Естественные и гражданские права человека

Естественные и гражданские права человека в теме реферата

Движение правозащитников в СССР возникло во второй половине 60-х годов и с самого начала имело стихийную (но достаточно отчетливо выраженную) антирегрессивную мотивацию. Оно формировалось в ответ на ресталинизацию внутренней жизни страны, которая раньше всего выразилась в подавлении независимого интеллектуального суждения (в публицистике, литературе, образовании, гуманитарных науках). Правозащитники вступались за преследуемых и тут же множили их число. Их поведение существенно отличалось от ранее известной России граждански-политической активности, которая всегда тяготела к выдвижению проспективных задач и миссий, к целевому и партийному сплочению.

а) В основе правозащитной практики лежало сугубо добровольное, нравственно  мотивированное решение. Ее индивидуальные участники были связаны лишь обычными узами дружбы, которые превращались сперва в контакты по распространению «самиздата», а затем в единение для коллективных жалоб, протестов и актов поддержки. В диссидентской среде господствовало принципиальное отрицание каких-либо подобий «демократического централизма» (устава и программ, подпольного штаба и ячеек). В жестоких и горьких испытаниях (под угрозой крушения жизненной карьеры, ареста или заключения в психлечебницу) отыскивалась форма коммуникации, адекватная задаче отстаивания права и оппозиционная по отношению к задаче завоевания и удержания власти.

б) Правозащитники конца 60-х – начала 70-х годов ввязывались в дело, не обладая ни юридическими познаниями, ни достаточной информацией о  международной практике защиты прав человека. Это было опытно-прецедентное продвижение от очевидностей правовой совести к безусловным основаниям интернациональной юридической  компетентности.

В 1965 г. пионер диссидентского просвещения  А.Есенин-Вольпин начал разъяснять всем, кто желал и имел мужество его слушать, «простую, но совершенно непривычную для советских людей мысль»: руководствуясь уважением к достоинству человека и естественным сознанием справедливости, «надо понимать законы так, как они написаны, а не так, как их трактует власть, и требовать их буквального выполнения».

Правозащитники ригористически использовали скудные гуманитарные пространства существующей конституции и само ее декларативное лицемерие. Через преследования и трагические ошибки наивности они подымались к развитому и дифференцированному правосознанию. Решающее значение имели при этом следующие, на опыте выстраданные установки:

(1) Защита прав ближнего – это этическая обязанность, ничем принципиально не отличающаяся от сострадания или участия, но в условиях крайнего беззакония приоритетная по отношению к последним.

Наследуя дореволюционному либерализму  в нравственном признании права, диссиденты 60-70-х годов пошли, однако, гораздо дальше, во-первых, в отвержении этатистских фетишей, во-вторых, в категорически-императивном толковании базисных прав личности.

Лидеры правозащитного движения умели действовать в духе «юридического рыцарства», как бы в соответствии с римской формулой «пусть погибнет мир, но восторжествует справедливость». Они не допускали возможности капитуляции перед резонами государственного блага и государственной целесообразности.

(2) Право независимого суждения (свобода совести, слова, обмена информацией) – это «право всех прав»: любые другие гарантированные государством личные правомочия являются обоснованными лишь в том случае, если оно уже предполагается.

Знаменитое «Обращение в ООН», подготовленное Инициативной группой защиты прав человека в 1969 г., видело корень деформации граждански-политической жизни в СССР в «нарушении одного из самых основных прав человека –  права иметь независимые убеждения  и распространять их любыми законными  способами.

Можно сказать, что авторы «Обращения»  действовали и проповедовали  в духе великого девиза Спинозы, выразившего  исходную мудрость эпохи борьбы за веротерпимость в Западной Европе: «Счастливо государство, где люди думают, что хотят, и говорят, что думают».

Правозащитное движение утверждало первоочередность гласности в гражданском опыте (первоочередность, под знаком которой  в 1985-1989 гг. будет развертываться перестроечный  процесс). В опытно-прецедентной последовательности правозащитной борьбы выявлял себя порядок осознания смысловой  целостности прав человека, известный  Западу со времен Локка: от пробудившейся совести – к свободному слову, а от него – к личной неприкосновенности и гарантиям социально-экономических возможностей.

(3) Первоначалом последовательного отстаивания права может быть лишь мирная петиционная практика, свободная от каких-либо партийно-политических пристрастий и апеллирующая ко все более широкому общественному мнению.

