Внешняя политика Китая

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Содержание

Введение…………………………………………………………………………..3

1. Эволюция теории и практики внешней политики Китая…………..….4
2. Отношения Китая с великими державами…………………………….18

Заключение……………………………………………………………………...23

Библиографический список……………………………………………………24

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Введение

        Изменения, происходящие сегодня во внешней политике Китая, являются логическим продолжением эволюции теории и практики китайской внешней политики, начавшейся с реформ Дэн Сяопина. Этот процесс в целом подразделялся на три этапа, удобно разбиваемых на три десятилетних цикла. 
         Вследствие кризиса экономическая активность развитых государств на зарубежных рынках временно снизилась, что позволило Пекину динамичнее осуществлять стратегию приобретения зарубежных активов. Одновременно Пекин приступил к укреплению ресурсно-энергетической безопасности за счет расширения экономического сотрудничества с богатыми ресурсами государствами Африки, Латинской Америки, Ближнего Востока и Центральной Азии. Это, в свою очередь, требует увеличения военной мощи КНР и ее способности обеспечить пути доставки этих ресурсов на свою территорию. 
        При этом, обладая глобальным спектром внешнеполитических интересов, но ограниченными внешнеполитическими ресурсами, страна концентрирует силы лишь на приоритетных направлениях мировой политики. 
          Независимая мирная внешняя политика -  такого курса придерживается Китай в международных отношениях. Внешняя политика Китая характеризуется следующими основополагающими моментами:

 Китай независимо и  самостоятельно вырабатывает свою  позицию и политический курс  по всем международным вопросам; он не вступает ни в какие  союзы и не устанавливает никаких  стратегических отношений с крупными  державами или блоками стран,  выступает против гегемонизма  и политики силы. Китай стремится  развивать отношения со всеми  странами на основе пяти принципов  мирного сосуществования, а именно: взаимного уважения суверенитета  и территориальной целостности,  взаимного ненападения, невмешательства  во внутренние дела друг друга,  равенства и взаимной выгоды, мирного сосуществования.

Эволюция теории и практики внешней политики Китая

 

 

     На рубеже 2010-х годов в Пекине активизировались дискуссии о дальнейшей внешнеполитической стратегии страны. Завершение мирового финансового кризиса дало китайским лидерам объективное основание скорректировать внешнеполитические представления и приоритеты. Наконец, завершение первого десятилетия нового века – повод для подведения итогов и прорисовки перспектив, укладывающихся в традицию рассмотрения внешней политики КНР сквозь призму десятилетних циклов.    

  Об изменениях – нарождающихся или уже реальных – во внешнеполитических воззрениях китайской элиты можно судить не только по конкретным шагам Пекина, но и по меняющемуся языку китайских официальных лиц и аналитиков, ответственных за выработку внешней политики КНР. Конечно, выявляемые изменения не революционны. В духе традиции «доктринальной преемственности» они являются логическим продолжением эволюции теории и практики китайской внешней политики, начавшейся с реформ Дэн Сяопина. Этот процесс в целом подразделялся на три этапа. 
        Первый (1978–1989) характеризовался ростом прагматизма в международном поведении Китая. В те годы появилась доктрина обеспечения внешних источников экономической модернизации страны. Начался коренной пересмотр стратегии развития КНР в соответствии с «политикой реформ и открытости». При этом оформление внешнеполитических решений третьего пленума 11 созыва ЦК КПК 1978 г. фактическим, произошло на три года позже – на XII съезде КПК в 1982 году. Тогда было принято решение о проведении Пекином «независимой и самостоятельной внешней политики» Китая. В тот момент был сформулирован тезис Дэн Сяопина о том, что основными вопросами международной политики являются обеспечение мира (отношения Востока с Западом) и развития (отношения Севера с Югом). 
        Второй этап (1989–1999) стал для КНР шоковым периодом адаптации к радикальным изменениям мирового порядка в результате деградации и распада СССР. Внешнеполитическую доктрину Пекина той поры  можно условно назвать доктриной консолидации стратегической периферии Китая – той опоясывающей части мира вблизи китайских границ, дестабилизации которой в Пекине опасались в первую очередь из-за общего разрушения прежнего силового равновесия в Евразии. 
        События на площади Тяньаньмэнь (1989) и последовавшая за ними кратковременная, но болезненная для Пекина международная изоляция, а затем – и саморазрушение мировой системы социализма (1991) реанимировали опасения китайского руководства в отношении Запада. В Пекине стали подозревать, что западные страны не устоят перед соблазном сыграть на свержение коммунистического режима в Китае по образцу и подобию бескровного уничтожения советской власти в СССР.        

