Ругон-маккары. Естественная и социальная история одной семьи во время второй империи

РУГOH-MAKKАРЫ 
ЕСТЕСТВЕННАЯ  И   СОЦИАЛЬНАЯ  ИСТОРИЯ   ОДНОЙ   СЕМЬИ ВО ВРЕМЯ ВТОРОЙ ИМПЕРИИ 
 
Идея создания многотомной серии романов о Второй империи окончательно сложилась у Эмиля Золя в начале 1868 года. В то время даже ближайшие друзья писателя отнеслись скептически к его начинанию. Да и сам он, видимо, ясно не представлял в ту пору всей широты и грандиозности размаха, который обретет впоследствии его монументальное сочинение. Золя предстояло разрешить целый ряд сложнейших проблем не только чисто творческих, профессиональных, но и политических, идейных, научных. 
В течение года (1868—1869) он работает в Парижской национальной библиотеке, изучает огромное количество книг, справочников, исследований по психологии, медицине, физиологии и истории. Особенно внимательно он перечитывает«Происхождение видов» Чарльза Дарвина и «Введение в экспериментальную медицину» Клода Бернара. 
Сохранились выписки, сделанные Золя из книги «История Второй империи» Т. Делора, конспект «Трактата о наследственности» доктора Люка. Собранный им обширный материал он систематизирует в своих предварительных работах: «Общие замечания о развертывании произведения», «Общие замечания о характере произведения», «Различие между Бальзаком и мною». Здесь Золя изложил свои идейно-художественные и эстетические установки, дал характеристику эпохи, которую намеревался воссоздать. 
Писатель указывал, что его серия будет покоиться на двух идеях:   «первая — изучить   в   одной    семье   вопросы   крови  и среды, проследить шаг за шагом причины, которые способствуют развитию у детей одного и того же отца разных характеров, разных страстей вследствие скрещивания и особых условий жизни... вторая — изучить всю Вторую империю, начиная с государственного переворота до наших дней, воплотить в типах современное общество подлецов и героев. Запечатлеть таким образом целую социальную эпоху в фактах и показать ее в тысячах подробностей нравов и событий». 
На примере представителей семьи Ругон-Маккаров, которую Золя наделил чертами, характерными для времен Второй империи — «необузданностью вожделений» и «безудержным стремлением к наслаждению», — он хотел проанализировать с научной объективностью взаимоотношения самых различных социальных слоев французского общества. «Я хочу показать небольшую группу людей, ее поведение в обществе, показать, каким образом, разрастаясь, она дает жизнь десяти, двадцати существам, на первый взгляд глубоко различным, но, как свидетельствует анализ, близко связанным между собой. Наследственность, подобно силе тяготения, имеет свои законы...» Золя полагал, что наследственность — это именно та связь, которая крепкими нитями соединит важнейшие персонажи его серии и сольет самостоятельные романы в единое законченное произведение. 
В первоначальном списке серии, составление которого относится, видимо, к 1869 году, значилось десять романов: 
«Роман  о  священниках   (провинция). 
Военный роман (Италия). 
Роман об искусстве   (Париж). 
Роман о больших перестройках Парижа. Роман о судебном мире  (провинция). 
Рабочий роман  (Париж). 
Роман из высшего света (Париж). 
Роман о женской интриге в коммерции (Париж). 
Роман из семейной жизни выскочки (влияние внезапного обогащения отца на его дочерей и сыновей)  (Париж), 
Начальный роман  (провинция)». 
Эмиль Золя мучительно долго искал название своему циклу романов. Оно должно было состоять из двух легко сочетаемых фамилий. Сначала он избрал Ришо и Давида, потом Ришо уступил место Гуарану, а затем — Ругону. Давида он заменил на Бергасса, Машара... Маккара. Золя хотел, чтобы фамилии эти были звучными, запоминающимися. И писатель искал: Ругон-Лантье, Ругон-Турньер, Ругон-Микулен... Ругон-Лапегр, Ругон-Бюва, Ругон-Сарда и, наконец, Ругон-Маккары. 
В 1869 году Эмиль Золя договорился с фирмой Лакруа об издании десятитомной серии и передал ее владельцу план своего произведения. В этом плане писатель дает развернутые характеристики эпизодов, составляющих серию, и их главных героев. 
Все десять эпизодов, предусмотренные Золя в «Первоначальном плане, представленном издателю Лакруа», были использованы писателем и легли в основу романов серии, правда иногда претерпев существенные изменения. Так, например, роман из военной жизни, который сначала Золя предполагал создать на материале итальянской войны, развязанной Наполеоном III в 1859 году, впоследствии превратился в роман «Разгром», завершающий всю серию, рассказывающий о франко-прусской войне, Седанской катастрофе л крушении Второй империи. 
Два эпизода — «Роман из семейной жизни выскочки» и «Роман о больших перестройках Парижа» — были реализованы в одном произведении «Добыча». Эпизод из жизни священников был расчленен на два романа — «Покорение Плассана» и «Проступок аббата Муре» и т. д. Некоторые из этих изменений нашли отражение в третьем плане серии. 
Золя предполагал в течение пяти лет завершить создание «Ругон-Маккаров», выпуская ежегодно по два тома. В после-, дующие годы (1872—1873) в процессе работы над своим сочинением и в связи с тем, что падение Империи подвело итог «нелепой эпохе безумия и позора», Золя стало ясно, что задуманное им произведение не укладывается в десять эпизодов, что оно должно быть значительно расширено. 
В архиве писателя сохранился еще третий список, который включает восемнадцать романов. Он был составлен, видимо, в 1871—1873 годах, уже после издания «Добычи», но до выхода в свет «Чрева Парижа».