Логика развития правозащитного движения в СССР была логикой ненасильственных петиций и манифестаций (от «подписанства» осени 1968 г. до коллективных обращений к мировой общественности и демократическим правительствам осенью 1980 г.). Один петиционный шаг определял и подсказывал другой. Более того, сами правозащитные организации и центры формировались как свободные ассоциации на базе своеобразного петиционного братства (таковы уже упомянутая выше Инициативная группа (1969), Комитет прав человека в СССР (1970), Группа содействия выполнению хельсинских соглашений (1976) и др.).

(4) Гарантии соблюдения прав человека обеспечиваются национальным государством, но запрос на эти гарантии исходит не только от условий его существования; он порождается также потребностями выживания и цивилизационного самосохранения мирового сообщества.

Осознание космополитического измерения  прав человека (соответственно – возможности  не только просить, но и требовать  поддержки у демократического Запада) давалось российскому диссидентству  особенно трудно и утвердилось лишь после трагического 1968 года. Серьезное  содействие этому процессу оказало  подписание правительственной делегацией СССР Заключительного Акта хельсинских  соглашений (1975).

В шестидесятых годах обязательства  по правам человека, которые коммунистическая власть имела в отношении населения  собственной страны, тщательно замалчивались (соответствующие документы появлялись лишь в специальных изданиях, предназначенных  для узкого круга лиц). Заключительный Акт хельсинских соглашений был  опубликован в центральных газетах. У тысяч униженных и оскорбленных зародилась мысль о возможности  петиционных апелляций в международные  организации. Задачу решительного продумывания этой мысли взяли на себя лидеры московских правозащитников и прежде всего профессор Ю.Орлов. В правах, подразумеваемых гуманитарными  статьями Заключительного Акта, он увидел «минимальный международный  стандарт, минимальный норматив обращения  с гражданами, обязательный для всех правительств, подписавших Хельсинские  соглашения».

В 1976 г. в Москве возникла Группа содействия выполнению хельсинских соглашений во главе с Ю.Орловым; затем (в  течение полугода) аналогичные ассоциации образовались на Украине, в Литве, Грузии и Армении. Это было явочное утверждение  своего рода диссидентских конституционных  судов, действующих от имени мирового сообщества.

Хельсинские группы нашли активную поддержку на Западе; правозащитное  движение в СССР впервые сделалось  видимым для него. «Голоса из России» сообщили «второе дыхание» международным организациям по защите прав человека и немало способствовали тому, что к концу 70-х годов проблематика права заняла центральное место в западной политологии, а философско-правовая мысль Европы и Америки развернулась в сторону своего рода «деонтологического либерализма».

Но, может быть, еще более важным было то, что благодаря инициативе Ю.Орлова и его соратников правозащитное  движение в СССР впервые стало  по-настоящему видимым для себя самого. Хельсинские группы сделались центром  притяжения для всех форм граждански-правового  недовольства, начиная с возмущения положением политических заключенных  и преступлениями титулованных психиатров, кончая жалобами на отказы в выезде за рубеж и на незаконные исключения из колхозов. Можно согласиться с  Л.Алексеевой, утверждающей, что к 1979 г. в СССР начало вырисовываться «нечто вроде народного фронта под хельсинским  флагом».

Бытовало и бытует мнение, будто  российское диссидентство представляло собой движение гуманитарной интеллигенции, охватывавшее от силы несколько сот  человек (преимущественно москвичей). Мнение это ошибочно: оно не соответствовало  фактам, известным уже к концу 70-х годов, и было полностью опровергнуто исследованиями, проведенными в перестроечный  период. Как свидетельствует А.Рагинский, изучавший документы архивов ЦК КПСС по заказу Конституционного Суда Российской Федерации, только людей, выступавших с протестами и петициями по поводу незаконных арестов и бесчеловечного положения политзаключенных, в 1975-1985 было более тысячи. В тот же период в стране ежегодно появлялось по 10-15 тысяч антисоветских листовок. Что касается «профилактических бесед», которые в 1958-1985 гг. КГБ провел с советскими гражданами, значившимися в его картотеках под рубрикой «потенциальные диссиденты», то число их перевалило за полмиллиона.