Сохранение доминирующей роли США  в мире, а также настороженное  отношение к КНР со стороны  соседних государств убедили руководство Китая в необходимости корректировки внешнеполитического курса. Новая доктрина нацеливала на решение трех групп задач: создание «пояса добрососедства» вокруг своих границ и нормализация отношений с государствами Юго-Восточной Азии, проведение многовекторной гибкой дипломатии в отношении великих держав, активизация действий в рамках глобальных и региональных многосторонних институтов. 
        Третий этап модификации внешнеполитических доктрин КНР происходил в 1999–2007 годах. Международный курс Пекина стал мыслиться как комплекс мер, ориентированных на «реализацию задачи обретения страной статуса великой державы, которая участвует в формировании международной системы, а не просто реагирует на происходящие в ней процессы». Если в концепциях второго этапа заметно преобладала «защитная» составляющая, то теперь больше внимания определенно уделялось подготовке своего рода дипломатического наступления. 
        К моменту постановки таких задач за плечами китайской дипломатии были уже некоторые успехи. Ответственное экономическое поведение Пекина во время азиатского финансового кризиса 1997– 1998 годов улучшило репутацию Китая в глазах соседних государств, что заметно упростило осуществление задачи построения «пояса добрососедства». Присоединение же КНР к «глобальному антитеррористическому фронту» не только обеспечило Пекину соблюдение западными странами «нейтралитета» в его борьбе с этносепаратистами Синьцзяна, но и укрепило взаимодействие КНР с великими державами в целом. 
        Наконец, вторжение американо-британской коалиции в Ирак в 2003 году, вызвавшее недовольство многих государств, политически и психологически упростило поворот к более активной пропаганде своих альтернативных взглядов на перспективы «нового мирового порядка» и «новой концепции безопасности». Все это существенно расширяло пространство внешнеполитического маневра Китая и стимулировало концептуальные новации. 
        С начала 2000-х годов влиятельные китайские аналитики стали внедрять в общественное сознание идею о необходимости формирования в Китае «психологии великой державы» (даго синьтай)». Поскольку как раз в это время к власти стало приходить «четвертое поколение» руководителей (официально смена поколений была закреплена в 2003 году), момент уточнения внешнеполитических ориентиров был благоприятным. В такой ситуации в Китае была разработана идея «глобального добрососедства», которая явно указывала на появление у КНР круга общемировых интересов. Китай фактически уже переставал считать себя, как прежде, только региональной державой. Старая концепция «пояса добрососедства», условно говоря, и с соответствующими поправками распространялась на весь мир. 
        На третьем этапе в приоритеты КНР стали входить такие задачи, как формирование сети двусторонних партнерств не только в АТР и Центральной Азии, но в более отдаленных частях мира (Африке, Латинской Америке) а также существенное повышение роли китайской многосторонней дипломатии (в рамках ООН, АТЭС, институтов взаимодействия с АСЕАН, ВТО). Особое значение в этот период приобрело для КНР сотрудничество с ШОС, «шестеркой» посредников по урегулированию положения на Корейском полуострове и «Восточноазиатским сообществом», с учетом того что Китай был в ряду учредителей этих механизмов, а не просто одним из их участников. Руководство КНР работало над укреплением потенциала влияния в рамках существующего международного порядка. 
        Важным элементом модификации приоритетов были политико-психологические сдвиги в сознании образованных китайцев, принявших представление о Китае как великой или, по крайней мере, незаменимой региональной державе. 
        Рост экономического могущества Китая способствовал укреплению его международных позиций. Расширялся круг и масштаб внешнеполитических задач, обогащался инструментарий для их решения. На XVII съезде была официально закреплена концепция «гармоничного мира», представленная как интеллектуальный вклад четвертого поколения руководителей в развитие теории «социализма с китайской спецификой». С этой концептуальной новацией было связано понятие «великая ответственная держава», которое китайское руководство стало применять к Китаю, подчеркивая (в отличие от западных политиков и политологов) ограничительный, точнее самоограничительный характер термина «ответственная» в этом словосочетании. 
        В китайской интерпретации термин «ответственная держава» – явно в согласии с известной сентенции Г.Киссинджера – подразумевал «великую державу, способную ограничивать свои амбиции». Конечно, имелась в виду и косвенная критика США как «великой державы, явно к такому самоограничению неспособной». 
        Но даже в сдержанной трактовке новая концепция ориентировала на существенное повышение международной роли Китая. Похоже, китайское руководство начинало мыслить категориями ответственности за развитие не только самого Китая, но и мира в целом. При этом, естественно, подразумевалось, что расширение ответственности влечет за собой и расширение прав и возможностей для участия КНР в формировании облика современной международной системы. Руководство КНР осознало, что оставаться державой, выступающей только за сохранение статус-кво в условиях высокой динамики изменений системы международных отношений, неэффективно.         

