Политическое насилие

- восстание; 

- гражданская война;  

- партизанская война;  

- переворот; 

- терроризм; 

- репрессии.

Как отмечалось выше, виды и формы политического насилия  тесно между собой связаны, могут  переходить друг в друга, оказывать  сильное взаимное влияние.

Как мы уже отмечали, существуют разнообразные средства власти, способы достижения целей  в политике: стимулирование, авторитет, принуждение и т.д. Каковы место  и роль насилия среди них? На наш  взгляд, они определяются спецификой насилия как средства политической власти.

Политическая деятельность, в ходе которой применяется насилие, отличается особой непредсказуемостью. Насилие трудно контролировать, ограничивать определенными рамками (масштабами, объектами и т.д.), строго дозировать. Часто в истории попытки ограничить насилие оказывались неудачными. Так, лидеры якобинцев надеялись, что  период репрессий будет непродолжительным, и за ним последует «золотой век» Франции. В действительности «золотой век» так и не наступил, несмотря на террор, длившийся почти год.

Руководители большевиков  были уверены в легкой победе над  царизмом, который они сравнивали с прогнившей стеной, способной рухнуть  от одного удара. Они многократно  повторяли, что применение ими насилия  в ходе революции носит временный  характер. Ленин писал: «Нет сомнения, что без этой черты, - без революционного насилия, - пролетариат не смог бы победить, но также не может быть сомнения и в том, что революционное насилие представляло из себя необходимый и законный прием революции лишь в определенные моменты ее развития, тогда как гораздо более глубоким, постоянным свойством этой революции и условием ее побед являлась и остается организация пролетарских масс, организация трудящихся».[19]

Эти слова были сказаны  в марте 1919 г. в разгар кровопролитной гражданской войны. В феврале 1920 г. Ленин повторил ту же мысль: «Мы  говорим, что применение насилия  вызывается задачей подавить эксплуататоров, подавить помещиков и капиталистов; когда это будет решено, мы от всяких исключительных мер отказываемся. Мы доказали это на деле».[20] На деле даже после окончания гражданской войны террор продолжился, хотя в других формах.

Трудно поверить, что лидеры армянского освободительного движения в 1988 г. предвидели, что политическая конфронтация в Карабахе выльется в  сумгаитские и бакинские погромы, кровопролитную войну. Гражданская война в бывшей Югославии, отголоски которой слышны до сих пор, началась в 1991 г. с отдельных стычек в Словении и Хорватии.

Политическое действие, сопровождающееся насилием, характеризуется  не только неконтролируемой эскалацией физического принуждения, но и непредсказуемыми изменениями формулировок целей. Когда  британские войска были введены в  Северную Ирландию в 1969 г., перед ними стояла задача обеспечить в регионе  стабильность, безопасность всех граждан, включая католиков. Однако постепенно армия стала восприниматься как  сила, враждебная ирландскому населению  Ольстера, что вылилось в многолетнее  вооруженное противоборство, стоившее жизни более 3 тыс. человек.[21]

Столь же неожиданную  эволюцию претерпела гуманитарная миссия ООН в Сомали в 1992-1995 гг. Начавшаяся как попытка спасти сомалийцев от голода, операция «Возрождение надежды» изменила свой характер после того, как «голубые каски» ввязались в  гражданскую войну в Сомали. В  результате погибло более ста  ооновских и американских солдат и несколько тысяч сомалийцев (спасаемых от голода!), и к весне 1995 г. ООН была вынуждена прекратить операцию.[22]

Чем вызвана непредсказуемость  насилия?

Как известно, мотивы политической деятельности могут иметь  разную степень рациональности, т.е. осознанности субъектом своих интересов  и целей, обоснованности выбираемых средств действия. М. Вебер, наряду с целенаправленным действием, говорил об аффективном, т.е. обусловленном эмоциональным состоянием индивида.[23] В чистом виде указанный тип политического поведения встречается редко. Целерациональное действие всегда сопровождается определенным эмоциональным настроем, не осуществляется бесстрастно. Однако и импульсивное поведение не осуществляется бессознательно. Правильнее было бы говорить о сужении контроля над ним со стороны сознания.[24]

Что касается политической деятельности, связанной с насилием, то она, как никакая другая, отличается высокой эмоциональной напряженностью, насыщенностью.

