Политический режим

3).   Соборность — термин, представляющий особый тип единения индивидов, принцип коммуникации, не допускающий окончательных дефиниций, невыразимый в рациональном дискурсе. Его теоретическая интерпретация представлена в работах А. Хомякова, В. Соловьёва, Е. Трубецкого, С. Трубецкого, В. Эрна, Вс. Иванова, С. Булгакова, С. Франка, А. Лосева, П. Флоренского, Н. Бердяева, М. Бахтина. Идея С., сформулированная А. Хомяковым, опирается на мистико-романтическую, пантеистическую традицию мировой философии в русской философии становится фундаментальным принципом славянофильской мировоззренческой ориентации, утверждающим онтологическое единство человечества. С., всеединство, единство во множестве — идея, объединяющая несовместимые другими способами свободу и организацию, является универсальным конструктивным принципом эмпирических форм общения индивидов, символом органической целостности, мировоззренческой парадигмой. В онтологическом аспекте С. рассматривается как космическая связь, принцип совершенного единства множественности, внутренняя форма мистического тождества индивидов друг с другом и с целым; в гносеологическом — как смысл познаваемого бытия, доступный интуиции, духовно-чувственному опыту, теоретически обобщенному в концепциях цельного знания как органического синтеза веры и разума, науки и религии, истины и добра, субъекта и объекта. В нравственном аспекте С. представляет личностную ответственность как основание эмпирического морального выбора. Исторически С, как сверхвременное единство проявляется в трех сферах коммуникации: в семье — духовно-телесном проявлении С; в религии — в мистическом единстве индивидуальной человеческой души с абсолютным духом; в культурной традиции, закрепленной в ритуалах и обрядах (формах символической организации), посредством которых осознается и закрепляется чувство общей судьбы, истории, связи поколений. С, таким образом, — органическая связь времен и народов, вне которой невозможны никакие эмпирические коммуникации. С наибольшей полнотой принцип С. представлен в Православной Церкви как общении неслиянных (разделенных) душ; но видимая Церковь есть лишь эмпирическое воплощение в настоящем невидимой вневременной Церкви, мистической (иррациональной) целостности, охраняемой Благодатью. Фундаментальной коммуникацией, определяющей характер этой целостности, является любовь. Без любви единение возможно только на основе внешнего объединения, взаимного расчета, контракта и общественного договора, через закон и власть. Католическая Церковь представляет собой аналог государства, поскольку построена на законе, а не на Благодати. Подлинно действенная вера поддерживается не силлогизмами, а братской любовью. Истинная соборная Церковь — мистическое целое, индивид в Церкви не теряет, а обретает свою индивидуальную свободу. Соборная мудрость как народное хоровое начало противопоставляется индивидуалистическому рассудку и чувственности. Любовь является ведущей потребностью в коммуникации, которой определяются целостность и ценность индивидуального бытия. Любовь есть особый акт социального поведения, обращенности к чужой жизни. Предмет любви предстает как сосредоточение ценностей. Через любовь, преданность людям, которые эти ценности представляют, они переживаются индивидом и тем самым обретаются. Через любовь к детям переживается и обретается ценность материнства и отцовства. Через любовь к Родине — ценность патриотизма. Через любовь к Богу — ценность служения ценностям и ценность самой любви. В любви осуществляется высшая форма самоактуализации человека через переживание им полноты и целостности своей личности. Любовь, таким образом, есть реальная манифестация всеединства, живой целостности человеческого рода, утверждение индивидуальности жертвою эгоизма. Всеединство — собрание, сообщество личностей, силой своей любви образующих единую личность. Любовь — опыт самопожертвования в личностном, но не в вещественном бытии. Всеединство — результат всесозидающей силы любви. Вне любви многообразие индивидуальных коммуникаций редуцируется к роли господина или раба, закрепленной в отчужденных социальных нормах и реализованной в их эмпирических модификациях. Психологическим следствием отчужденных общественных отношений становится неприятие всего высшего низшим, противопоставление «Я» всему иному, отделенность и разделенность индивидов. Философская формула С. — «Мы». «Мы» — принцип общества в отдельных его членах, первичное единство субъектов. Структура взаимосвязей этого единства раскрывается в философских категориях «Я», «Ты», «Мы», «Он», «Они». Дифференциация на «Я» и «Они», «Я» и «Ты» возможна только на основе признанной целостности «Мы». Даже разделенность и враждебность коммуникаций «Я» и «Он», «Я» и «Они» есть проявление изначальной целостности, утверждение единства в самой враждебности. Дифференциация на «Я» и «Ты» есть форма сохранения «Мы». Коммуникация «Я — Ты» — путь преодоления эгоистической замкнутости и отчуждения. С, таким образом, — исток и суть социальности. С. как мировоззренческий принцип является методом оценки истории, права, религии, искусства, литературы, народной психологии и быта, форм государственного правления и организации общественной жизни. Полемика западников и славянофилов была выражением исторической ограниченности, исчерпанности коммуникаций традиционного общества, мировоззренческой реакцией на идейные, социально-политические и экономические новации в России, связанные с ее вступлением в индустриальную фазу развития. С. — центральный термин, выразивший столкновение двух мировоззренческих установок: религиозной и рационалистической по проблеме самоидентификации индивида и общества; двух программ социальных преобразований и социального устройства: внутреннее устроение личности и рациональное совершенствование общественных форм внешнего принуждения. Славянофильский социальный проект строился на утверждении приоритета личности над обществом и государством. Западническая реконструкция общества предполагала перестройку древних учреждений, традиционных воззрений и быта на рациональных принципах целесообразности и справедливости. В полемике двух социокультурных ориентации было раскрыто значение иррациональных элементов в культуре, традиционных форм, психологии и религии в жизни народов вообще и России в особенности. В этом контексте С. рассматривалась как способ бытия органической целостности, как проявление народного творчества в производстве особого типа общности. Церковь, община, народ — общности, не тождественные государственным институтам и официальным организациям, С, особенно в России, — выражение народного миросозерцания, основы всей общественной жизни, переделать которую, по убеждению славянофилов, невозможно, не разрушив самые основания культуры. Это базовая коммуникация, определяющая содержание и порядок всех социальных форм. В славянофильских концепциях историческими формами общинного начала являются сельский сход, вече, земское собрание. В России внешняя организация общественного быта уступлена народом государству, «земля», земство сохраняют самостоятельность как вольное братство, как метафизическая душа политического союза. Сила государства не раздроблена между классами и партиями, а сосредоточена в руках царя, который и является субъектом власти, другим субъектом политической органической целостности является община. Неограниченность царской власти опирается на свободу выражения общественного мнения в Думе, на соборном собрании. Вследствие реформ Петра I был искажен народный строй России: власть была отчуждена от народа и стала осуществляться бюрократическим окружением царя. За этими оценками исторического процесса отчетливо проявился славянофильский мессианизм, признание социальной будущности за иранским началом в истории, за общинным способом его проявления. В Европе народ посредством общественного договора становится государством, признавая и в юридических формах закрепляя индивидуализм и эгоизм. В России народ — субъект мирового прогресса, цель которого — заменить царство рационального эгоизма гармоническим синтезом общинности в качестве основы любых форм общения и объединения людей. Тем самым утверждается реальная общность без потери индивидуальности, действительное преодоление одиночества. С. и всеединству противостоит коллективизм как принцип ложных, превращенных форм объединения людей и самоидентификации индивида. Коллектив (объективированная общность) враждебен личности, которая посредством различных форм общественной организации превращается в объект манипулирования, теряя свою свободу. Свобода личности в коллективе реализуется как прорыв к подлинному бытию, к чистой духовности, экзистенции через разрушение «мира объективации», природных и социальных ограничений, как личностное изживание греховности, путь из отчужденности к С. церковного сознания, к вселенскому космическому универсализму.