Заметное влияние на эволюцию китайских  концептуальных построений оказал мировой  финансовый кризис 2008–2009 годов. С одной  стороны, он переключил внимание основных государств на решение проблем экономики, что привело к разрыхлению  мирополитической среды и открыло  новые возможности для Пекина. С другой стороны, ввиду сравнительно невысокой степени вовлеченности  КНР в мировую финансовую систему, кризис сказался на комплексной национальной мощи Китая слабее, чем на потенциале более развитых государств. 
        В 2009 г. КНР демонстрировала темпы роста ВВП на уровне 7,9-8% (официальные китайские оценки были еще выше – 8,7%). В первом квартале 2010 г. по официальным оценкам этот показатель вырос до 11,9% (для сравнения – в США он составил 5,7%, в Японии – 4,6%, а в Германии – 1,2%). 
        Продолжали расти золотовалютные запасы Китая. В 2009 г. их объем составил 2,27 трлн. долл. – по этому показателю КНР обогнала Японию (1,052 трлн. долл. США) и вышла на первое место в мире. Столь впечатляющие результаты убедили руководство страны в правильности внешнеполитической стратегии. 
        Благоприятно для КНР складывалась и политическая конъюнктура – в Соединенных Штатах к власти пришла демократическая администрация, заинтересованная в восстановлении партнерских связей с ведущими мировыми державами, подорванных в годы правления республиканцев. Кроме этого, США, занятые ведением двух региональных войн, могли позволить отвлечение лишь ограниченных ресурсов на укрепление своих позиций в других регионах мира, включая Азиатско-Тихоокеанский. 
        Решение администрации Б. Обамы перенести акцент военных усилий Америки на Афганистан, а дипломатических – на Иран обусловило, по оценкам ведущих китайских аналитиков, заинтересованность США в Китае как политической силе, способной содействовать стабилизации ситуации в обоих конфликтах. 
        Важной новой чертой мировой ситуации, по мнению китайских исследователей, стал российско-грузинский вооруженный конфликт 2008 года. С одной стороны, он способствовал отвлечению внимания мирового сообщества от действий КНР, а с другой – показал избирательность США в вопросах вмешательства или невмешательства в конфликты, неприоритетные с точки зрения американских интересов.  военной точки зрения, эффективность механизмов устрашения во внешней политике США снизилась – доказательством этому стал российско-грузинский конфликт – впервые со времени «холодной войны» незападное государство решилось осуществить боевые действия против соседней страны и занять ее территорию, при этом избежав военных или экономических санкций… Отсутствие прямого вмешательства США в российско-грузинский конфликт демонстрирует пределы готовности США использовать свои вооруженные силы за рубежом и применить силу против ядерного государства – вот каким образом воспринималась ситуация китайскими специалистами-международниками. 
        Заключение о том, что военное вмешательство США не является автоматическим во всех региональных конфликтах, ущемляющих хотя бы в малой степени американские амбиции, было для КНР очень важным. Оно впервые за много лет давало дополнительный материал для прогнозирования вероятности вовлечения американских вооруженных сил в случае эскалации конфликта КНР с Тайванем. Успокоению Китая способствовали и сдвиги в самой тайваньской ситуации: в 2008 г. на выборах президента на Тайване потерпел поражение сепаратистски настроенный президент Чэнь Шуйбянь, а его место занял намного более умеренный представитель Гоминьдана Ма Инцзю. Китай получил существенные сравнительные преимущества для реализации своих внешнеполитических интересов в целом. 
