Рождественский Роберт Иванович (1932 – 1994 гг.)

 

 

Рождественский  Роберт Иванович

1932 – 1994 гг.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рождественский  Роберт Иванович (1932 - 1994)(настоящая фамилия — Петкевич) русский поэт, публицист. Родился 20 июня 1932 г. в селе Косиха — районном центре на Алтае. Отец его — Станислав Никодимович Петкевич — потомок ссыльных поляков. Мальчик запомнил об отце немного так как, в 1937 году родители разошлись. А в 1941-м отец ушел добровольцем на фронт и вскоре погиб. Мать, Вера Павловна, накануне войны окончила Омский медицинский институт и сразу ушла на фронт военным врачом. Роберт остался с бабушкой. В июле 1941-го в «Омской правде» появилось небольшое стихотворение, написанное школьником — Робертом Петкевичем. Свой первый — девяти рублевый гонорар Роберт перечислил в Фонд обороны.  
Его военное детство мало, чем отличалось оттого, что испытывали его ровесники — мальчишки и девчонки той поры: голод, холод, ожидание писем с фронта, страх за родителей.  
Затем учеба в военно-музыкальном училище, но будущему поэту удалось закончить лишь первый его курс. Летом сорок пятого приехали родители — мать и отчим — и увезли его с собой. Роберт был усыновлен офицером, у него появился отец, которого он сразу полюбил. Семье часто приходилось переезжать с места на место. Сначала это был Кенигсберг, потом Каунас, затем Таганрог, потом Вена. Самое сложное, для поэта, было менять школы, а значит, товарищей, компании. Нелегко было этому застенчивому, с дефектом речи парню, знакомиться с новыми товарищами, быть вечным новичком.  
Заканчивать школьное обучение Роберту пришлось в Ленинграде. Он мечтал о Московском Литературном институте. И в 1951 году его мечта осуществилась — он первокурсник Литинститута. Молодой поэт сразу же окунулся в атмосферу литературных споров, коридорных дискуссий, дружеских застолий.  
Тогда здесь учились Евгений Евтушенко, Расул Гамзатов, Григорий Бакланов, Владимир Соколов. С ними будущий поэт познакомился, подружился. Здесь в 1953 году, Роберт встретил свою первую и единственную любовь, студентку отделения критики Аллу Кирееву, будущую жену. Ему было 21 год, а Алле 20. 
Первокурсницу Кирееву, как он позже вспоминал, приходилось на комсомольском бюро прорабатывать за курение. Вот и допрорабатывался до того, что пришлось отправиться в ЗАКС. Невозможно, кажется подсчитать, сколько у Рождественского стихотворений посвящено любимой. Где бы ни был поэт, мысль его неизменно возвращается к родному дому. Он обращается к любимой из Америки в стихотворении «Оттуда» и с дрейфующей льдины («Я уехал от весны»), с целины «Ожидание». Он не просто тоскует — он уверен, что, и любимая его тоже ждет, тоже неспокойна. И эта мысль помогает ему переносить и разлуку и невзгоды.

 

Все начинается с  любви

Все начинается с  любви...

Твердят: 
"Вначале было слово”. 
А я провозглашаю снова: 
все начинается 
с любви!

Все начинается с  любви: 
и озаренье, 
и работа, 
глаза цветов, 
глаза ребенка - 
все начинается с любви.

Все начинается с  любви. 
С любви! 
Я это точно знаю. 
Все, 
даже ненависть - 
родная 
и вечная 
сестра любви.

Все начинается в  любви: 
мечта и страх, 
вино и порох. 
Трагедия, 
тоска 
и подвиг - 
все начинается с любви.

Весна шепнет тебе: 
"Живи". 
И ты от шепота качнешься. 
И выпрямишься. 
И начнешься. 
Все начинается 
с любви!