А.Рагинский приходит к выводу, что известные в 70-х годах диссиденты-правозащитники были лишь вершиной огромного айсберга, подводное основание которого составляли миллионы людей, утративших идентификацию с режимом и испытывавших все более острое чувство несправедливости и бесправи. Стихийно, во множестве не связанных друг с другом точек, у представителей разных социальных слоев, нравственная совесть вызревала в совесть правовую.

Интерес к проблематике прав человека у верующих, притесняемых институтами  государственного атеизма, а также  внутри национальных движений всегда был в достаточной степени  «низовым». После 1978 года (время активизации  профсоюзов в Польше) в СССР наметилось низовое движение за социально-экономические  права. В итоге «среди арестованных по политическим мотивам более 40% приходилось  на рабочих, а вместе с технической  интеллигенцией и «белыми воротничками»  они составляли внушительное большинство» .

Есть основания утверждать, что  послехельсинкский период диссидентства зафиксировал структурные изменения массового сознания, затрагивающие фундаментальную проблематику правопонимания.

Общество стояло перед возможностью достаточно быстрого оформления граждански-политического  движения, родственного российскому  конституционному демократизму начала века. Возможность эта была ликвидирована  в конце 1979 г., когда правительство  нагло положило конец разрядке и  ввело войска в Афганистан. Деятельность хельсинских групп была пресечена  драконовыми мерами: в 1980-1981 гг. органы КГБ арестовали около 500 наиболее активных правозащитников. Однако ни для кого уже было не по силам вернуть страну в состояние политико-юридического безмолвия.

Участники правозащитного движения 60-70-х  годов (назову имена А.Амальрика  и П.Прыжова (Г.Павловского), Б.Шрагина и Г.Померанца, Е.Барабанова и В.Маленковича, Д.Дудко и А.Меня) выступили как инициаторы антитоталитарного правового просвещения. В кратких пособиях по процессуальному праву, в убийственных критических анализах брежневской конституции, но также во многих памфлетах и эссе, вовсе не принадлежавших к жанру правоведческой литературы, они впервые в истории СССР заговорили о гуманистическом и этическом достоинстве права, о первоочередной значимости цивилизованных презумпций и юрисдикций, о возможностях христианского (а значит и православного) обоснования правового ограничения существующей власти, о примате духовной свободы по отношению к любым другим формам жизненно-практической независимости.

Несмотря на суровые меры по пресечению «самиздата», манифесты разбуженного правосознания, выходившие из под пера диссидентов, инфицировали застойное  коммунистическое общество и вызывали многообразные творческие отклики  в легальной художественной литературе и публицистике, в социальном, этическом  и историко-философском исследовании.

Особую роль в этом процессе сыграли  выступления А.Д.Сахарова, где вся  проблематика оздоровления советского общества замыкалась на гарантии прав человека, а сами эти права принимались  в значении категорически обязательной ингредиенты мирового развития во второй половине ХХ столетия.

Начав с мужественного протеста против ресталинизации и с проповеди демократического социализма в духе Р.Медведева, А.Д.Сахаров к началу 70-х гг. определился на позициях открытого общества, принимающего аксиоматику базисных прав личности и обеспечивающего мирное слияние (конвергенцию) различных социально-экономических систем.

Политическая и экономическая  программа Сахарова абстрактна, а  в свете опыта последующих  двух десятилетий, пожалуй, даже наивна. Но огромной убеждающей силой обладает обосновывающая эту программу этико-социальная экспозиция (представление о известном порядке настоятельных общественных задач и предполагаемых ими условий).

Исходным мотивом всех рассуждений  А.Д.Сахарова можно считать острое беспокойство за судьбу человечества, стоящего перед опасностью ядерной  катастрофы, – этику ответственности перед бытием, выросшую из совести физика-атомщика.

Условием предотвращения ядерной  гибели является возможно более полное согласие, взаимопонимание и сотрудничество между различными обществами, входящими в мировое сообщество. Но согласие это немыслимо без устранения идеократий (режимов принудительного локального единомыслия), исключающих свободный обмен информацией, аргументированную дискуссию и поиски компромиссов. Но это означает, что вся задача выживания человечества (и как следствие – любая программа мирного улучшения его экономического, социального и культурного состояния) в качестве последней своей предпосылки подразумевает интеллектуальную свободу, развертывающуюся в систему неотчуждаемых прав.