        Официальные документы внешней политики КНР предлагают рассматривать развитие КНР исключительно в контексте развития международного сообщества в целом. Признание взаимозависимости внешних и внутренних аспектов ситуации в КНР неоднократно подтверждалось на официальном уровне: «Будущее и судьба Китая становятся теснее связанными с международным сообществом. Китай не может развиваться в изоляции от остального мира, а мир не сможет стать стабильным и развиваться без Китая». 
        Повышение международной роли Китая мыслилось возможным не только благодаря активной внешней политике – но и ввиду роста способности КНР влиять на мировую экономику и глобальную финансовую систему. Аналитики писали о том, что Китай не может и далее «не становиться лидером», «скрывая свои возможности». Начались новые сдвиги в системе внешнеполитических приоритетов Пекина. 
        Новое значение приобрела задача обеспечения финансовой безопасности страны. Это было явно новым ориентиром. Конечно, он возник в связи с мировым финансовым кризисом, хотя потребность в укреплении устойчивости китайской валютно-финансовой системы по мере роста зависимости экономики страны от мировой финансовой конъюнктуры стала очевидна уже с начала 2000-х годов. 
        В 1997–1998 годах именно относительно низкая степень вовлеченности Китая в спекуляции на мировых финансовых рынках помогла ему выстоять перед кризисом финансов в ЮВА, но именно она и мешала Китаю стать полноправным участником регулирования мировой экономики. Китай уже встал на путь превращения юаня в полноценную конвертируемую валюту, хотя и отказывается назвать срок, когда юань выйдет в свободное обращение. При этом эксперты считают состояние финансовой системы страны и механизмов финансового регулирования неудовлетворительными. 
        Китай не сможет сильнее влиять на мировые финансовые процессы, пока не решит следующие задачи: расширение присутствия в ключевых глобальных финансовых институтах, активизация роли в принятии ключевых финансовых решений в рамках БРИК и «группы двадцати», увеличение числа альтернативных долларовым средств накопления золотовалютных резервов и, наконец, переход на использование национальной валюты в двусторонних расчетах с другими странами. 
        Для их решения Китай начинает использовать новый инструмент внешней политики – финансовую дипломатию. Это было особенно заметно на саммите «группы двадцати» в Лондоне в апреле 2009 года. В выступлении на саммите Ху Цзиньтао констатировал, что, несмотря на финансовый кризис, «базовые условия развития китайской экономики и долгосрочные позитивные тенденции не претерпели коренных изменений». Он выразил готовность увеличить финансовый вклад КНР в Международный валютный фонд (МВФ) при пропорциональном увеличении полномочий Китая в этой организации. Было также выдвинуто предложение о создании международного органа «раннего оповещения», в обязанности которого вошел бы мониторинг деятельности крупнейших финансовых центров и ТНК. В ходе выступлений китайских представителей говорилось о необходимости расширить права развивающихся стран при принятии решений в МВФ и Мировом банке, в частности, в вопросах распределения международной финансовой помощи³⁴. 
        Любопытно, что мировой финансовый кризис дал повод Китаю настойчивей говорить о важности создания «новой международной финансовой архитектуры». Пекин стал активнее переходить на использование юаня в двусторонних торговых и валютно-финансовых расчетах с Республикой Корея, Индонезией, Малайзией, Аргентиной, Белоруссией. 