Ж.Пикте пишет о психологическом состоянии участников боевых действий: «Конфликт – это время параксизмов и кризисов. Сражающийся солдат – это не человек в его обычном состоянии. Рядом с ним погибли несколько его товарищей, другие ранены и умирают. В любой момент может начаться неожиданная атака. Может быть, он идет прямо в засаду. Он боится всех, кого не знает, и никому не доверяет. Все его существо готово к обороне и возмездию, т.е. к насилию. Более того, во время военных действий кажется, что человеческая жизнь не представляет большой ценности. Трудно ожидать, что при таких обстоятельствах солдат всегда будет вести себя разумно и сдержанно».[25]

Сказанное, на наш  взгляд, вполне подходит и к другим формам политического насилия. Так, в Кентском колледже (США) в мае 1970 г. подразделения национальной гвардии  получили приказ прекратить студенческие волнения. Командование первоначально  не предполагало применять оружие против демонстрантов. Однако в результате нервного напряжения, возникшего в  ходе противостояния между студентами и солдатами, последние открыли  огонь, опасаясь атаки со стороны  экстремистов в рядах манифестантов. Четверо студентов были убиты.

Угрожающие действия толпы, осаждавшей телецентр в Останкино 3 октября 1993 г., привели к тому, что  бойцы спецназа, защищавшие здание, открыли беспорядочную стрельбу, в результате чего было много убитых и раненых.

Конечно, в политических системах, отличающихся широким применением  насилия во властных отношениях, его  масштабы могут со временем сокращаться. Объекты власти, боясь репрессий, способны подчиняться без актуального  использования насилия, под воздействием своеобразного «остаточного эффекта» физического принуждения.

Так, в тоталитарных режимах масштабы террора постепенно снижаются. На наш взгляд, при этом действует следующий механизм: непосредственное (прямое) насилие вызывает страх, который  ослабляет сопротивление объекта; дополнительное насилие вызывает еще  больший страх, который вместе с  физическим устранением активистов обусловливает прекращение сопротивления, что дает возможность субъекту власти ограничиться угрозой насилия и  сократить объем его реального  использования.

Последнее означает достижение политическим режимом максимальной стабильности. Однако насилие продолжает применяться. В связи с этим мы считаем не вполне корректной точку  зрения Г.В. Каменской и А.Н. Родионова, согласно которой террор не является системообразующим признаком тоталитаризма. Они аргументируют ее тем, что  в СССР, например, после смерти Сталина  террор практически сошел на нет.[26]

На самом деле террор не сошел на нет. Преследования интеллигенции, священнослужителей, активистов национальных движений отличают внутреннюю политику режима и после 1953 г.[27] Более того, репрессии и террор, хотя и не в тех масштабах, не могли не продолжаться, т.к. без них невозможно обеспечить принудительную лояльность части населения (оно перестает бояться). Характерно, что в периоды, когда возрастают сомнения в готовности властей применить насилие, резко активизируются антисистемные выступления («хрущевская оттепель», «перестройка» Горбачева).

Насилие, как уже  неоднократно отмечалось, в качестве политического средства отличается конфронтационностью. Политическая власть представляет собой систему связей, отношений между ее субъектами и объектами. При этом стороны властных отношений одновременно взаимополагают и взаимоотрицают друг друга, находясь в состоянии противоречивого единства.[28] Вместе с тем формы властных отношений различаются между собой с точки зрения диалектики полагания и отрицания: от власти, в которой одна или обе стороны стремятся к полному отрицанию противоположностей, до власти, в которой стороны имеют тенденцию к единству. [29]

Насилие, примененное  хотя бы однажды, значительно сокращает  пространство для политического  маневра, компромиссов. Зерна взаимной ненависти, посеянные в ходе гражданской  войны между кланами Севера и  Юга Йемена в начале 1960-х гг., дали трагические всходы через 30 лет, когда Северный и Южный Йемен вновь объединились в единое государство. В 1993 г. произошли бои между вооруженными силами северян и южан, которые завершились поражением последних и взятием Адена.

В Никарагуа, несмотря на прекращение гражданской войны  в начале 1990-х гг., по-прежнему происходят эпизодические столкновения между сандинистами и их противниками. В Кампучии под контролем ООН в мае 1993 г. были проведены парламентские выборы, которые должны были положить конец многолетней гражданской войне. Однако это не принесло стране желаемого мира. Полпотовская группировка «красных кхмеров» продолжала активные действия против властей Пномпеня, которые, в свою очередь, не желали идти с ней на какие-либо компромиссы. Столь же тяжело идут процессы национального примирения в Сомали, Руанде, Гаити и т.д.

Конфронтационность некоторых лидеров современной Чечни, которая находит поддержку части населения республики, в значительной степени объясняется последствиями насилия, примененного против чеченского народа в 1944 г., когда он, как и некоторые другие народы Северного Кавказа, был депортирован. Память об этой трагедии на долгие годы сформировала в народном сознании стереотипы восприятия России как «враждебной силы», «агрессора». Этот стереотип подкрепляется и воспоминаниями о более давних событиях – «кавказской войне» XIX в.

