Крестовый поход на Русь 1240 г

Крестовый поход  на Русь 1240 г. (организация и планы)

В 1240 г. после непродолжительного затишья на ливонско-новгородской границе  произошло несколько наступлений  крестоносцев на русские владения. Первое — поход шведов на р. Неву в июле, второе — захват Пскова объединенным войском дорпатского епископа, Ливонского ордена и северо-эстонских вассалов датского короля, третье — поход  ливонских рыцарей и, возможно, северо-эстонских  феодалов на земли води и строительство  крепости в Копорье зимой 1240—1241 г. и четвертое — поход в  Новгородскую землю до Луги, в котором  участвовали рыцари Ливонского ордена и подвластные им местные жители. Этот поход имел место не позднее  февраля 1241 г.  
Подобная ситуация не могла не привлечь внимания исследователей. При этом в историографии существуют две точки зрения. Согласно первой, папской курией было организовано общее наступление шведских, датских и ливонских (Ордена и дорпатского епископа) сил с целью захвата Новгородской земли и последующей католизации местных народов. Это мнение сложилось в прошлом веке в работах финских и русских историков и сохраняется в историографии вплоть до нашего времени. Особое обоснование оно получило в книге Г. А. Доннера. Он полагал, что оформление антирусского союза состоялось в июне 1238 г. в Стенби во время подписания договора между датским королем и магистром Ливонского ордена Германом Балке при активном участии папского легата Вильгельма Моденского. Там же в Стенби был запланирован совместный крестовый поход, осуществленный в 1240 г.  
С Г. А. Доннером были согласны многие советские историки, считавшие, что основной задачей примирения католических государств, борющихся в Прибалтике, было объединение их сил для завоевания русской земли и подчинения ее католической церкви. [190] 
По другой версии, походы не были организационно связаны между собой. Лидеры каждого из походов преследовали собственные интересы, не соотносясь с общими планами папства. Этой версии придерживались в начале XX в. Л. А. Арбузов и П. Остен-Сакен. В настоящее время ее разделяют Дж. Феннел и Э. Хеш. Сомневается в обоснованности первой точки зрения и Д. Г. Линд.  
Чтобы определить, какое из двух мнений ближе к действительности, рассмотрим события конца 30-х гг. XIII в. более подробно. Изучение источников показывает, что русское направление, при всей его важности, не было превалирующим в политике папства на берегах Восточной Балтики. Неточно высказывание Б. Я. Рамма о том, что конфликты среди завоевателей Прибалтики приобрели постоянный характер лишь после появления здесь Тевтонского ордена в 1237 г. Соперничество возникло уже в начале завоевания Восточноприбалтийского региона и, в определенной мере, поддерживалось самой папской курией. Последняя тем самым старалась не допустить установления единоличной светской и духовной власти рижского епископа во вновь покоренных землях, так как это сделало бы его весьма независимым правителем и ослабило бы непосредственное влияние папства в данном стратегически важном районе. Особенно после того, как в 1207 г. рижский епископ Альберт официально признал себя вассалом германского императора — постоянного соперника папской курии. Руководствуясь этими же мотивами, папа Иннокентий III поддерживал меченосцев в их претензиях на прибалтийские земли, а также практически признал епископа Эстонии независимым от рижской церкви. Кроме того, папа благосклонно относился к притязаниям на прибалтийские земли датчан, которые из-за сложностей внутри своей державы вынуждены были уступить пальму первенства в крещении и подчинении здешних народов бременскому архиепископу. Дания была нужна курии не только как противовес рижскому епископу в Ливонии, но и как союзник в противостоянии между папством и германским императором. Г. Глэске не без основания полагал, что уже в 1199 г. епископ [192] Альберт пытался найти поддержку против датчан у только что короновавшегося императора Филиппа.  