        Важным последствием кризиса, сказавшимся на внешней политике КНР, стало временное снижение экономической активности развитых государств на зарубежных рынках. Оно позволило Пекину более динамично осуществлять свою стратегию «цзоу чуцюй» – выхода китайских предприятий на внешние рынки и приобретения Китаем зарубежных активов. Три крупнейшие нефтяные монополии КНР – «Petrochina», «Sinopec» и CNOOC в первой половине 2009 г. были вовлечены в сделки, связанные со слиянием и поглощением за рубежом, на общую сумму 12 млрд. долл. – на 80% больше аналогичного показателя 2008 года. В июне 2009 г. «Petrochina» приобрела канадскую нефтяную компанию «Addax», владевшую нефтедобывающими предприятиями в Западной Африке и на Ближнем Востоке. 
        Менее удачной оказалась вылившаяся в скандал попытка китайской государственной компании «Aluminum Corp of China’s» (Chinaico) выкупить часть британско-австралийской ресурсодобывающей корпорации «Rio Tinto», третьей по величине компании такого рода в мире. В случае совершения этой сделки Пекин мог получить доступ к разработке огромных запасов железной и медной руды в Австралии. Проект не состоялся однако заинтересованность в нем Пекина наглядно демонстрирует его возросшие экономические аппетиты. При этом основной акцент китайское правительство сделало на обеспечении ресурсно-энергетической безопасности. Это объяснимо: зарубежные и китайские эксперты неоднократно отмечали высокий уровень зависимости КНР от внешних источников минеральных ресурсов, в первую очередь энергетических. По данным «Дойче Банк», с 2006 г. по 2020 г. потребности Китая в импорте железной руды может возрасти на 380%, меди – на 600%, угля – 7 400 %⁴¹. 
        В 2008 г. импорт нефти в КНР составлял ежедневно 4,4 млн. баррелей (приблизительно 587 тыс. тонн). Китай является четвертым по величине импортером нефти в мире, уступая только США, Евросоюзу и Японии. Причем, по оценкам китайских экспертов, импорт нефти Китаем достигнет к 2020 году от 270 млн. тонн до 430 млн.тонн в год (от 740 тыс.тонн до 1,178 тонн в день). 
        В руководстве КНР осознают риски зависимости от внешнего мира в импорте сырья и топлива. Задача сырьевой безопасности для Пекина включает в себя необходимость диверсификации источников ресурсов и обеспечение безопасности путей их транспортировки. Удивительным образом современная сырьевая дипломатия Китая напоминает ту, которую начиная с «первого нефтяного шока» 1973–1974 годов стала проводить Япония. 
        Потребность в диверсификации источников ресурсов сказалась на географии интересов китайской дипломатии. КНР концентрирует внимание на богатых ресурсами государствах Африки, Ближнего Востока и Латинской Америки. С 2007 г. по 2009 г. китайские лидеры побывали с визитами практически во всех государствах Африки и приняли у себя целый ряд глав африканских стран. 
        Новой чертой китайской экономической дипломатии стало активное участие КНР не только в торговле, но и в инвестировании в ресурсодобывающие страны, в том числе в инфраструктурные проекты. Взамен китайские представители стремятся получить от принимающих стран гарантии доступа Китая к местному сырью. В Ираке в 2009 г. КНР в обмен на финансовую помощь и списание долгов получила право на разработку нефтяных месторождений⁴⁶, а в ходе визита в КНР президента Афганистана Хамида Карзая в марте 2010 г. был подписан ряд соглашений, реализация которых позволит Китаю стать крупнейшим инвестором в афганские недра⁴⁷. 
        Показательно, что, стремясь прежде всего к стабильному снабжению сырьем, китайская дипломатия в развивающихся странах попутно добивается от них свертывания связей с Тайванем, сокращая для последнего возможности дипломатического маневра. В западных работах высказываются также предположения о том, что КНР ищет пути приобретения за рубежом военно-политических плацдармов. 
