Учение Льва Толстого о непротивлении злу насилием

Размышляя над  противоположными натурами своего героя, Толстой записал в дневнике за 1895 г.: "…Думал о двойственности Нехлюдова. Надо это яснее выразить". В  романе это выражено с полной ясностью не только в рассуждениях о том, что в душе Нехлюдова жили два человека – духовный и животный, но и в глубоком анализе борьбы между ними. В нем, "как и во всех людях, было два человека", – утверждает Толстой. "Люди как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди".

 

 

 

 

 

 

 

 

 

3. Противоречия  теории

Россию всегда привлекала идеи свободы и демократия. И как рок преследовал ее генетически  заложенный испуг перед государственным насилием, хотя жесткое узурпаторство русского абсолютизма, а потом деспотизма часто по привычке воспринималось как данность, знакомая и понятная. Но это всего лишь мимикрия сознания – не более того. Поэтому разумное, но малознакомое государственное начало пугало свободный дух национальной вольницы, противоречиво и причудливо заложенной в ядро национального характера. И при этом – противоречие русской натуры – народ чтит сильное начало власти.

Какого же насилия  боится Россия, кто и что сформировали в ее народе исторический страх этого насилия? Обратимся к "чисто российской" философии "непротивления злу насилием", которая отразилась в учении Льва Толстого. Его и Федора Достоевского сегодня воспринимают на Западе не только как писателей-классиков мирового значения. Толстой признается мыслителем, выразившим, по мнению многих, суть русского характера и философию предопределенного уклада жизни человечества вне национальных и географических рамок. Герои его литературных произведений стали символами действительно русского характера, но его философия "непротивления злу насилием", по мнению Н. Бердяева, порой принимала уродливые антигосударственные формы. "Право и государство он считает организованным насилием, имеющим целью защитить своекорыстие, мстительные, порочные стремления. Патриотизм, любовь к Родине, по его учению, есть нечто "отвратительное и жалкое". В случае нападения на Родину, нужно отдать врагу все, что он отнимает. Пожалеть его за то, что ему не хватает своего, и он вынужден отбирать это у других. Философы Владимир Соловьев, Иван Ильин, Николай Лосский, труды которых популярны сегодня на Западе, видят в этих суждениях противоречия Толстого-писателя Толстому-философу, воспевшему в своих романах гордость русского народа, разгромившего Наполеона, добывшего победу, возможную благодаря героическому сопротивлению иноземцам не только армии, но и каждого россиянина.

В трудах философа Ильина мировоззрение Толстого даже умышленно переводится в плоскость  практического действия для наглядности  ошибок в суждениях писателя: "Когда злодей обижает незлодея и развращает душу ребенка, то это означает, что так угодно Богу; но когда незлодей захочет помешать в этом злодею, то это Богу не угодно. Но прав тот, кто оттолкнет от пропасти зазевавшегося путника, кто вырвет пузырек с ядом у ожесточившегося, кто вовремя ударит по руке прицелившегося... кто собьет с ног поджигателя,... кто бросится с оружием на толпу, насилующую девочку... Сопротивление злу силою и мечом допустимо не тогда, когда оно возможно, а когда оно необходимо". "Путь силы и меча, – говорит Ильин, – есть в этих случаях путь обязательный и в то же время неправедный... Только лучшие люди способны вынести эту несправедливость, не заражаясь ею, найти и соблюсти в ней Должную Меру, помнить о ее направленности и о ее духовной опасности и найти для нее личные и общественные противоядия".

Очевидно, что  трагедия Толстого – в расслоении его рефлексии: реалист в искусстве  и заблуждающийся мыслитель в  жизни. Утверждая необходимость  отдать все врагу в теоретических  размышлениях, он создает гениальный апофеоз мужественному и яростному сопротивлению народа пришедшим завоевателям.

"Вера, – говорил  Толстой, – есть сила жизни.  Если человек живет, то он  во что-нибудь верит. Если б  он не верил, что для чего-нибудь  надо жить, то он бы не жил".

Однако рационалистическая закваска немедленно заявляла о себе. Разве не известно, что вера "неразумна", что "неразумны и уродливы" ее ответы на вечные вопросы, что понятие  о Боге – это не более чем  понятие? И тогда все вокруг снова  умирало и вновь надвигался призрак самоуничтожения. В конце концов, эта напряженная борьба за смысл жизни оказалась небесплодной.

Выход был найден. Вера была принята как единственное решение. Однако с немалыми оговорками. Толстой желал, чтобы это было христианство. Но только свое, "самодельное"...

Это – целая  программа, которую Толстой позднее  и попытался реализовать, вполне в духе старого рационализма. Но каким образом подобный замысел  мог возникнуть у человека, посвятившего себя литературе?

Здесь небесполезно вспомнить о том пьедестале, на котором находились писатели России в XIX веке. Образованное общество, утратив в значительной своей части связь с Церковью, хотело видеть в литературе "учителя жизни". Гоголь и Белинский, Писарев и Чернышевский стали для многих своего рода пророками. Поэтому роль проповедника, которую Толстой-художник взял на себя после происшедшего в нем переворота, вполне соответствовала духу времени.

При этом он хотел  быть честным по отношению к "мужику", к его незатейливой органической вере, которая так восхищала писателя. И тогда он начинает эксперимент, правда немного двусмысленный. Чисто внешним образом входит в церковную жизнь: посещает храм, говеет, исповедуется, бывает у епископов и монахов. Но это вхождение было имитацией, почти игрой и дало обратный результат.