горячим сочувствием  рисуя стачку шахтеров, Золя, однако, изобразил ее как слепой бунт темной массы, движимой скорее животным инстинктом голода, чем сознательным протестом  против угнетателей. Даже для 1860-х годов  он преувеличил стихийность рабочего движения, тем более для 1880-х годов, когда у рабочего класса Франции был уже опыт Парижской коммуны. В романе очень точно исследованы экономические причины стачки: промышленный кризис и снижение расценки на вагонетку угля, на которое пошла Компания шахтовладельцев, спасая за счет рабочих свои дивиденды. Но политическая сторона рабочего движения выглядит гораздо менее достоверно. Презрение к буржуазному политиканству, заклейменному во многих романах и статьях Золя, внушило ему недоверие к политике вообще, в том числе и к революционной политической борьбе народа. Убежденный сторонник демократии, с таким мужеством вставший на ее защиту в девяностые годы, не понял Парижской коммуны и опасался революционных потрясений будущего. В соответствии со своей позитивистской философией Золя понимал жизнь природы и общества как неудержимую эволюцию, независимо от воли людей ведущую к прогрессу. Здоровое начало жизни рано или поздно преодолеет порочный общественный строй, все социальные болезни и приведет человечество к победе разума и справедливости. Эта оптимистическая концепция бытия побуждала Золя даже идеализировать некоторые стороны буржуазного прогресса (например, в романах «Дамское счастье», «Деньги»).  

Ко времени  написания «Жерминаля» надежды  на будущее окончательно связываются у Золя с народом, в котором он усматривает здоровую жизненную силу; исследуя общество, он, по собственному признанию, «каждый раз наталкивается на социализм», но воспринимает его сквозь туман мелкобуржуазных предрассудков и иллюзий. В «Жерминале» действуют представители главных направлений во французском рабочем движении: социалист Плюшар, проповедующий идеи Жюля Геда, анархист Суварин, которого Золя наделил внешностью Петра Кропоткина (находившегося в те годы в парижской эмиграции), и поссибилист Раснер. Однако их взгляды изложены крайне упрощенно, а ссылки на Маркса показывают, что Золя имел весьма приблизительное представление о научном социализме (он знакомился с марксизмом из вторых рук, по книгам буржуазных экономистов). Этьен Лантье, возглавляющий стачку, колеблется между различными идеями, которые по ходу романа обнаруживают свою несостоятельность. Обманутыми оказываются надежды рабочих на немедленное крушение капитализма в результате стачки, которое будто бы обещает посланец социалистического Интернационала Плюшар; действия анархиста Суварина приводят лишь к новой трагедии; Золя склонен думать, что ближе всех к истине поссибилизм, который устами Раснера утверждает, что «насилие никогда не приводило к добру» и что надо терпеливо ждать, пока в обществе созреет будущее, как зреют в свой срок брошенные в землю семена. По существу, в романе нет ни одного правдивого образа рабочего вожака. Этьен Аантье по мере своего умственного и политического развития все больше отдаляется от товарищей, попадает во власть честолюбия и обнаруживает признаки буржуазного перерождения. 