        Другим инструментом сырьевой дипломатии является прямая помощь, которую КНР оказывает развивающимся государствам, в том числе вызывающим недовольство Запада: Ирану, Зимбабве и Судану. В целом, в Африке, Латинской Америке, на Ближнем Востоке Китай постепенно теснит интересы других потребляющих сырье государств. 
        В контексте сырьевой дипломатии несколько иначе выглядят отношения КНР с центральноазиатскими странами. Китай постепенно смещает акценты с обеспечения безопасности в рамках ШОС на вопросы экономического развития и энергообеспечения. В том же ключе он перестраивает двусторонние связи с государствами региона. 
        По оценкам российского эксперта И. Томберга, Китай, пользуясь своими возросшими финансовыми возможностями, вложил в нефтегазовый комплекс Туркменистана около 4 млрд. долларов. Казахстан в 2010 г. получил от КНР кредит в 10 млрд. долл. и продал Пекину 49% акций компании «Мангистаумунайгаз», на которую претендовала российская компания «Газпромнефть», что дало Китаю возможность контролировать около трети казахстанских энергоресурсов. 
        КНР был основным инвестором строительства вступившего в строй в декабре 2009 г. газопровода ТУКК (Туркмения-Узбекистан-Казахстан-Китай). Стоимость китайских затрат на этот проект оцениваются в 20 млрд. долларов США. Очевидно, КНР способна выступать на сырьевых рынках Центральной Азии успешным экономическим конкурентом России. Любопытно при этом, что сама Российская Федерация выступает для КНР поставщиком энергоресурсов. 
        Тяготение к центральноазиатскому и каспийскому «энергетическим бассейнам» является для КНР логичным. Поставки из этой части мира позволяют уменьшить зависимость от неспокойного региона Персидского залива, а транспортировка по трубопроводам проще и безопасней поставок по морю. Однако Китай не отказывается и не может отказаться от ближневосточных поставок углеводородов, хотя они осуществляются через Малаккский пролив, что само по себе сопряжено с дополнительными рисками – с позиций китайских аналитиков в том смысле, что безопасность пролива обеспечивается военно-морскими силами, не подконтрольными Китаю. 
        Это соображение дает дополнительный повод стремиться к расширению возможностей военно-морского флота КНР и обеспечению его постоянного военного присутствия в регионах пролегания стратегических морских коммуникаций. В марте 2009 г. министр обороны КНР Лян Гуанле сообщил своему находившемуся в Китае с визитом японскому коллеге Ясукацу Хамаде, что НОАК продолжает развивать программу строительства авианосного флота. 
        В официальной печати была развернута дискуссия о первоочередных задачах военно-морского строительства. В газете вооруженных сил КНР «Цзефанцзюнь бао» появилась публикация, в которой говорилось: «С учетом нашей новой исторической миссии, вооруженные силы должны не только оберегать территориальные границы страны, но и границы ее национальных интересов…мы должны не только обеспечивать интересы в сфере национальной безопасности, но и – интересы в области национального развития». 
        Правда, нет оснований полагать, что публикация даже во влиятельной газете означает переход КНР к действиям в реализацию подобных идей. Скорее всего, в кратко- и среднесрочной перспективе подобные дискуссии не приведут автоматически к повышению конфликтности курса Китая даже в таких чувствительных зонах, как территории в Южно-Китайском море. Но расширение китайского военного присутствия перестает быть таким же маловероятным, как это было 10 лет назад. Любопытно, что в уже цитировавшейся статье говорилось о возможности «сделать среднесрочной стратегической целью военного строительства КНР предоставление гарантий безопасности соседним государствам». 