 

 

 

 

В 1952 году стихи  Рождественского печатаются в журнале  «Смена», а несколько позже появляются и в других центральных изданиях. Первая книга стихов Рождественского  «Флаги весны» вышла в 1955 году в Петрозаводске, а через год в Москве был  издан второй сборник «Испытание». Затем поэтические сборники, стали  выходить с регулярностью движения поездов, — их насчитывается более  семидесяти.  
Поэт много и легко печатался. Он объездил весь мир, практически никогда не нуждался материально. Популярность огромная: книги расхватывались, творческие вечера при полных залах, государственные премии. Рождественский читал любому, кто умел и хотел слушать! От строителей БАМа до академиков. От физиков до лириков. Оно чутко улавливало вызовы времени, другими еще не услышанные. Поэтому он так остро чувствовал свою обязанность перед поэзией — вернуть ей имена всех незаслуженно забытых поэтов. Именно Рождественский возглавил комиссию по литературному наследию Владимира Высоцкого при Союзе писателей. Возвращение Цветаевой в отечественную литературу тоже случилось во многом благодаря его усилиям: поэт помог открыть в Москве ее Дом-музей. Так же он работал в игровом и анимационном кино. Был членом жюри 26-го и 32-го МКФ в Канне (1973, 1979). Роберта Рождественского несколько раз награждали премиями:  
1970 год – поэт получает премию Московского комсомола, 1972 год – присуждение премии Ленинского комсомола, а в 1979 году Роберт Рождественский удостоен Государственной премии. 
Ему было не безразлично, что происходит в его стране, поэтому в 1993 году Роберт Иванович вместе с единомышленниками подписывает «письмо 42-х», адресованное Борису Ельцину. Авторы письма требуют запретить коммунистические и националистические партии, оппозиционные демократическому курсу. 
К концу жизни откровения даются многим. Но не все способны ими распорядиться. Роберту Рождественскому этот дар был дан сполна. Будучи тяжело больным, уединившись в Переделкине, поэт создал лучшую свою лирику, которая впоследствии и составила редкий по своей пронзительности и жизнелюбию сборник «Последние стихи Роберта Рождественского», который был опубликован уже после его смерти. Умер Роберт Рождественский от инфаркта 19 августа 1994 года. Похоронен на кладбище в Переделкино под Москвой. В этом же году в Москве выходит сборник «Последние стихи Роберта Рождественского».

 

Автобиография

Автобиографии писать трудно. Особенно для книги. Потому что здесь биография всегда выглядит, как подведение каких-то итогов. И  всегда представляешь себе этакого  умудрённого опытом, седовласого  старца, который хочет на своём  примере учить других. Говорю заранее: то, что я пишу – ни в коем случае не подведение итогов. И я не умудрён  жизненным опытом. Даже как-то наоборот. Каждый новый день удивителен и неповторим. И самое главное, самое важное, что к этой удивительности нельзя привыкнуть.

И потом биография  любого человека всегда связана с  биографией страны. Связана необычно прочно. И порой бывает очень трудно выделить что-то сугубо личное, своё, неповторимое.

Автобиографию писать трудно ещё и потому, что вся  она (или почти вся) в стихах. Плохо  ли, хорошо ли, но поэт всегда говорит  в стихах о себе, о своих мыслях, о своих чувствах. Даже когда он пишет о космосе. Итак, автобиографию  писать трудно, Так что, возможно, у  меня ничего и не выйдет. Но... рискну.

Я родился в 1932 году в селе Косиха, Алтайского края. Это в Сибири, довольно близко от Барнаула. Мать у меня – врач, отец – военный. Мы переехали в Омск — большой город на берегу Иртыша. С этим городом связаны мои  самые первые детские впечатления. Их довольно много. Но самое большое – война. Я уже кончил первый класс школы и в июне сорок первого жил в пионерском лагере под Омском.

Отец и мать ушли на фронт. Даже профессиональные военные были убеждены, что «это»  скоро кончится. А что касается нас, мальчишек, так мы были просто в  этом уверены. Во всяком случае, я написал  тогда стихи, в которых, – помню, – последними словами ругал фашистов и давал самую торжественную  клятву поскорее вырасти. Стихи были неожиданно напечатаны в областной  газете (их туда отвёз наш воспитатель). Свой первый гонорар (что-то около тринадцати рублей) я торжественно принёс первого  сентября в школу и отдал в  фонд Обороны. (Наверное, это тоже повлияло на благоприятный исход войны). Клятву насчёт вырасти было выполнить довольно сложно. Вырасталось медленно. Медленнее, чем хотелось.