Но пусть Золя неясно представлял  себе истинные законы истории, пусть  в его словаре во времена «Жерминаля»  еще не было термина «классовая борьба»  и для него оставалось закрытым действительное значение организованной политической борьбы пролетариата. На страницах «Жерминаля» встает «красный призрак Революции», и весь эмоциональный строй романа подтверждает ее нравственную правоту. Стихийный бунт нескольких тысяч углекопов вырастает под могучей кистью Золя в некое предвестие апокалиптической катастрофы, которая «в жестокой схватке сметет старый мир». И рассказ о конкретном, документально подтвержденном событии выливается в поэму народных страданий, борьбы и мщения, выраженную в простых и гигантских образах, достойных древнего эпоса. Грозное шествие голодной толпы через замерзшую равнину, увиденное дважды — сперва сочувственными глазами автора, потом расширенными глазами перепуганных буржуа, — описано торжественной ритмической прозой, звучащей как гомеровский гекзаметр, и ритм этот подчеркивается трагическим рефреном: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!» Почти каждый образ, каждая сцена романа получают символическое значение: шахта, ненасытное чудовище, «поглощающее ежедневную порцию человеческого мяса»; черные плевки Бессмертного, выхаркивающего уголь из съеденных легких; погибающая в затопленной шахте лошадь; разгром продовольственной лавки обезумевшими от голода людьми и издевательства над трупом лавочника — символ слепого кровавого бунта; и страшная, одна из первых в мировой литературе, сцена расстрела безоружных рабочих, и описание провала в бездну строений шахты, олицетворяющего грядущий конец преступного мира. 

Но Золя не ограничивается социальной символикой; за жизнью общества для него всегда стоит вечная жизнь природы, и вера в ее непреложные законы внушает писателю надежду на будущее. Поэтому поэтические символы «Жерминаля» разрастаются в своего рода мифы, выражающие главные вопросы человеческого бытия: жизнь, любовь, смерть, обновление, которые по художественной логике Золя соответствуют круговороту природы. 

Эта символика заложена в  самом названии книги: жерминаль  — весенний месяц по календарю  французской революции, месяц прорастания  посевов в предвидении будущей жатвы. И образ семени, брошенного в землю и поднимающегося из «нее в виде ростка, образ зимы и весны, гибели и возрождения, прошлого и будущего настойчивым лейтмотивом проходит через весь роман, вплоть до его последней страницы. В «Жерминале» происходит встречное движение образов: вниз и вверх. Рабочие непрестанно спускаются вниз, под землю; под землей находят смерть целые поколения и многие персонажи романа; земля разверзается под рухнувшей шахтой. Но иод землей расцветает любовь Катрин и Этьена; в земле, «подобно зерну пшеничному», прорастают «семена г раж дамского сознания», «из глубины шахт поднимается целая армия бойцов», в земле зарождается новая жизнь, зреет завтрашний день. И по весенним полям, под которыми слышится неумолчный стук шахтерских обушков, Этьен Лантье уходит вдаль, на-встречу новой борьбе и надежде. 

Огромная художественная сила «Жерминаля» состояла в пророчестве  и оправдании народной революции. Но сам Золя возражал против революционного истолкования этой книги; он уверял, что «в его намерения не входило поднять Францию на баррикады», а лишь призвать «к состраданию и справедливости» и, «пока не поздно, предупредить новую катастрофу» (письмо от декабря 1885 г.). Через несколько лет в романе «Труд» (1901) он нарисовал фурьеристскую утопию мирного врастания капитализма в социализм, достойную наивных романтических мечтаний первой половины XIX века. «Жерминаль» остался в творчестве Золя художественным прозрением, до какого он больше не поднялся ни в одной другой своей книге. 

Чем дальше мы уходим от Золя, тем в более истинном свете  вырисовывается его фигура. Для современников  был ошеломителен его натурализм, который затмевал другие грани его  огромного дарования, и Золя, хоть и сам немало способствовал этому, огорчался, что критики «не замечают в нем поэта». Но историческая дистанция помогает освободиться от предвзятости, от гипноза натуралистических формул, и сегодня Золя предстает как великий художник, вобравший в свое творчество традиции идейного, правдивого, гуманистического искусства своих предшественников и сделавший шаг навстречу искусству нового столетия. Один из «бородатых могикан XIX века», обличитель и поэт своего времени, он утратил многое из философского богатства классического реализма; но он смотрит на мир под своим особым углом зрения, открывающим искусству новые грани действительности, и предвосхищает черты реализма XX века. Современный западноевропейский и американский реалистический роман многим обязан Эмилю Золя. 

Как художник он не только создал литературную аналогию новаторским для его времени принципам изобразительного искусства, но и предугадал будущее искусство кино (принцип монтажа, чередования крупных и мелких планов, символика детали, замедление и убыстрение ритма и т. д.); недаром романами Золя так интересуются кинематографисты, — по одной только «Терезе Ракен» снято уже пять фильмов. 

