысли древнерусского агиографа, должна диссонировать с окружающей действительностью. Житие учит жить 'инако', по-иночески, вопреки привычному мiровоззрению, вызывая удивление людей. Житие ставит под вопрос привычное мiровосприятие, заставляет взглянуть на мiр 'внутренними очами', как бы вывернуть видимый мiр наизнанку. Внутреннее и внешнее оказываются в отношениях обратной пропорциональности, и мiр, держащийся на этих отношениях, является для древнерусского агиографа чудом, таинством, или парадоксом.