        Новой чертой внешней политики Пекина стал акцент на экологическом измерении международных отношений. Руководство КНР стало интересоваться проблематикой глобального потепления и сохранения среды обитания человека. В Китае заговорили о готовности к «экологическому самоограничению», приведении темпов роста китайской экономики в соответствие с потребностями охраны окружающей среды, необходимости утверждения экокультуры. Аналитики стали писать даже о вероятности смещения международной борьбы за лидерство в область контроля над изменением климата. Высказывалась мысль о том, что лидерство в вопросах управления климатом, «возможно, станет необходимым условием глобального лидерства». Пекин стремится формировать повестку дня в еще не полностью оформившихся многосторонних – экологических – механизмах, где у КНР остается значительно больше возможностей для маневра, а его активность пока не вызывает явного противодействия более сильных конкурентов. 
        Заметно повышение внимания Пекина к проблематике «нетрадиционных угроз». В первую очередь, речь идет об использовании Народно-освободительной армии Китая для целей «невоенного использования вооруженных сил». К ним относятся: контртеррористические операции, миротворческие усилия ООН, кампании по эвакуации гражданского населения в зонах конфликтов, оказанию помощи в чрезвычайных ситуациях, международное гуманитарное содействие и патрулирование в целях противодействия пиратству. 
        Показательно участие КНР с декабря 2008 г. в операции по противодействию пиратству у берегов Сомали. Эта операция получила широкое освещение в СМИ Китая и стала объектом изучения⁶⁴. Она продемонстрировала возросшие возможности ВМФ КНР (это первая такая операция в истории КНР), а также стремление Пекина к созданию предпосылок для проецирования мощи в районах стратегических морских коммуникаций. 
        Пекин расширяет участие в миротворческих операциях ООН. В декабре 2008 г. соответствующий контингент КНР превысил по численности миротворцев четырех других постоянных членов Совета Безопасности. При этом основной акцент Пекин делает на кампаниях в Африке (Судан, Демократическая Республика Конго, Либерия). 
        В специальной китайской литературе перечень угроз национальной безопасности Китая трактуется предельно расширительно. К числу угроз в КНР относят «ситуации, при которых в каком-либо государстве происходит разрушение основных властных институтов, что создает серьезную угрозу интересам КНР в этом государстве; случаи проведения конфискации и экспроприации зарубежных предприятий, наносящие ущерб промышленным и внешнеполитическим интересам Китая; действия организованной преступности»¹. Вероятно, что в основе этих сентенций – мысли о перспективах развития конфликтов в Центральной Азии или Африки. Возможно, речь идет и чем-то другом. Но ощущение влияния американской охранительной школы внешнеполитической мысли в право-республиканском духе не ослабевает. 
        Американские исследователи давно обратили внимание на академическую дискуссию, которая идет в Китае по вопросу о соотношении принципа невмешательства во внутренние дела и принципа защиты жизни и интересов своих граждан за рубежом⁶⁷. Есть основания полагать, что приоритетным для Пекина окажется второй принцип. Надо отметить, что США и в последние несколько лет Россия официально тоже ориентируются на него.        