В 1204 г. папа даровал право лундскому архиепископу объявлять крестовые походы в Прибалтику, а в 1213 г. — назначать епископов для земель Сакала и Уганди (Унгавния) в Южной Эстонии, вызвав тем самым недовольство как рижского епископа, так и меченосцев. Не без согласия папы произошло и вторжение датчан в Северную Эстонию в 1219 г., за которым последовала открытая борьба за власть в регионе между Данией, с одной стороны, и рижским епископом и меченосцами — с другой. Пользуясь серьезными военными поражениями датчан в Европе, меченосцы сумели в 1225 и 1227 гг. захватить принадлежавшие Дании земли в Северной Эстонии вместе с крепостью Ревель (Таллинн).  
Возвращение Северной Эстонии датской короне было одним из условий, при котором Дания соглашалась на объединение Ордена меченосцев с Тевтонским. Вопрос же о слиянии Орденов обсуждался с начала 30-х гг. и возник потому, что меченосцы уже не справлялись с теми задачами, ради которых и был создан их Орден: удерживать в повиновении покоренные земли, вести завоевания новых территорий и охранять подвластные католической церкви владения от нападений извне. Орден меченосцев численно был невелик (одновременно не более 100—130 братьев-рыцарей). К тому же в конце 20-х годов начались противоречия внутри самого Ордена, приведшие его практически на грань распада. Сохранялась, кроме того, враждебность между меченосцами и ливонскими епископами, а также продолжались поземельные споры между разными правителями Ливонии. Состояние анархии еще больше усилилось действиями легата Балдуина Альнского (1230—1233 гг.). Складывалась весьма опасная ситуация, при которой католические власти региона в случае наступления русских и литовцев, поддержанных местными народами, не были бы в состоянии сохранить свои владения. Конкретным сигналом опасности стал удачный поход новгородцев против Дорпатского епископства в 1234 г. Притоку же свежих сил крестоносцев в Ливонию препятствовала [193] Дания, господствовавшая на море и возобновившая после потери Северной Эстонии практику задержания кораблей с крестоносцами в порту Любека, взятую на вооружение еще в начале 20-х гг.  
Таким образом, пришедшему на смену Балдуину легату Вильгельму Моденскому предстояло урегулировать внутренние раздоры в стане завоевателей Ливонии в первую очередь для сохранения позиций католической церкви в Восточной Прибалтике, а не для создания наступательного союза. Хотя легату удалось решить некоторые территориальные споры уже в 1234—1235 гг., поражение крестоносцев при Сауле, гибель большей части меченосцев 22 сентября 1236 г. и последовавшие за этим восстания куршей, земгалов и островных эстов показали, что удержать прибалтийские колонии можно лишь при наличии сильной военной организации. 
Ситуация для папы Григория IX осложнялась еще и тем, что он находился тогда в состоянии конфликта с германским императором Фридрихом II из-за Ломбардии. Посредником между ними был магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца, который ждал от папы буллу о соединении Орденов. Папа не мог прийти к окончательному решению без согласия Дании, поскольку не хотел терять ее как союзника в борьбе с императором, Дания же требовала за это возвращения ей Северной Эстонии. Рядом распоряжений, в которых папа приказывал легату Вильгельму Моденскому подготовить передачу эстонских земель датчанам, Григорий IX сумел склонить короля Вальдемара II к согласию на вхождение меченосцев в состав Тевтонского ордена. Однако, получив наследство меченосцев, тевтонцы не торопились делиться им с Данией. Дания требовала своего, жалуясь папе (и, может быть, не без основания) на то, что легат не проявляет достаточных усилий, чтобы заставить Орден вернуть ей Северную Эстонию.  
Так как папа являлся основным гарантом выполнения требования датчан, промедление в Ливонии могло сказаться и на поддержке его королем Вольдемаром II в распре с императором. Григорий IX в резкой форме повелел легату ускорить подписание договора между датским королем и магистром Ливонского ордена (Ливонского филиала Тевтонского ордена) Германом Балке, грозя Вильгельму вообще отстранить его от этого дела. Датчане послали флот в Финский залив, намереваясь [193] высадить войско в Эстонии. Словом, замечание Б. Я. Рамма о том, что легат в 1237—1238 гг. в спешке заканчивал создание антирусской коалиции, явно не соответствует действительности. Поспешить на встречу с королем Вальдемаром II в Стенби магистра Германа Балке и легата Вильгельма вынуждало стремление избежать войны в Эстонии и должностных неприятностей. 