Насилие как средство в политике отличается тем, что оно  способствует распространению в  обществе автократических тенденций. Государства, пережившие сколько-нибудь значительные насильственные конфликты, характеризуются ужесточением политических режимов. С. Хантингтон, проанализировав период с 1860 по 1960 гг., подсчитал, что вооруженные восстания почти никогда не приводили к установлению демократических режимов. Это дало возможность Хантингтону сделать вывод о том, что «правительства, созданные насилием, управляются с помощью насилия». [30]

Исторический опыт показывает, что насилие, проложившее  дорогу к власти определенной группе людей, всегда ведет к более или  менее длительному периоду несвободы, террора, преследований. Диктатуры  возникли после трех наиболее известных  революций (Английской XVII в., Французской XVIII в. и Российской 1917 г.). Победы вооруженного национально-освободительного движения в Латинской Америке в XIX в. лишь усилили авторитарные режимы на континенте.

События, происходящие на территории бывшего СССР, также  подтверждают эту закономерность. Политические режимы, установленные в результате вооруженных конфликтов в Приднестровье, Абхазии, Таджикистане, носят явно авторитарный и даже полукриминальный характер. Беззакония, репрессии, разгул преступности, отличающие общественно-политическую жизнь в этих регионах, создают серьезные препятствия на их пути к гражданскому обществу и правовому государству. [31]

Почему насилие  автократично ?

Прежде всего, насилие  обладает инерционностью, способностью превращаться в традицию политической жизни, вытесняя ненасильственные формы  и методы политической деятельности, присущие демократии. Там, где насилие доказало свою действенность, например, при отделении от какого-то государства (Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье), при захвате власти (Россия, 1917 г., Никарагуа, 1979 г.) возникает соблазн использовать его и в дальнейшем для других целей.

Развивается, по выражению  К. Каутского, «казарменное мышление». Его составляет убеждение в том, «будто голое насилие является решающим фактором во всемирной истории, будто  достаточно овладеть необходимой силой  и беспощадностью, чтобы осуществить  все, что угодно». [32]

Т. Гурр пришел к выводу о том, что совершение определенных политических актов приводит к ожиданию такого рода актов, к возрастанию их нормативного оправдания. [33] Чем обычнее насилие, тем большее количество людей в него вовлечено.

Следует оговориться, что объектом подражания, повторения является чаще всего не любой политический акт, а успешный. Демонстрационным эффектом успешного насилия, на наш взгляд, объясняется попытка левотеррористических организаций на Западе в 1970-е – 1980-е гг. использовать в своей практике опыт эффективного национально-освободительного движения в развивающихся странах. [34]

На наш взгляд, не является случайным, что после  начала военных действий в Чечне (декабрь 1994 г.) правительство Турции предприняло наступление на курдских повстанцев (март 1995 г.). Таким же образом  акция Ш. Басаева в Буденновске  отозвалась эхом террористических актов  в Германии и Японии. И в первом, и во втором случае сработал эффект подражания.

То, что насилие  может стать нормой политической жизни, привычкой, хорошо видно из современной  истории России. Первые столкновения сотрудников милиции и оппозиционных  демонстрантов в феврале 1992 г. вызвали  бурю протеста. Майские беспорядки 1993 г., гораздо более кровопролитные, уже не произвели шока в массовом сознании. За уличными боями октября 1993 г. уже наблюдали тысячи «зевак», которые воспринимали происходившую  трагедию просто как зрелище.

Широкое использование  насилия во внутриполитических конфликтах может спровоцировать приход к власти или усиление позиций сторонников  более жесткой политической линии, как в среде правящей элиты, так  и оппозиции (путем военного переворота, например).

Насилие представляет опасность для демократических  институтов еще и потому, что в  конечном итоге требует перестройки  всей социальной, экономической, политической системы. Общество начинает как бы обслуживать принудительную функцию государства. В случае угрозы извне или острого внутриполитического противоборства в экономике вводится особый режим, отменяются или приостанавливаются некоторые фундаментальные права и свободы и т.д. Все это оправдывается необходимостью борьбы против "«внутренних и внешних врагов».

Таким образом, практика насилия содержит в себе потенциал  автократизма, который воплощается в недемократической, квазитоталитарной структуре нелегальных организаций, а затем в формах и методах деятельности политического режима, устанавливаемого насильственным путем. Насилие, систематически применяемое против оппозиции, также способно вызвать в конечном итоге деформацию политической системы, усилить в ней авторитарные тенденции.