Когда получили развитие цивилизационные  исследования, многие философы, богословы  и религиозные мыслители задумались о том, к какой цивилизации  отнести Россию при всей ее самобытности. Одни философы настаивают на том, что  картина русской истории напоминает яркие страницы истории Запада, и  многие черты русской культуры заимствованы из западной цивилизации. 

 

 «История России не существует  вне европейской и мировой истории.  

 

 Российская специфика и даже  «уникальность» есть лишь своеобразное  проявление общемировых процессов» . Другие мыслители говорят об уникальной самобытной культуре России её восточном происхождении. «Основой Восточно-христианской цивилизации, а именно цивилизации Древней Руси и России, явилась восточнославянская общность. Русский мир — важнейшая часть этой цивилизации» . Третья сторона исследователей, как правило, русофобы, отрицают уникальность российской истории. Отрицая цивилизованность России, они относят происхождение русского народа к истории существования диких угро-финских племен в забытом «Богом и людьми уголке Восточной Европе – в убогом Суздальском княжестве» . «Русских часто не считали славянами, а некоторые до сих пор не считают, полагая, что в лучшем случае русские — полукровки. Русские связаны с азиатами, с татарами. «Поскреби русского — найдешь татарина» — говорит известная французская пословица. Русы — это как будто бы варяги-скандинавы. Такое мнение развивается и доказывается на протяжении уже полутора столетий» .  