Современный читатель воспринимает произведения Золя не как  бесстрастное или нарочито грубое описание «человека-животного», порабощенного  средой и наследственностью, а как патетическую, полную динамики и сочувствия к людям картину жизни его эпохи, в ее борьбе и устремленности к более справедливому будущему.  
 
В 1885 г. появлятся роман "Жерминаль" - одно из значительных произведений Золя. В нем автор обращается к проблеме, которая, по его мнению, "станет наиболее важной в XX веке" - "борьбе труда и капитала". Сюжетную основу романа составляет история стачки на угольной шахте. Написанию произведения предшествовала большая подготовительная работа. Писатель посещает бастующие угледобывающие районы северной Франции, спускается в забои, присутствует на рабочих собраниях, изучает научную литературу. Все это позволило ему нарисовать достоверную и впечатляющую картину жизни и труда шахтеров.  
 
На страницах романа неоднократно возникает символический образ "злобного, ненасытного зверя, способного пожрать целый народ". Это шахта, в которой углекоп "работал, как вол, как живая машина для добычи угля". Годы непосильного труда и лишений приводят к физическому и моральному вырождению людей, о чем свидетельствует история семьи Маэ. 106 лет работают на одного хозяина - Компанию - представители этой шахтерской династии. Однако трудолюбие и мастерство не спасают семью от нужды. Бывают дни, когда у них "в буфете не было ничего съестного, ни единой корки хлеба, ни одной обглоданной косточки".  
 
Трагедия этой семьи раскрывается писателем как социальная трагедия всех пролетариев. Безжалостная эксплуатация вынуждает шахтеров Монсу подняться на борьбу за свои права. Движение углекопов Золя изображает как стихийный бунт доведенных до отчаяния людей, как "натиск... орды варваров", действующих не сознательно, а в силу инстинкта. Особенно отчетливо это проявляется в сцене похода забастовщиков, требующих хлеба, по замерзшей равнине. "Людской поток, проносившийся по дороге, словно стихийная сила природы", сметал все на своем пути: разрушал шахты, ломал машины, расправлялся с теми, кто не примкнул к стачке.  
 
Писатель не видит сил, способных обуздать и повести за собой толпу. Представители различных политических партий: левый социалист Плюшар, реформист Раснер, анархист Суварин - изображены в романе с немалой долей иронии. Даже механик Этьен Лантье, главный герой повествования, которому отданы все симпатии Золя, не смог стать подлинным вожаком народных масс, а оказался лишь орудием в их руках. И хотя писатель создает в "Жерминале" целую галерею ярко индивидуальных образов шахтеров ("трагическое олицетворение человеческого горя" жена Маэ, робкая и женственная Катрин, "заядлая бунтовщица" старуха Горелая, "незлобливая толстушка" Мукетта, жестокий и грубый Шавель и др.), все же главным действующим лицом произведения он делает саму массу, в которой усматривает здоровую жизненную силу.  
 
Роман завершается трагически: расстрел углекопов, поражение забастовки, катастрофа на Верейской шахте. Однако его последние страницы исполнены жизнеутверждающего пафоса: наступившая весна приносит обновление природе и надежду отчаявшимся людям на грядущее торжество справедливости: "По всей равнине набухали брошенные в почву семена, и, пробивая ее корку, всходы тянулись вверх, к теплу и свету... К земле, залитой сверкающими лучами солнца, вернулась молодость... Из недр ее тянулись к свету люди - черная армия мстителей, медленно всходившая в ее бороздах и постепенно поднимавшаяся для жатвы, уже готовая ростками своими пробиться сквозь землю".  
 
Эта сцена заключает в себе символический смысл, как и само название произведения. Жерминаль - весенний месяц по календарю Великой французской революции (с 21 марта по 19 апреля), время появления всходов. Золя верит, что сегодняшние "семена гражданского сознания" прорастут в будущем ростками народной революции, которую он объективно оправдывает и приветствует.  
 
Золя как художник слова находится в преддверии XX века. В своих произведениях он не только поставил важнейшие социально-политические вопросы современности, но и угадал проблемы завтрашнего дня. Благодаря его усилиям расширились горизонты литературы: предметом поэтического изображения стали шахты, заводы, магазины, человеческий труд и др.

Название романа «Жерминаль» (1885) символично: жерминаль — это весенний месяц появления всходов. Рисуя в конце романа картину 1 пробуждения природы, Золя имеет в виду революционные всходы, начало движения масс: «Там росли люди, грозная черная рать, [ медленно всходившая на бороздах нивы, созревая для жатвы будущего века; и Этьен знал, что посев этот скоро должен пробить толщу земли».