Война затягивалась. Да и росла она вместе с нами. Для нас, пацанов, она была в ежедневных сводках по радио, в ожидании писем с фронта, в лепёшках из жмыха, в цветочных клумбах на площади, раскопанных под картошку.

А потом – уже  в конце – она была ещё и  в детских домах, где тысячи таких, как я, ждали возвращения родителей. Мои – вернулись. Точнее – взяли  меня к себе.

Были бесчисленные переезды с отцом по местам его  службы. Менялись города, менялись люди вокруг, менялись школы, в которых  я учился. Стихи писал всё это  время. Никуда не посылал. Боялся. Но, тем  не менее, читал их на школьных вечерах  к умилению преподавателей литературы. Узнал, что в Москве существует Литературный институт, мечтал о нём, выучил наизусть правила приёма. После школы собрал документы, пачку стихов и отослал  всё это в Москву.

Отказали. Причина: «творческая несостоятельность». (Между прочим, правильно сделали. Недавно я смог посмотреть эти стихи в архивах Литинститута. Ужас! Тихий ужас!)

Решил махнуть  рукой на поэзию. Поступил учиться  в университет города Петрозаводска. Почти с головой ушёл в спорт. «Достукался» по первых разрядов по волейболу и баскетболу. Ездил на всяческие соревнования, полностью ощутил азарт и накал спортивной борьбы. Это мне нравилось. И казалось, что всё идёт прекрасно, но... Махнуть рукой на стихи не удалось.

Со второй попытки  в Литературный институт я поступил. И пять лет проучился в нём. Говорят, что студенческая пора –  самая счастливая пора в жизни  человека. Во всяком случае, время, проведённое  в институте, никогда не забудется. Не забудется дружба тех лет. Лекции, семинары. И поездки. Снова – очень  много поездок. Так, например, мне  посчастливилось побывать на Северном полюсе, на одной из наших дрейфующих станций.

С какими парнями  я познакомился там! Без всякого  преувеличения – первоклассные  ребята! В основном – молодые, умные, очень весёлые. Работа зимовщиков трудна и опасна, а эти – после работы вваливались в палатки, и оттуда ещё долго шёл такой громыхающий  смех, что случайные белые медведи, которые подходили к лагерю, –  безусловно шарахались в сторону.

Станция состояла из девяти домиков. Стояли они на льдине, образуя улицу – четыре с одной  стороны, пять – с другой. Я помню  общее собрание полярников, – очень  бурное и длинное: на нём самой  северной улице в мире давалось имя. Можете представить, что это было за собрание! Хохотали до слез, до хрипоты, до спазм. Хохотали не переставая. Юмор проснулся даже в самых сдержанных и суровых «полярных волках».

Какой-то остряк-лётчик привез из Москвы номера, которые вешаются на домах в столице. Потом авиационный  штурман с помощью каких-то хитрых приборов точно определял, какая  сторона улицы является чётной, а  какая – нечётной. Номера были торжественно прибиты к домикам и на каждом из них мы написали название улицы: «Дрейфующий проспект». Так я  и назвал одну из своих книжек. Их у меня вышло десять, начиная с 1955 года. Я писал стихи и поэмы. Одна из поэм «Реквием» – особенно дорога мне.

Дело в том, что на моем письменном столе давно  уже лежит старая фотография. На ней изображены шесть очень молодых, красивых улыбающихся парней. Это  – шесть братьев моей матери. В 1941 году самому младшему из них было 18 лет, самому старшему – 29. Все они  в том же самом сорок первом ушли на фронт. Шестеро. А с фронта вернулся один. Я не помню, как эти  ребята выглядели в жизни. Сейчас я уже старше любого из них. Кем  бы они стали? Инженерами? Моряками? Поэтами? Не знаю. Они успели только стать солдатами. И погибнуть.