 

 Однако большинство историков,  видных философов, богословов  и религиозных мыслителей выделяют  русскую цивилизацию в отдельную  категорию. В философии уникальность  путей России в истории человечества  как феномен первые рассматривали  славянофилы (Иван Аксаков, Федор  Тютчев, Алексей Хомяков, Иван  Киреевский, Константин Аксаков,  Юрий Самарин).  

 

 Приблизительно на таких  же позициях стояли поздние  славянофилы (Константин Леонтьев  и Николай Данилевский), русские  публицисты-философы и народники  (Николай Костомаров, Петр Лавров, Николай Михайловский, Николай Кареев, Константин Кавелин). Вся философская полемика славянофилов и других мыслителей сводилась к феномену самобытности «славянского мира» и его значения для «мировой цивилизации». В центре внимания вставала Россия, её история, религия, культура, литература и политическая система. Так возникла идея самостоятельной «русской цивилизации», не входящей ни в цивилизацию Запада, ни в цивилизацию Востока. Эту идею подробнее остальных развили в 20-е годы XX века философы-евразийцы (Н. Трубецкой, П. Савицкий, Г. Вернадский, Н. Алексеев, В. Ильин и др.).  

 

 Евразийцы считали, что Россия  представляет собой самобытное  явление, где смешаны «европейские»  и «азиатские» черты (отсюда  само понятие «евразийство»), но эти черты в России превратились в синтез, т. е. в нечто новое и самобытное, что не сводится к простой комбинации заимствований.  

 

 Это новое и самобытное  начало образует особую систему  координат, в которой только  и следует рассматривать историю  России и русского народа. Евразийцы  развили славянофильские интуиции, и особенно концепцию Константина  Леонтьева о сущности России  как наследнице византизма, и  выдвинули теорию «русской цивилизации».  

 

 Если рассматривать Россию  не как страну, а как цивилизацию,  то идея выделения в ней  западных и восточных черт  отпадает сама собой. Появляется  набор оригинальных критериев  и оценок, понятных только в  пространстве русского общества.  

 

 А различие и многообразие  культурных и этнических форм  на протяжении российской истории  прекрасно объясняются в этом  случае тем, что речь идет  именно о цивилизации, допускающей  широкий спектр идентичностей,  сменяющих друг друга во времени  или сосуществующих в рамках  «большого пространства» и имперской  идеи». «Попробуем сформулировать: империя — это политико-общественное  культурное образование, предназначенное  историей для введения в подзаконное  и цивилизационное пространство  разноплеменных и разноконфессиональных народов» . Более того, сама идея империи — это не практика азиатской деспотии или сталинского тоталитаризма, а европейский продукт. Европа — это объединение диких племен в империю, это эволюция от восточной азиатской деспотии к европейскому культурному централизму.  

 

 Соответственно, если рассматривать  Россию как страну, принадлежащую  западной цивилизации, то её  империализм становится нормой  и закономерностью. Евразийцы  поставили перед своим историко-философским  и идеологическим движением задачу  разработать методологические основы  такого цивилизационного подхода,  и сделали на этом пути много  открытий в области географии  (П. Савицкий), лингвистики (Н. Трубецкой), истории (Г. Вернадский, Л. Гумилев), правоведения (Н. Алексеев), культурологи (П. Сувчинский), философии (Л. Карсавин) и т.д.  

 

 Можно выделить следующие  особенности «русской цивилизации»:  

 

 содержательное мессианство  (бытие ради реализации замысла  Бога);

вера как главная опора характера  русского народа;

верность традиции и истории (верность устоям, преданию, шествие «путями  святых богоносных отцов»),

концептуальная идея правды, истины и справедливости (русская идея)

соборность (целостность, народной, общественной, и государственной жизни),

жертвенность, самоотдача и альтруизм;

созерцательность, духовность и эсхатологическая (эсхатоло́гия—система религиозных взглядов и представлений о конце света, искуплении и загробной жизни.) парадигма мышления;

готовность к самоосуждению, раскаянию, преувеличение своих слабостей  и ошибок;

державность, государственность (государство как ценность).  