7 июня 1238 г. в Стенби был подписан договор, удовлетворивший территориальные притязания датчан. При этом Дания отказалась в пользу Ордена от земли Ярвамаа (Гервен, Ервен), которая по предварительной договоренности в 1236 г. также отходила датской короне. Кроме того, Дания обязалась не вторгаться в орденские владения в Западной Эстонии и вообще не проявлять враждебности к Ордену. Орден же не должен был претендовать на земли, которые завоюет Дания, но должен при необходимости их защищать. Если завоевание новых земель будет проводиться совместными силами, то дележ их между Данией и Орденом должен производиться в соотношении 2:1. Причем при выступлении против христианских земель было необходимо разрешение папы.  
Справедливо замечание о том, что подписание договора укрепляло ливонский фронт против Руси и открывало возможность для дальнейшего наступления на новгородские владения, а сам этот документ можно считать одновременно и союзным договором между Данией и Ливонским орденом. Вместе с тем надо отметить два важных обстоятельства. Во-первых, та часть договора, на которой, собственно, и основывается высказанное замечание, имела вполне конкретную цель: определить обязанности Ордена как основной военной силы в этом районе Восточной Прибалтики. Точно такие же обязанности по отношению к ливонским епископам — защита земель епископств и участие в совместных походах — перешли к Ливонскому ордену по наследству от меченосцев. Были сохранены здесь и пропорции при разделе совместно завоеванных земель, утвержденные для епископов и меченосцев еще в начале XIII в. Только теперь доля епископов отходила к Дании, а Орден получал одну треть, как прежде меченосцы. Данное уточнение в договоре было необходимо и потому, что при новых завоеваниях земель куршей и земгалов Ливонский орден получал две из трех частей — по аналогии с тем, как это было установлено между тевтонскими рыцарями и епископом на прусских землях. [194] 
Во-вторых, нет оснований, полагаясь на текст договора, утверждать, что уже в Стенби был запланирован совместный крестовый поход, предпринятый в 1240 г. У каждой из сторон были свои сложные проблемы. Датчанам предстояло обосноваться в Северной Эстонии: поставить свою администрацию, наладить отношения с сидевшими на тех землях немецкими феодалами, решить вопрос о выделении земель и доходов ревельскому епископу, подчинявшемуся Лунду, и т. п. Что касается Ливонского ордена, то для него в тот момент первоочередной задачей было подавление восстаний эстов на о. Сааремаа (Эзель) и куршей. Еще в конце 1240 г. папа по просьбе Ордена объявил крестовый поход против воюющих эстов. Договор с ними был подписан только в 1241 г. Курши же сопротивлялись почти до середины 40-х гг. Назначенный ливонским магистром Герман Балке оставался одновременно и магистром Тевтонского ордена в Пруссии. Война с пруссами требовала большого напряжения сил и ограничивала возможности по отправке сильного отряда рыцарей в Ливонию. Перед Орденом стоял также вопрос о войне с литовцами, на помощь которых рассчитывали как пруссы, так и курши. Упомянем в этой связи о поездке в Новгород посольства во главе с рыцарем Андреасом фон Вельвеном. Этот исторический факт известен лишь по Житию Александра Невского, где Андреас назван Андреяшем. Источник не дает представления о том, какова была цель ливонского посольства. Неизвестна и точная дата прибытия его в Новгород. В. А. Кучкин датирует посольство 1236 г. и полагает, что Андреас должен был убедить князя Александра послать войско в совместный поход против литовцев. Думается, однако, что посольство имело место уже после слияния орденов. В источниках нет точных данных о том, был ли Андреас фон Вельвен в Ливонии еще до 1237 г. или прибыл сюда с первыми тевтонскими рыцарями. По крайней [195] мере, среди наиболее известных в начале 30-х годов меченосцев его имя не значится. Более вероятно, что посольство отправилось в Новгород где-то в промежутке между концом 1237 и апрелем 1239 г. — до того, как исполнявший обязанности магистра Дитрих фон Гронинген отбыл в Германию, оставив в Ливонии вместо себя Андреаса фон Вельвена. Официальной целью посольства мог быть визит вежливости ливонцев в качестве новых соседей. Заодно следовало выяснить, нет ли у новгородцев намерений поддержать восставших эстов, как это было в недалеком прошлом (во время восстания в 1223—1224 гг.). Не исключено также, что Андреас собирался привлечь князя Александра к совместным действиям против литовцев, от которых новгородские земли терпели много неприятностей. В любом случае посольство должно было продемонстрировать мирные намерения Ливонского ордена, не желавшего в тот момент обострять отношения с Новгородом. 
