Политическое насилие

Одной из главных  причин провала первой «чеченской кампании»  являлась как ее непопулярность в  общественном мнении страны, так и  недоверие значительной части населения  к политическому руководству. В  январе 1995 г.(в разгар войны) 71% россиян выразили отрицательное отношение к введению войск в Чечню. Более того, 74% опрошенных считали несправедливым отдавать под суд военнослужащих, отказывающихся участвовать в военных действиях в Чечне.[49]

Таким образом, отсутствие легитимности снижает эффективность  насилия

по следующим  причинам:

а) непосредственные исполнители насильственных акций, не уверенные в

законности своих  действий, не смогут их адекватно осуществлять;

б) нейтральная или  симпатизирующая часть общества может отказать в поддержке и  предпринять действия, ослабляющие  эффект насилия (акции протеста, дезертирство и т.д.);

в) объект насилия, рассматривающий направленные против него меры как незаконные, будет  противодействовать им более энергично.[50]

В-третьих, эффективность  насилия зависит от владения субъектами политики искусством использования  этого властного средства. Оно, на наш взгляд, предполагает:

А. Гибкое сочетание различных средств достижения целей в политике. Практика показывает, что действия субъектов политики тем успешнее, чем более разнообразный арсенал средств они используют.

Если быть реалистами в оценке эффективности насилия, то нельзя не обратить внимание на тот факт, что современные достижения в области массовой коммуникации, технической оснащенности насилия, технологии социального контроля повышают потенциал этого вида насилия. Систематическое, грубое насилие способно создать такую атмосферу всестороннего страха, которая парализует волю к сопротивлению, порождает своеобразную трансформацию сознания.

У объекта насилия  формируется привычка к подчинению репрессивной власти. Ж. Желев так характеризует процесс перехода внешних санкций во внутренние побуждения под воздействием насилия: «Тоталитарное государство доводит террор и контроль до такой всеохватности и совершенства, что каждый гражданин поступает именно так, как оно хочет. И гражданин привыкает к тому, что веления государства – самые правильные, и всегда соглашается с ними, не задумываясь над тем обстоятельством, что ему не дозволяется поступать по-другому. В конце-концов он начинает внушать себе, что поступает так добровольно настолько, насколько можно согласовывать добровольность и принуждение».[51]

Человек, поставленный в экстремальную ситуацию выживания, может убеждать себя в том, что  если он не будет сопротивляться, то выживет (даже если это абсурдно). Отсюда поразительная покорность и даже фаталистичность жертв массового  террора (например, евреев во время  холокоста).

Более того, возникает  труднообъяснимое психологическое  сближение жертвы с палачом. Есть примеры, когда узники лагерей смерти приспосабливали свои ценности к  мировоззрению эсэсовцев, пытались подражать им.[52] Специалистами в области терроризма выявлен так называемый «стокгольмский синдром», при котором у заложников появляется ощущение некоторого единства с террористами.[53]

Парализующий эффект массового насилия состоит в  непредсказуемости его выбора. В  условиях тоталитаризма жертвой  террора может оказаться любой. Поэтому даже в окружении Сталина  всеобщий страх мешал оппозиционерам объединяться: каждый думал, что другой более лоялен вождю и донесет  на него.[54]

Таким образом, насилие  как таковое более эффективно в качестве средства власти, чем  это принято обычно считать. Режим, опирающийся преимущественно на насилие и не имеющий достаточной  легитимности, в состоянии существовать достаточно долго.

Б. Эффективность насилия также зависит от способности его субъектов учитывать социальные условия, в которых им приходится действовать. К ним относятся:

1.      специфика политической системы, степень ее стабильности;

2.      особенности социальной структуры (состав, профиль и т.д.);

3.      характер ценностно-нормативной системы (интегрированность, господствующий тип политической культуры, особенности национального сознания и др.).[55]

Очевидно, что политические системы, переживающие внутренний кризис, более уязвимы для антисистемного насилия. Это, в частности, объясняет  беспрецедентный успех (военный  и политический) террористической акции  в Буденновске в июне 1995 г. Внутренний раскол в правящей элите, ослабление суверенитета государства заставили  правительство России, по сути, капитулировать перед террористами.

В. Чтобы быть эффективным, использование насилия должно быть, на наш взгляд, подчинено принципам логичности и последовательности. Любые крайности, резкие переходы от жестоких репрессий к мягкой, либеральной политике и обратно как правило, ослабляют политический режим.

Анализ политической жизни различных государств показывает, что наиболее стабильными кажутся  либо те из них, в которых насилие  систематически применяется в широких  масштабах (при наличии легитимности), либо демократические режимы, где  используются мягкие меры подавления экстремистских выступлений.[56]

Это объясняется  тем, что систематические последовательные репрессии, разветвленная система  слежки, характерные для тоталитарных режимов, лишают оппозицию каких бы то ни было шансов на организованные действия. Поэтому крушение тоталитарных режимов за редким исключением связано или с внешним поражением, или со смертью вождя, или с расколом праваящей элиты и другими приичинами, но не с массовым оппозиционным насилием.

С другой стороны, в  демократических государствах, где  политические решения принимаются  в результате компромисса между  основными политическими силами, рядовые граждане имеют возможность  оказывать влияние на политическую элиту благодаря использованию демократических процедур.

Поэтому политический вес «непримиримой оппозиции» в  демократических государствах невелик. Большинство участников политического  процесса не испытывают необходимости  обращаться к насилию для достижения своих целей.

Г. Важное значение для эффективности насилия имеет соблюдение самой меры насилия. Существуют границы, за которыми насилие перестает быть функциональным.