Примерно такое  же положение в каждой советской  семье. Дело не в количестве. Потому что нет таких весов, на которых  можно было бы взвесить горе матерей. Взвесить и определить, – чьё  тяжелее. Я писал свой «Реквием»  и для этих шестерых, которые до сих пор глядят на меня с фотографии. Писал и чувствовал свой долг перед  ними. И ещё что-то: может быть, вину. Хотя, конечно, виноваты мы только в том, что поздно родились и не успели участвовать в войне. А  значит, должны жить. Должны. За себя и  за них.

Вот, собственно, и вся биография. По-прежнему пишу стихи. По-прежнему много езжу. И  по нашей стране, и за рубежом. Могут  спросить: а для чего поездки? Зачем  они поэту? Не лучше ли, как говорится, «ежедневно отправляться в путешествие  внутри себя»? Что ж, такие «внутренние  поездки» должны происходить и происходят постоянно. Но всё ж таки, по-моему, их лучше совмещать с поездками  во времени и пространстве.

Относительно  годов, которые «к суровой прозе  клонят». Пока не клонят. Что будет  дальше – бог его знает. Хотя и  бог не знает. Поскольку его нет.

Я женат. Жена, Алла Киреева, вместе со мной окончила литературный институт. По профессии она –  критик. (Так что вы можете представить, как мне достаётся! Вдвойне!)

Что ещё? А ещё  очень хочу написать настоящие стихи. Главные. Те, о которых думаю всё  время. Я постараюсь их написать. Если не смогу, – будет очень обидно

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Алла Рождественская о своём муже:

Мы встретились  в Литинституте. Роберт перевелся  на наш курс с филфака Карельского  университета. Этот застенчивый провинциал (но при этом боксер, волейболист  и баскетболист, игравший за сборную  Карелии, где до сих пор проводятся Игры памяти Роберта Рождественского), был просто "начинен" стихами. Атмосфера в Литинституте была удивительная. Студенты в застиранных, вытертых спортивных костюмах, стоя на лестницах, читали свои стихи, то и дело слышали щедрое: "Старик, ты - гений!" Роберт был  другой. Привлекали в нем доброта  и застенчивость.

В пик его популярности многие считали, что Роберт "куплен" советской властью, но на самом деле Роберт просто искренне верил в коммунизм. В ранних его публикациях звучит немало признаний в любви к Родине, к "флагу цвета крови моей". Однако с властями предержащими у него не всегда были ровные отношения. Вот лишь один эпизод. Николай Грибачев написал стихотворение "Нет, мальчики", которое было направлено против поэтов-шестидесятников, якобы попиравших заветы отцов, а потому обреченных на бесславие. Рождественский воспринял это как вызов и ответил стихотворением "Да, мальчики". Накануне встречи писателей и поэтов с Хрущевым он показал стихотворение тогдашнему парторгу Союза писателей Степану Щипачеву. Тот пришел в ужас, просил уничтожить рукопись. Но стихи были прочитаны, и Хрущев в бешенстве закричал: "Товарищ Рождественский, пора вам встать под знамена ваших отцов!". Последовало наказание, о Рождественском многие старались забыть. Его не издавали, не приглашали на встречи... Затем секретарю ЦК КПСС Капитонову почему-то не понравилось стихотворение "Утро", в результате Роберт вынужден был вообще уехать из Москвы в Киргизию. Подрабатывал там, переводя стихи местных поэтов на русский язык. Из Фрунзе он прислал мне письмо с такими строчками: "Выхожу один я на дорогу, Предо мной которая легла. Ночь тиха, пустыня внемлет Богу... Это все нам партия дала". Но отношения с властью - это одно, а совсем другое - вера в идеалы. Когда они рухнули, ему жить не хотелось. В одном из последних его стихов есть такие строки: "Я писал от радости шалея, о том, как мудро смотрят с Мавзолея на нас вожди "особого закала" (Я мало знал. И это помогало.) Я усомниться в вере не пытался. Стихи прошли. А стыд за них остался".