Платон и его учение

А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?...

Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят... Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет.

И, наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражения в воде или в других, ему чуждых средах.

И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве, и оно же каким-то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узники видели раньше в пещере.

Вспомнив свое прежнее  жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?

А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то, как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен?...

Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?...А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время, — разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?...

Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, — это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль — коль скоро ты стремишься ее узнать, — а уж Богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея Блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

... не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине... А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя от божественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно и кажется крайне смешным? Зрение еще не привыкло, а между тем, прежде чем он привыкнет к окружающему мраку, его заставляют выступать на суде или еще где-нибудь и сражаться по поводу теней справедливости или изображений, отбрасывающих эти тени, так что приходится спорить о них в том духе, как это воспринимают люди, никогда не видавшие самое справедливость.

Всякий, кто соображает, вспомнил бы, что есть два рода нарушения зрения, то есть по двум причинам: либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты — на свет. То же самое происходит и с душой: это можно понять, видя, что душа находится в замешательстве и не способна что-либо разглядеть. Вместо того чтобы бессмысленно смеяться, лучше — понаблюдать, пришла ли эта душа из более светлой жизни и потому с непривычки омрачилась, или же, наоборот, перейдя от полного невежества к светлой жизни, она ослеплена ярким сиянием: такое ее состояние и такую жизнь можно счесть блаженством, той же, первой посочувствовать. Если, однако, при взгляде на нее кого-то все-таки разбирает смех, пусть он меньше смеется над ней, чем над той, что явилась сверху, из света.

Раз это верно, вот как  должны мы думать об этих душах: просвещенность — это совсем не то, что утверждают о ней некоторые лица, заявляющие, будто в душе у человека нет знания, и они его туда вкладывают, вроде того, как вложили бы в слепые глаза зрение.

А это наше рассуждение показывает, что у каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие, помогающее каждому обучиться. Но как глазу невозможно повернуться от мрака к свету иначе, чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться всей душой ото всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем, и есть благо. Не правда ли?

 

 

 

 

О Красоте и о любви

… Когда кто-нибудь смотрит  на здешнюю красоту, припоминая при  этом красоту истинную, он окрыляется, а окрылившись, стремится взлететь; но, еще не набрав сил, он наподобие  птенца глядит вверх, пренебрегая тем, что внизу, - это и есть причина  в его неистового состояния. Из всех видов исступленности эта - наилучшая уже по самому своему происхождению, как для обладающего ею, так и для того, кто ее с ним разделяет. Причастный к такому неистовству любитель прекрасного называется влюбленным. ("Федр")

Благодаря памяти возникает  тоска о том, что было тогда… Красота сияла среди всего, что там было; когда же мы пришли сюда, мы стали воспринимать ее сияние всего отчетливее посредством самого отчетливого из чувств нашего тела - зрения, ведь оно самое острое из них. ("Федр")

Не есть ли… любовь не что иное, как любовь к вечному  обладанию благом?…Ну, а если любовь - это всегда любовь к благу, …то  каким образом должны поступать  те, кто к нему стремится, чтобы  их пыл и рвение можно было назвать  любовью? Что они должны делать?

Они должны родить в прекрасном как телесно, так и духовно… Дело в том, Сократ, что все люди беременны  как телесно, так и духовно, и, когда они достигают известного возраста, природа наша требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может  только в прекрасном, но не в безобразном…

Те, у кого разрешиться  от бремени стремится тело… обращаются больше к женщинам и служат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрести бессмертие и счастье и оставить о себе память на вечные времена. Беременные же духовно… беременны тем, что как раз душе и подобает вынашивать. А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие добродетели. Родителями их бывают все творцы и те из мастеров, которых можно назвать изобретательными. Самое же важное и прекрасное - это разуметь, как управлять государством и домом, и называется это уменье рассудительностью и справедливостью.

… Он (человек-философ) радуется прекрасному телу больше, чем безобразному, но особенно рад он, если такое тело встретится ему в сочетании с  прекрасной, благородной и даровитой  душой: для такого человека он сразу  находит слова о добродетели, о том, каким должен быть и чему должен посвятить себя достойный  муж, и принимается за его воспитание. Проводя время с таким человеком, он соприкасается с прекрасным и родит на свет то, чем давно беременен. Всегда помня о своем друге, где бы тот ни был - далеко или близко, он сообща с ним растит свое детище, благодаря чему они гораздо ближе друг другу, чем мать и отец, и дружба между ними прочнее, потому что связывающие их дети прекраснее и бессмертнее.