Таким образом, ни датчане, ни Ливонский орден летом 1238 г. не были готовы к наступлению на русские земли. И вряд ли столь опытный и трезвый политик, коим был легат Вильгельм Моденский, стал бы поднимать в Стенби вопрос о планах скорейшего совместного выступления против Руси. К тому же нет ни одного документа папской курии рубежа 30—40-х гг., который призывал бы и давал разрешение на крестовый поход против Новгородской Руси. Известна булла, датированная концом 1237 г., в которой папа Григорий IX звал подданных Упсальской церкви, т. е. шведов, готландцев и крещеных финнов, в крестовый поход против восставших тавастов (еми). Но даже сторонники версии об объединенном наступлении на Русь считали нецелесообразным проводить параллель между этой буллой и событиями 1240 г.  
Г. А. Доннер полагал, что указанием на существование единого плана наступления крестоносцев может служить практически одновременное появление шведов в низовьях Невы и ливонского войска под Изборском. Это доказательство принимает и И. П. Шаскольский. Однако с учетом даты падения Изборска, называемой псковским летописцем 16 сентября, разница между этими походами составляет два месяца, что говорит не в пользу их одновременности. Чтобы сгладить это несоответствие, Г. А. Доннер рассуждал о том, что ливонское войско должно было выйти из Дорпата (Дерпта, Тарту) не позже 1 сентября, а сбор крестоносцев в Ливонии начался [197] еще до Невской битвы, примерно тогда же, когда и сбор шведов для похода на Неву. На этом основании он делал вывод, что оба похода были запланированы на одно время, но немцы несколько задержались. Но даже если допустить, что шведы, отправившиеся к русским берегам не позже конца июня, собирались в поход значительно быстрее ливонцев, без объяснения возможной причины столь длительной задержки предположение Г. А. Доннера остается бездоказательным. 
И. П. Шаскольский ссылался на то, что при отсутствии постоянной связи между руководителями нападающих сторон о точном совпадении в датах не могло быть и речи. Тем не менее источники свидетельствуют о том, что существовал опыт совместных выступлений, когда для сбора войск в назначенном заранее месте встречи предусматривался очень небольшой промежуток времени. Встречу приурочивали к определенной дате, чаще к какому-либо религиозному празднику. При этом задержка одного из союзников больше чем на десять дней — две недели уже была чревата провалом операции: либо противник успевал собраться с силами, либо начиналась дезорганизация в бездействующем войске и даже после подхода ожидаемых отрядов планируемое наступление оказывалось невыполнимым. Так что более точно скоординировать сроки совместного наступления шведов и ливонцев, если бы таковое существовало, было для них вполне доступно. 
Другой аргумент в пользу совместного выступления, приводимый Г. А. Доннером, состоял в том, что для координации действий со шведами ливонцы пошли на Изборск в теплое время года, а не зимой, как было для них привычнее. Однако история покорения Восточной Прибалтики показывает, что крестоносцы совершали как зимние, так и летние (весенние, осенние — если не было распутиц и слякоти) военные экспедиции.  
Укажем также на то, что нет полной уверенности в характере шведского похода. Идея о том, что этот поход можно считать крестовым, была выдвинута еще в прошлом веке. Те исследователи, которые считали его крестовым, ссылались на участие в нем «пискупов», полагая, что в обычном походе нескольким епископам делать было нечего. Все же следует согласиться с замечанием И. П. Шаскольского о том, что данное мнение, при очень большой его вероятности, остается гипотетичным ввиду недостатка сведений в источниках.  