Писатель продолжает соблюдать посты, ездит в Оптину пустынь, где беседует со старцем  Амвросием. Но трещина не уменьшается, а, напротив, скорее превращается в  пропасть. Сначала Толстого неприятно  поражает государственность Церкви, частое упоминание за богослужением царствующих особ. Затем в нем вспыхивает возмущение против непонятного славянского языка. Но все это были лишь первые симптомы, предварившие полную неудачу эксперимента.

Лев Толстой  отказался от Церкви, но в сущности так и не узнал ее. Вникать в дух христианского подвижничества у него не было желания. Уже незадолго до смерти, когда он был у своего соседа по имению Митрофана Ладыженского, выяснилось, что ему незнакомо "Добротолюбие", классический памятник православной аскетики. Это тем более удивительно, что в этом обширном сборнике, создававшемся многие века, одно из центральных мест занимают нравственные вопросы, столь занимавшие Толстого. Не пошел Толстой и по пути своего современника, знаменитого хирурга Пирогова, который стал христианином, не утратив своих научных убеждений. Рационализм Толстого был старомодным. Он противился глубокой и сложной христианской мысли. Разум оставался для него "здравым смыслом". Писатель не замечал, что "здравый смысл" едва ли оправдает и ту "очищенную религию", создать которую ему хотелось.

Были ли в  то время церковные богословы, которые  смогли бы вступить в диалог с Толстым? Были. Но они принадлежали к другой культуре, во многом чуждой его привычному кругу. "Он сам, – вспоминает брат Софьи Андреевны, – сознавался в своей гордости и тщеславии. Он был завзятый аристократ и, хотя всегда любил простой народ, еще больше любил аристократию. Середина между этими сословиями была ему несимпатична". Но именно к этой "середине" и принадлежало духовенство.

Но ведь православная мысль не исчерпывалась в то время  лишь упрощенным школьным богословием. Уже были и Чаадаев, и Киреевский, и Хомяков. Еще в 1875 году Толстой  познакомился с Владимиром Соловьевым – восходящей звездой русской  религиозной философии. Он тоже прошел через неверие и духовный кризис, тоже искал смысл жизни, но исход его поисков был иным. Как и Толстой, он признавал права разума, но разума в гораздо более широком и емком смысле. И такой разум привел его к Церкви. Поэтому цель своих трудов Соловьев определял так: "Оправдать веру наших отцов, возведя ее на новую ступень разумного сознания". Разум стал не помехой, а помощником Соловьева в осмыслении веры.

Это уже потом  придумывались теории, по которым  нашествия Наполеона и других иностранных армий, стремление многих государств подмять под себя Россию на всем её историческом пути развития трактовались как упущенные шансы русских. По логике этих теорий, Франция, завоюй она Россию, принесла бы ей дух западной свободы и путь его развития. Но это – более чем заблуждение! Дух свободы Франции после разгрома наполеоновского нашествия поднял декабристов, а русская ментальность осталась там, где она и должна была быть – в России.

Между тем, утверждая  право врага на овладение территорией  соседа, Толстой проявляет исконную духовную двойственность русской интеллигенции, которая выражается в суждениях и других величайших классиков этой страны.

 

 

 

 

 

 

 

Заключение

В очерке о Льве Толстом Горький назвал его "озорником". Он утверждает, что Толстой выдавал  себя не за того, кем был на самом деле. Будучи язычником, Толстой представал перед людьми как христианский мыслитель – и не из-за лицемерия, а в ходе некой странной игры с самим собой и другими.

Тот же Горький  боготворил Толстого, но ненавидел  толстовство. Оно кажется ему фальшивым, надуманным и даже враждебным тому жизнелюбцу-язычнику, каким на самом деле был Толстой. В русской литературе эта мысль о том, что Толстой жил во вражде с собою, вообще-то мысль не новая. Устойчива характеристика Толстого: "…и в Толстом две души, одна – тайная, другая – для всех, и одна отрицает другую… Первая глубоко запрятана, а вторая на виду у всех".

Однако является ли подобная двойственность особенностью художника-мыслителя, обладающими всеми  чертами русского человека? На можем  ли мы ответить на этот вопрос однозначно? В самой действительности второй половины XIX века, как писал Толстой, не было ничего устойчивого. "Все – личности, семьи, семьи, общества, все изменяется, тает и переформировывается, как облака. И не успеешь привыкнуть к одному состоянию общества, как его уже нет, и оно перешло в другое". Зыбкая текучесть социальности сформировала личность Толстого, который опытом личной жизни и творчества свидетельствовал миру свой же тезис о том, что человек – не факт, а длящийся акт: человек "один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессмысленнейшее существо".

 

 

Список литературы:

1. Толстой Л.Н.  Полное собрание сочинений в  90 т. – М., 1953

2. Горький М.  Лев Толстой // Л. Н. Толстой  в русской критике: Сб. ст. – М.: Гос. изд-во худож. лит., 1952

3. Бердяев Н.  А. Судьба России. – М. 1990

4. Ильин И.  А. О сопротивлении злу силою. // Путь к очевидности. – М., 1993

5. Л. Н. Толстой  в воспоминаниях современников.  В 2-х томах. – М., 1978

6. Соловьев В.  Собрание сочинений. В 10-ти томах. – СПб., 1991

7. Харитонов  В.Л. Февральская революция в  России – знаковое событие  мировой истории XX века // Российский  исторический журнал, 2002, № 2,

8. Карамзин Н.М. Избранные  сочинения в двух томах. –  М.-Л.: Художественная литература, 1964.