Вот каким путем нужно  идти в любви - самому или под чьим-либо руководством: начав с отдельных  проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься  ради самого прекрасного вверх - от одного прекрасного тела к двум, от двух - ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь, наконец, что же это - Прекрасное. ("Пир")

 

 

Об Эроте как образе философа

("Пир")

… Эрот - спутник и слуга  Афродиты: ведь он был зачат на празднике  рождения этой богини; кроме того, он по самой своей природе любит  красивое; ведь Афродита красавица. Поскольку же он сын Пороса (богатство, изобилие) и Пении (бедность, нужда), дело с ним обстоит так: прежде всего он всегда беден и, вопреки распространенному мнению, совсем не красив и не нежен, а груб, неопрятен, не обут и бездомен; он валяется на голой земле, под открытым небом, у дверей, на улицах и, как истинный сын своей матери, из нужды не выходит. Но с другой стороны, он по-отцовски тянется к прекрасному и совершенному, он храбр, смел и силен, он искусный ловец, непрестанно строящий козни, он жаждет разумности и достигает ее, он всю жизнь занят философией, он искусный чародей, колдун и софист. По природе своей он ни бессмертен, ни смертен: в один и тот же день он то живет и расцветает, если дела его хороши, то умирает, но, унаследовав природу отца, оживает опять. Все, что он ни приобретает, идет прахом, отчего Эрот никогда не бывает ни богат, ни беден.

Он находится также  посредине между мудростью и  невежеством, и вот почему. Из богов  никто не занимается философией и  не желает стать мудрым, поскольку  боги и так уже мудры; да и вообще тот, кто мудр, к мудрости не стремится. Но не занимаются философией и не желают стать мудрыми опять-таки и невежды. Ведь тем-то и скверно невежество, что человек и не прекрасный, и  не совершенный, и не умный вполне доволен собой. А кто не считает, что в чем-то нуждается, тот и  не желает того, в чем, по его мнению, не испытывает нужды.

… Мудрость - это одно из самых  прекрасных на свете благ, а Эрот - это любовь к прекрасному, поэтому Эрот не может не быть философом, то есть любителем мудрости, а философ занимает промежуточное положение между мудрецом и невеждой.

 

Знание как припоминание

… Знание на самом деле не что иное, как припоминание: то, что  мы теперь припоминаем, мы должны были знать в прошлом… Но это было бы невозможно, если бы наша душа не существовала уже в каком-то месте, прежде чем родиться в нашем человеческом образе. ("Федон")

… если, узнав однажды, мы уже не забываем, то всякий раз мы должны рождаться, владея этим знанием, и хранить его до конца жизни. Ведь что такое знать? Приобрести знание и уже не терять его. А под  забвением… мы понимаем утрату знания… Но если, рождаясь, мы теряем то, чем владели до рождения, а потом с помощью чувств восстанавливаем прежние знания, тогда… "познавать" означает восстанавливать знание, уже тебе принадлежавшее. И, называя это "припоминанием",мы бы, пожалуй, употребили правильное слово. ("Федон")

Припоминать то, что там, на основании того, что есть здесь, нелегко  любой душе: одни лишь короткое время  созерцали тогда то, что там; другие, упав сюда, обратились под чужим  воздействием к неправде и на свое несчастье забыли все священное, виденное ими раньше. Мало остается таких душ, у которых достаточно сильна память. Они всякий раз, как  увидят что-нибудь, подобное тому, что  было там, бывают поражены и уже не владеют собой, а что это за состояние, они не знают, потому что  недостаточно в нем разбираются. ("Федр")

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Жил Платон  в древнегреческом  обществе.  Он был   философом  и  ученым и даже писателем. Жизнь Платона была посвящена учению, и познанию нового …… Философия Платона – объективный идеализм.  У Платона идеализм охватывает вопросы и о природе, и о человеке, и о душе человека, и о познании, и об общественно-политическом строе, и об языке, и об искусстве

- поэзии, скульптуре, живописи, музыке, - и о красноречии, и о воспитании. Если в целом греки были создателями как бы 'пробных систем' философии, то Платон создал 'пробную систему' идеализма. 

Философию Платон понимает как  учение о сущем, том что является постоянным в окружающем мире. Мир чувственных вещей непостоянен и изменчив: материальные вещи возникают и погибают, изменяются и движутся, в них нет ничего прочного и истинного. Постоянными, вечными и неизменными являются идеи материальных предметов. Вечна человеческая душа и она вспоминает, в течение жизни, что с ней было ранее. Знание- припоминание( того что было раньше).

Учения о государстве…..Идеальным государством по мнению Платона является , когда тот,кто обладает знаниями  должны править (философы). Дальнейшему отбору помогала система образования ,благодаря новой системе образуется три социальных класса , составляющие основу государства. Этими классами являются правители - философы, стратеги - воины, задача которых стоять на страже безопасности государства, ипроизводители-земледельцы и ремесленники, которые обеспечивают удовлетворение жизненных потребностей. Эти три сословия соответствуют в принципе трем частям души. У философов преобладает разумная часть души, у воинов определяющей частью души является воля и благородная страсть, у ремесленников и земледельцев преобладают чувственность и влечения, которые должны, однако, быть управляемыми, умеренными.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Список используемой литературы:

1. В.Ф.Асмус «Платон». М.: Мысль, 1975
2. Б.А. Введенская «Большая Советская Энциклопедия»