В связи с этим можно говорить о двух случаях  несоблюдения меры насилия: а) чрезмерном и б) недостаточном.

В первом случае речь идет о превышении допустимых границ насилия, что приводит к деструктивному эффекту, обратным результатам. Так, чрезмерная жестокость, грубая сила, используемые против ненасильственных, мирных форм политического участия, отталкивает  общественное мнение, лишают власть поддержки. Некоторые экстремистские группировки  намеренно провоцируют правительство  на «чрезмерную реакцию», неадекватно  жестокие репрессии против оппозиционных  выступлений, чтобы дестабилизировать  обстановку.

Цели провоцирования состоят в том, чтобы: а) вызвать  массовое возмущение по поводу неоправданной  жестокости властей; б) породить сочувствие к группам, инициирующим беспорядки и насилие; в) привлечь внимание к  антиправительственным группировкам, сделать их известными широкой общественности; г) нанести ущерб авторитету властей.[57]

Обратного рода действия – связанные с недостаточным  использованием насилия для достижения намеченных результатов – также  могут иметь место в политической практике. Они, как правило, вызваны  ограниченностью политического  и военно-технического потенциала тех  сил, которые совершают политические действия.

Уровень применяемого насилия не соответствует масштабу политических задач, которые перед  ними стоят. Так, власти могут быть не в состоянии подавить оппозиционные выступления, угрожающие стабильности политического режима. Это может быть следствием раскола в вооруженных силах и правоохранительных органах, плохого управления ими, их слабой подготовленности, технической оснащенности. (Примером могут быть действия московской милиции 3 октября 1993 г.).

Часто решающее значение для эффективности внутриполитического  насилия имеют внешнеполитические факторы. Экономическая, военно-техническая, дипломатическая и иная поддержка, которую получают те или иные политические силы извне, могут обеспечить им преимущество в насильственном противоборстве с  оппонентами (Венгрия, 1956 г., Доминиканская  республика, 1965 г., Приднестровье, 1992 г., Абхазия, 1993 г.).

Если подвести итоги  нашему анализу эффективности насилия, то можно сделать следующие выводы.

Прежде всего, насилие, в целом, можно оценить как  политическое средство довольно низкой эффективности. Во-первых, дорогостоящий  характер насилия приводит к тому, сто за результаты, которые достигаются  с его помощью, приходится платить  высокую социальную цену.

Во-вторых, непредсказуемость  и слабая управляемость насилия  обусловливают, как правило, лишь частичное  совпадение поставленных перед ним  целей и достигнутых результатов. При этом чаще всего фундаментальные  цели остаются недостижимыми.

В современных условиях с помощью террора решались и  решаются конкретные задачи, связанные  с устранением отдельных политических противников, в том числе высокого ранга (убийство Троцкого в 1940 г., Президента Шри-Ланки Р. Премадасы в 1993 г. и др.). Насилие позволяет добиться отдельных политических результатов (освобождения политзаключенных, частичных политических уступок, замены некоторых лиц в истэблишменте и т.д.), которые, правда, не вносят принципиальных изменений в систему властных отношений.

В то же время насилие  ни в коей мере не является средством  окончательного решения той или  иной проблемы.

Франции, как и  другим западноевропейским странам, удалось  сформировать правовое государство  и гражданское общество, в котором  обеспечивается высокий уровень  благосостояния для большинства  граждан, только во второй половине XX в., благодаря десятилетиям медленных, ненасильственных реформ.

Историческую судьбу якобинской диктатуры разделили  и большевики, успешно захватившие  власть в 1917 г. Уже на второй год после  Октябрьской революции К. Каутский сделал важное пророчество о социальных перспективах насильственных преобразований в России, сравнив их с практикой  якобинцев. Он писал: «Само собой  разумеется, советский режим, подобно  французскому террору, пытается положить конец этим бичам – уничтожением спекулянтов, торговцев из-под полы, ростовщиков. Тогда их гильотинировали, теперь в моде расстрел. А результат  один. Естественный результат тот  же, что и в 1793 г.; растет премия за риск, взимаемая жульническим капиталом, и собственно повышается размер взяток, требуемых и получаемых новыми диктаторами  с неосторожных, попадающих в их сети…». Каутский подчеркивал, что большевики «отстояли себя персонально, но принесли в жертву свои принципы и этим проявили себя в качестве истинных оппортунистов. Большевизм победил в России, но социализм потерпел там поражение».[58]

Большевикам удалось  удерживать государственную власть более семидесяти лет, но основные положения  их программы оказались так и  не выполненными. Л. Холмс отмечает, что в СССР террор «уничтожил почти  полностью порядок и компетентность»  управления, а его размах «был признаком  провала режима даже с точки зрения его собственных чисто утилитарных  критериев».[59]

Таким образом, можно  констатировать конечную стратегическую низкую эффективность политического  насилия.

Знаменателен социальный крах и других тоталитарных режимов. Так, существующий в настоящее время  в КНДР режим, будучи способным обеспечить себя зерном только на 60%, вынужден тайно закупать рис у «врага № 1» (Южной Кореи).[60]Тяжелый социально-экономический кризис переживает и Куба.

Итак, насилие как  средство достижения политических целей  обладает рядом особенностей (дорогостоящий  характер; непредсказуемость; конфронтационность; автократизм), которые обусловливают его, в целом, низкую политическую эффективность.

Кроме того, результаты, полученные посредством насилия, чаще всего не совпадают с намерениями  субъектов политики, сопровождаются побочными, нежелательными эффектами. Наконец, масштабы политических задач, решаемых с помощью насилия, ограничиваются, в основном, тактическим уровнем  и достигают стратегического  уровня лишь при сочетании физического  принуждения с другими средствами.