 

 Видный русский писатель  Александр Солженицын писал: «Отсюда  и пословицы (жизненные правила!  законы поведения), подобные таким:   

 

 Бедность — не порок.  

 

 Покорись судьбе — и беда  покорится.  

 

 Больше горя — ближе к  Богу.  

 

 Терпение лучше спасения» .  

 

 Эти начала и правила социального  устройства можно встретить на  самых разных этапах русской  истории. Каждое из них, будучи  в своей основе положительным,  может обнаруживать и отрицательные  стороны. Чрезмерная мечтательность  в осуществлении эсхатологических  проектов заставляет пренебрегать  рациональным социальным устройством  бытия, порождает безразличие  к материальным аспектам жизни.  Мессианское начало развивает  чувство горделивого превозношения  над другими народами и амбиции  мирового лидера, неподкрепленного  реальными позитивными достижениями  в мировой политике и экономике.  «Национальная надменность, заносчивость, дико не соответствующая нынешнему  реальному жалкому состоянию  нашего народа» .  

 

 Целостность и авторитарность  государственной политики , поставленная во главу угла, препятствует развитию индивидуального начала, тормозит творческое развитие личности. «Сюда примыкает и вековое отчуждение нашего народа от политики и от общественной деятельности» . Принцип справедливости, особенно в экономике или общинном хозяйстве, сдерживает дух индивидуального предпринимательства, (дух капитализма) немыслимого без определенной доли авантюризма и эгоизма. Преданность традиции подчас заставляет отворачиваться от социальных, информационных и технических инноваций, порождает в жизни народа мертвый консерватизм. Излишняя жертвенность приводит к пассивности, к «женскому» восприятию жизни, общества и истории. Созерцательность, вырождаясь, превращается в лень.  

 

 Государственный централизм  как высшая ценность воспитывает  в человеке раболепие и чрезмерную  покорность власти.  

 

 О двойственности и антиномичности характера (сложности характера, представляющей собой многоаспектный феномен. Антиномия как единство двух противоречащих друг другу, но одинаково обоснованных суждений находит свое выражение в культуре – ред.) русского народа пишет философ Николай Бердяев: «Два противоположных начала легли в основу формации русской души: природная, языческая дионисическая (Дионисизм означает освобождение беспредельного влечения, взрыв необузданной динамики животной и божественной природы; поэтому в дионисийском хоре человек появляется в образе сатира, сверху — бог, снизу — козёл - ред) стихия и аскетически-монашеское православие.  

 

 Можно открыть противоположные  свойства в русском народе: деспотизм,  гипертрофия государства и анархизм  вольность; жестокость, склонность  к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт» . В подтверждение наших исследований, продолжая анализ двух типов психологии русского человека, приведем пространные размышления великого русского писателя Федора Достоевского: «Тут являются перед нами два народные типа, в высшей степени изображающие нам весь русский народ в его целом. Это, прежде всего, забвение всякой мерки во всем (и, заметьте, всегда почти временное и преходящее, являющееся как бы каким-то наваждением).  

 

 Это потребность хватить  через край, потребность в замирающем  ощущении, дойдя до пропасти, свеситься  в нее наполовину, заглянуть в  самую бездну и — в частных  случаях, но весьма нередких  — броситься в нее как ошалелому вниз головой. Это потребность отрицания в человеке, иногда самом неотрицающем и благоговеющем, отрицания всего, самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей ее полноте, перед которой сейчас лишь благоговел и которая вдруг как будто стала ему невыносимым каким-то бременем.  

 

 Особенно поражает та торопливость, стремительность, с которою русский  человек спешит иногда заявить  себя, в иные характерные минуты  своей или народной жизни, заявить  себя в хорошем или в поганом. Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть — тут иной русский человек отдается почти беззаветно, готов порвать все, отречься от всего, от семьи, обычая, Бога. Иной добрейший человек как-то вдруг может сделаться омерзительным безобразником и преступником, — стоит только попасть ему в этот вихрь, роковой для нас круговорот судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения, так свойственный русскому народному характеру в иные роковые минуты его жизни. Но зато с такою же силою, с такою же стремительностью, с такою же жаждой самосохранения и покаяния русский человек, равно как и весь народ, и спасает себя сам, и обыкновенно, когда дойдет до последней черты, то есть когда уже идти больше некуда» . Все эти особенности могут проявляться и как достоинства русского человека, и как недостатки. Но и в том и в другом случае они вытекают из общего цивилизационного настроя, присущего только данному русскому культурно историческому типу.