Культура и культурность
На фоне многочисленных исследований
российской культуры прошлых веков
может показаться странным, что термин
“культура” почти не употреблялся
в российском обществе до 1880-х годов.
Может удивить и то, что слово
“культура” не встречается в языке
Пушкина. Публицисты Добролюбов, Чернышевский
и Писарев, воспитавшие целое
поколение радикальной интеллигенции,
также не употребляли данное слово
в своих произведениях. Лишь Белинский
использовал его однажды в
статье 1845 года, размышляя о “литературной
культуре”. В остальных случаях
это слово если и упоминалось,
то в своем исконном значении, то
есть в применении к сельскому
хозяйству [1].
Впервые слово “культура”
было зафиксировано в “Достопамятном
обозрении” Циммермана 1807 года. Словарь
Татищева 1826 года толковал французское
"culture" как “образованность” — именно
оно употребляется в языке Пушкина в значении,
близком гораздо более позднему понятию
“культурный”[2]. В отсутствии слова “культура”
в обыденном языке образованного российского
общества (до 1880-х годов) различные смыслы,
которые позже оно в себе соберет, передавались
словами “просвещение”, “образование”,
“цивилизация”, “литература”, “духовность”.
По отношению к конкретному лицу говорили
“образованный” или “воспитанный”.
Слово “культурный” впервые употреблено
печатно в 1861 году газетой “Русская речь”
как пример дурного слога [2].
Все это, конечно,
не означает, что до середины XIX
века отсутствовали явления, которые
теперь принято относить к
культуре. Однако некоторая маргинальность
этого понятия дает повод задуматься о
причинах терминологических сдвигов,
лежащих за пределами языка. Как получилось,
что “культура” из маргинального и второстепенного
превратилась в важный нормативно-окрашенный
термин? На фоне каких историко-практических
сдвигов произошло это изменение?
Вернемся к истории
понятия. Появление термина “культура”
в языке русской интеллигенции
принято связывать с немецким
влиянием. В Германии времен романтиков
слово "Kultur" использовалось для
выражения истинно национального, народного
духа, противопоставляемого французскому
влиянию, которое ассоциировалось со словом
“Zivilisation” (цивилизация). "Kultur" как
самоидентификация немецкой буржуазной
интеллигенции противопоставлялась внешне
рафинированной аристократии, которую
ассоциировали с "Zivilisation"[3]. Российские
славянофилы 1840-х годов, первыми попытавшиеся
проследить оппозицию между истинно народным
духом допетровской Руси и прозападной
элитой, использовали соответственно
“просвещение” и “образованность”.
Согласно П.Милюкову, “культура” и “цивилизация”
предстали в качестве противоположностей
лишь в работах второго поколения славянофилов
в 1880-х годах. Наиболее четко это выразил
К.Леонтьев: под культурой следовало понимать
ранний период многоцветия и богатства
культурных форм, а под цивилизацией —
эпоху вторичного упрощения и заката.
Милюков впоследствии комментировал свои
“Очерки по истории русской культуры”
(1892-1895 годы) как попытку избежать подобных
противопоставлений за счет более широкого
толкования культуры как специфического
сочетания материальной и духовной культуры
народа. Он полагал, что разрыв между традиционной
народной культурой и культурой образованного
общества не есть симптом кризиса или
упадка, а выражает лишь переход от стихийного
к сознательному типу развития [4].
Рассмотрение оппозиций
(“культура — цивилизация”, “культура
— природа”) может прояснить
некоторые аспекты самопонимания
общества, то есть его идеологии. Не менее
важен и историко-практический контекст,
играющий роль “фона” в генезисе и трансформации
понятий. Оставаясь в рамках идеологии,
любая попытка осмыслить феномен культуры
была бы обречена на бесконечное блуждание
в лабиринтах семейных сходств, которыми
обладают различные аспекты этого понятия.
Милюков, как и современные
ему либералы, рассуждал о том,
что различие между культурой
образованного общества и культурой
народа будет преодолеваться
за счет “передачи культурных
приобретений от интеллигенции
народу сверху вниз”[4, c.479]. Похоже,
именно в связи с этой миссионерской
идеей — передача образования
и культуры отсталым массам
— и в контексте первых идеологически
оформленных попыток (с 1870-х
годов) реализовать эту идею
на практике термин “культура”
и его производные “культурный”
и “культурность” получили широкое
хождение в обществе. Либералы, работающие
в земских школах, учителя воскресных
школ для рабочих и крестьян,
интеллигенты-народники и другие
группы, захваченные подобной деятельностью,
называли это “культурной работой”,
а себя — “культурниками”[5].
Не исключено, что именно в их деятельности
воплотилось понимание культуры как ресурса,
который может быть накоплен “наверху”,
целенаправленно передан и определенным
образом усвоен “внизу”. Это модель культурной
политики. Она и послужила фоновым референтом
понятия культуры. А генетическая связь
с набиравшей силу массовой политикой,
которую нарекли “культурой”, стала тем
незаметным различием между нею и более
ранними формами, именовавшимися по-другому,
но впоследствии попавшими под общий знаменатель
— “культура”.
“Культурность” можно
отождествить с индивидуальными
эффектами культурной политики.
Формально “культурность” употребляется
только применительно к личности
или группе и указывает на
относительный уровень личной
культуры и образованности [6]. “Культурность”
имеет оттенок личного достижения
— это массовая культурная
политика, превращенная в императив
работы над собой. Не совсем
ясно, имел ли этот термин широкое
хождение в старой России и
использовался ли за пределами
народнических и марксистских
кружков. Единственный пример
контекстуального использования
этого слова, приводимый словарями,
взят из работы Г.В.Плеханова
1890-х годов “Русский рабочий
в революционном движении”: “Чем
больше я знакомился с петербургскими
рабочими, тем больше поражался
их культурностью”[7]. Не подлежит
сомнению, что “культура” выдвинулась
на первый план в советской
официальной лексике. Но если “культура”
стала опорным словом массовой политики,
то “культурность” оставалась полуофициальным
понятием; первое относилось, скорее, к
идеологии, второе — к повседневной жизни.
И если “культура” постепенно воплотила
в себе основную духовную ценность советской
цивилизации, прочно укоренилась как в
официальном языке, так и в сознании интеллигенции,
то это произошло, по-видимому, благодаря
тому, что ее практическая ценность (выраженная
в концепции культурности) была в определенный
момент воспринята и использована властью.
Чтобы это увидеть, следует обратиться
не к заявлениям вождей или деятелей культуры,
а рассмотреть повседневные "практики",
связанные с культурностью как она понималась
в 1930-е годы.
Американский историк
В.Данхэм, которая первая из советологов
указала на важность концепции культурности
для понимания советского общества, определила
ее как “фетишизированное представление
о том, как быть индивидуально цивилизованным”
[8]. Это определение можно принять, но лишь
для того, чтобы поставить ряд вопросов:
каким образом человек мог стать культурным
(то есть индивидуально цивилизованным)
в сталинское время? В каком контексте
возник этот императив? Как уровень цивилизованности
влиял на индивида и общество?