Предпосылки перестройки

Предпосылки перестройки

СССР в 1965–1985 гг. находился в состоянии благополучия, несмотря на многие неурядицы, которые в принципе могли быть устранены. В то же время назревали факторы нестабильности и общего ощущения неблагополучия.

К концу жизни Брежнев  все больше стал перепоручать вопросы  государственного управления ближайшим  соратникам - главе КГБ Ю. В. Андропову, министру обороны Д. Ф. Устинову, секретарю  ЦК К. У. Черненко и министру иностранных  дел А. А. Громыко. В условиях почти  постоянного отсутствия угасающего вождя на рабочем месте все  ключевые решения принимались этими  людьми с молчаливого согласия других членов Политбюро.

Отсутствие экономических  стимулов к труду, разорительная  гонка вооружений, огромные расходы  на войну в Афганистане, нарастающее  отставание от Запада в научно-технической  сфере делали необходимым проведение экономических преобразований.

Разрыв между официальными лозунгами и реальной жизнью советских  людей, растущее недоверие к коммунистической идеологии, падение жизненного уровня, отсутствие элементарных продуктов  питания никак не согласовывались  с обещанием Программы КПСС о  построении коммунизма в СССР к 1980 году.

Война в Афганистане и  размещение Соединенными Штатами ядерных  ракет средней дальности в  Западной Европе окончательно покончили  с периодом разрядки международной  напряженности. Значительно возросла угроза мировой войны.

Все это вызывало недовольство и тревогу в советском обществе. Руководителям государства необходимо было серьезно скорректировать как  внутреннюю, так и внешнюю политику.

Видимыми симптомами стало  широкое распространение алкоголизма, вновь появившееся после 20-х годов  бродяжничество. В 1983 г. были выявлены 390 тыс. взрослых людей, "не занятых общественно полезным трудом". Расширилась мелкая коррупция и произвол чиновников: В 1984 г. в ЦК КПСС поступило 74 тыс. анонимных писем с жалобами.

И внутри страны, и в мире возникло предчувствие, что СССР проигрывает  холодную войну. Важным признаком стал переход на антисоветские позиции  сначала западной левой интеллигенции , а потом и все более заметной части отечественной интеллигенции. Официальная идеология становилась все более напыщенной и все более чуждой настроениям людей. В сфере государственного строительства стали слабеть и размываться обе необходимые опоры власти — сила и согласие.

Взяв на себя, бремя организации  почти всего хозяйства, советское  государство обязано было иметь  аппарат, способный хорошо или по меньшей мере приемлемо координировать усилия всех подсистем экономики и распределение ресурсов. Для этой цели служили план в производстве и рынок в потреблении. В 70-е годы, однако, масштабы, разнообразие и динамичность хозяйства превысили критические возможности планирования старого типа.

Производство стало недостаточно быстро отвечать на изменения, как технологии, так и общественных потребностей. Мыслящие в категориях политэкономии кадры все больше сдвигались к идее использовать в советском хозяйстве стихийный регулятор — рынок. Речь шла уже не о рынке товаров, а о целостной рыночной экономике (рынок денег, товаров и труда).

Сама система государства  стала терять целостность и неявно «распадаться» на множество подсистем, следующих не общим, а своим собственным  критериям оптимизации. Наглядным  выражением этого стала ведомственность.

Ведомственность подрывала  одну из главных основ советского строя, придававшую силу его экономике  — общенародный характер собственности и хозяйства. Складываясь в замкнутую административно-хозяйственную систему и обретая "чувство хозяина", ведомство неявно проводило денационализацию части хозяйства, вставало на путь, ведуший к приватизации. Это порождало и процесс разделения народа, пусть не на классы, а на группы и корпорации (что позже, в 1990 г., проявилось, например, в антисоветских забастовках шахтеров).

В 70-е годы произошло соединение руководителей госаппарата и  хозяйства региона в конфликте  интересов с центром и другими  регионами (другой тип субоптимизации — исходя из региональных критериев). В тех регионах, которые были национально-государственными образованиями (союзных и автономных республиках, областях и округах), местничество принимало национальную окраску. Образование региональных элит, включающих в себя и работников аппарата ведомств, и работников местных органов власти, породило новый тип политических субъектов — <>номенклатурные кланы.

До «оттепели» Хрущева  государство вело с местничеством  постоянную и тщательную борьбу, доходя в сталинский период до жестоких репрессий. Семилетний период территориального управления хозяйством через совнархозы создал сильные структуры с узаконенной  идеологией местничества, и в последующий  период они не были нейтрализованы. Да и номенклатура центральных органов  включилась в процесс образования  кланов. Началось неявное пока разделение страны. Государство становилось  все менее советским.

Это было не следствием ошибок или злой воли, а результатом процессов  самоорганизации. Разница в том, что до 1953 г. государство придавало всем этим процессам большое значение, постоянно держало их в центре внимания и регулировало исходя из общей политической программы. В ходе «десталинизации» были ликвидированы те небольшие по размерам или даже невидимые элементы государства, которые вели системный анализ всего происходящего, и в последующие периоды именно утрата системности стала особенностью планов и действий государства.

Для объяснения обществу причин уже ощущаемого неблагополучия идеологическая партийно-государственная машина внедряла в массовое сознание ряд мифов (внедряла как непосредственно, так и через  «теневую» систему — самиздат, анекдоты, кухонные дискуссии). Cоветские граждане и не догадывались, что их угнетают и эксплуатируют, пока им этого не объяснили. Не было ничего похожего на массовое недовольство советским строем, отрицания самой его сути. Но людей начал грызть червь сомнения.

Все в более широких  кругах населения СССР, прежде всего  в кругах интеллигенции, нарастало  отчуждение от государства и ощущение, что жизнь устроена неправильно. Тем самым государство лишалось своей второй опоры — согласия.