Упоминание о шведском походе на Неву отсутствует в скандинавских и западноевропейских источниках. Некоторые же сведения в рассказе Новгородской [198] I летописи Старшего извода при более детальном исследовании оказываются ошибочными, например, упоминание об участии в походе «мурман», то есть норвежцев. Маловероятно и то, что в шведском войске могли быть тавасты (емь), незадолго перед тем поднявшие восстание против шведов. Странно выглядит имя шведского воеводы «Спиридон», не встречавшееся у шведов. Таким образом, сообщение летописи о нескольких епископах может также быть неточным. Проверить эти данные по другим источникам не представляется возможным, так как в Житии Александра Невского — единственном кроме Новгородской I летописи Старшего извода источнике XIII в., где содержится рассказ о Невской битве, — о епископах вообще не говорится. Присутствие же при шведском войске одного епископа известно и в тех случаях, которые трудно связать с крестоносцами.  
Не до конца ясна и цель шведского похода 1240 г. Существует мнение о том, что шведы намеревались крестить водь и ижору, которые оставались еще язычниками. Но такое объяснение не учитывает того, что жившие в пределах Новгородской земли водь и ижора находились в границах территории, подчинявшейся в церковном плане новгородскому епископу, т. е. уже были охвачены влиянием христианской церкви. Часть социальной аристократии води и ижоры уже были православными (например, ижорский старейшина Пелгусий — Филипп). Желая подчинить православные земли, папство, тем не менее, официально не покушалось на такие христианские владения, если не было особых обстоятельств. Другое дело, когда находился предлог выступить на «защиту» либо имевшихся здесь католиков, либо тех, кто пожелал принять католичество или же обратился за помощью к католическому правителю. Кстати сказать, подобная ситуация могла сложиться в конце 1240 г. в земле води, часть знати которой поддержала рыцарей во время похода сюда из Ливонии.  
Думается, правы те историки, которые не видят религиозных мотивов в походе шведов на Неву. Цель этой военной экспедиции, скорее, не попытка захватить Ладогу, а намерение построить крепость в устье [198] р. Ижоры, чем, вероятно, и следует объяснять задержку здесь шведов. Косвенным подтверждением нашей версии служит чрезвычайное сходство в описании двух походов шведов: 1240 и 1300 гг. Сведения о последнем содержатся как в Новгородской летописи, так и в шведской рифмованной «Хронике Эрика». Основная цель шведской акции 1300 г. — строительство крепости Ландскруна, правда, не в устье р. Ижоры, а на одном из островов в устье р. Невы. К крестовым походам относить данную военную экспедицию нет никаких оснований. Таким образом, причисление шведского похода на Неву в 1240 г. к «крестовым» в свете известных источников представляется недостаточно убедительным. Тем более сомнительно считать его составной частью общего наступления крестоносцев. 
Поход ливонцев из Дорпата, закончившийся захватом Пскова в сентябре 1240 г., также сложно считать этапом реализации плана совместного наступления. Старшая Рифмованная хроника, подробно повествующая об этом событии, называет инициатором похода дорпатского епископа Германа, который призвал на помощь Ливонский орден и вассалов датского короля. Однако по мере продолжения рассказа хронист — апологет Ливонского ордена — основную заслугу в успехе предприятия приписывает братьям-рыцарям, забывая об остальных его участниках. Вместе с тем вызывает сомнение, что Орден мог послать в этот поход большой отряд, поскольку значительные силы были оттянуты на подавление восстаний эстов и куршей. То, что сведения хроники не слишком точны, очевидно хотя бы из упоминания в ней в связи с данными событиями магистра Германа Балка, который на самом деле умер в марте 1239 г.  
Более вероятно, что в походе на Псков в 1240 г. участвовали только братья-рыцари из Вильянди (Феллина), а также вассалы из соседних с Дорпатским епископством владений Ордена, т. е. те силы, которые обычно поддерживали войско епископа в нападениях на русские земли. Командовал орденским войском, скорее, не магистр, а вильяндский командор, который реально был главой Ордена в эстонской части Ливонии.  
Сторонники версии о запланированном общем наступлении (Г. А. Доннер, Э. Кристиансен и др.) утверждают, что специально для похода было [199] прислано большое войско из Дании. При этом ссылаются на хрониста первой половины XIII в. Матвея Парижского и историка XVII в. Понтануса. Но посмотрим, насколько такие ссылки обоснованы. Матвей Парижский о походе на Псков не говорит. Он пишет лишь об отправке в Эстонию датского флота во главе с принцами Абелем и Кнутом. На кораблях вместе с войском были гражданские переселенцы, которым предстояло обосноваться на опустошенных татарами новгородских землях. О поездке Абеля с войском в Эстонию упоминает под 1239 г. и Гольштинская Рифмованная хроника. Сам по себе факт отправки войска в Эстонию после перехода ее к Дании не вызывает сомнения. Не исключено, что на кораблях было и какое-то количество переселенцев, собиравшихся жить в Прибалтике. Вряд ли, однако, упоминание в хронике Матвея о намерении датчан заселить новгородские земли можно считать подтверждением планов Дании закрепиться к востоку от р. Нарвы в результате совместного наступления на Русь. Скорее, наоборот: сказанное хронистом свидетельствует в пользу мнения о том, что Матвей плохо представлял ситуацию и в Дании, и тем более на Востоке Балтики. Слышав о разорении Руси татарами, он не знал, куда реально они дошли. К тому же из его слов следует, что датчане уже владели всем южным побережьем Финского залива, так как переселенцы не могли отправиться на земли, еще не принадлежавшие Дании. 
В отличие от двух названных хроник, Понтанус рассказывает, о том, что прибывшее в 1238 г. в Эстонию войско под предводительством принцев Абеля и Кнута позже отправилось на Русь вместе с дорпатским епископом. Однако текстологическое исследование показывает, что Понтанус заимствовал сведения из хроники Бальтазара Рюссова, впервые опубликованной в 1578 г. Рюссов же основывался на упоминании Старшей Рифмованной хроники об участии «мужей короля» в походе на Псков, но интерпретировал это известие как «король Дании послал значительную силу на помощь Ордену». Иначе говоря, сообщение Понтануса появилось в результате объединения им фактов, взятых из двух источников: из какой-то хроники, упоминавшей об экспедиции принцев в Эстонию в 1238—1239 гг., и из «Ливонской хроники» Рюссова. Таким образом, для утверждения того, что датский король послал войско для участия в совместном [200] походе на Русь, нет веских оснований. К тому же источники умалчивают о конкретных приобретениях датской короны на оккупированной в 1240—1242 гг. части Новгородской земли. Даже захваченные зимой 1240—1241 г. районы обитания води предполагалось в религиозном плане подчинить не лундской церкви в лице ее суффрагана — ревельского епископа, а сааре-ляэнескому (вик-эзельскому) епископу.  
Как кажется, поход на Псков в 1240 г. был прямо связан с претензиями на псковское княжение князя Ярослава Владимировича. Его сестра была замужем за братом епископа Германа — Теодорихом. Сам Теодорих еще в 1224 г. получил от Германа в лен землю в окрестностях Отепя (Оденпе, Медвежьей Головы). Вблизи Отепя имел лен и зять Германа — Энгельберт фон Тизенгаузен. С помощью родственников из Отепя Ярослав предпринял неудачную попытку захватить Изборск еще в 1233 г. Не исключено, что в 1240 г. в помощь князю Ярославу родственники собрали более значительное войско — естественно, не бескорыстно: епископ Герман надеялся извлечь из предприятия, в случае его успеха, материальные и территориальные выгоды и обещал поделиться с рыцарями Ордена.  
Итак, детальное исследование источников свидетельствует о локальном характере каждого из двух рассмотренных походов — на Неву и на Псков. И в том, и в другом случае их организаторы и участники преследовали сугубо конкретные цели. Хотя успех этих военных экспедиций, безусловно, расширил бы на восток сферу влияния папской курии, говорить о приведении в исполнение заранее намеченного ею плана вряд ли есть основания. Хронологическая же близость обоих походов, думается, связана с тем, что слухи о разорении Батыем русских земель давали надежду на относительно легкую победу над новгородцами.