 

 

Отношения Китая с великими державами

 

Отношения с великими державами  – особый аспект китайской дипломатии. Пекин ведет себя с ними все  более уверенно, хотя речь не идет о  кардинальной смене акцентов или  политических установок. Роль этой группы государств отражена в старой официальной  внешнеполитической формуле «четырех главных опор» внешней политики КНР: «отношения с великими державами  являются ключом, с окружающими странами – приоритетом, с развивающимися странами – основой, а многосторонние институты – трибуной». 
        Но все-таки видение Пекином роли больших держав меняется. Авторы официальной «Белой книги по национальной обороне КНР» утверждают: «Международная конкуренция в военной сфере продолжает нарастать». Китайские исследователи выражаются откровеннее: «…в стратегических отношениях между великими державами, возможно, произойдет переход от уменьшения конфликтности на фоне сотрудничества к обострению конкуренции под видом сотрудничества… Термин «стратегическое партнерство» станет деликатным способом описания отношений «ни друг, ни враг». Любое государство, не являющееся полномасштабным противником, можно будет назвать стратегическим партнером». Очевидно, это словосочетание утрачивает характер «позитивного знака», которым оно обладало около 15 лет. У лидеров КНР наблюдается «синдром усталости от стратегических партнерств». 
        Как и Россию (и, вероятно по сходным причинам), кризис 2008–2009 годов поразил КНР слабее, чем наиболее развитые страны мира. Как и России, он придал Китаю немного больше уверенности в устойчивости своего развития и позволил настойчивее заявить о себе на международных форумах, посвященных борьбе с финансовым кризисом. 
        Проявлением «новой уверенности» стало обогащение внешнеполитического словаря Пекина понятием «дипломатия красных линий. Это означает, что Китай наметил несколько проблем, по которым он намерен занимать предельно жесткую позицию. К их числу относится, например, вопрос о далай-ламе. Пекин приостановил (хотя и на краткий период) развитие отношений с Парижем после встречи президента Франции Н. Саркози с далай-ламой в декабре 2008 года. Также КНР решилась ввести санкции против крупных американских компаний в ответ на решение Вашингтона о крупномасштабных поставках оружия Тайваню в январе 2010 года. 
        В апреле 2010 г. в Китае за контрабанду наркотиков, несмотря на резкие протесты японской общественности, были казнены четверо граждан Японии. В декабре 2009 г. по такому же обвинению в Китае был осужден и расстрелян гражданин Великобритании, который стал первым иностранцем, в отношении которого за последние 50 лет была применена смертная казнь. Очевидно, в дальнейшем Китай будет все менее склонен ставить иностранцев, будь то отдельные граждане или компании, в привилегированное положение. 
        Конечно, Китай движется по пути превращения в одну из ключевых мировых держав медленно и осмотрительно. В недавнем прошлом – главный поборник интересов «третьего мира», Китай сегодня начинает все чаще с ним конкурировать, рассматривая развивающиеся государства уже не столько как партнеров, сколько как объекты своей внешней политики. 
        Окружающий мир сложен и не во всем благоприятен для повышения международной роли КНР. Например, ведущие державы пристально наблюдают за космической программой Китая и недовольны его активностью на мировых рынках вооружений. В последние годы Пекин проявляет удивительный интерес к освоению географически столь далекой от него Арктики. 
        КНР стремится к модернизации своего ядерного потенциала, увеличению производства ядерного оружия, но не проявляет склонности присоединиться к российско-американским усилиям в сфере ограничения вооружений. В вопросах нераспространения ядерного оружия КНР тоже держится особняком от России и США, подчеркивая, что МАГАТЭ, а не отдельное государство или группа западных стран, должно играть руководящую роль в вопросах ядерной безопасности. 
        В Китае осознают трудности, сопряженные с его превращением в державу с глобальными интересами. Президент Института современных международных отношений Китая Цуй Лижу отмечал: «В последние десять лет позиции Китая превратились из относительно слабых в относительно сильные, а конфликты между Китаем и остальным миром не были особенно острыми. Однако в предстоящие десять лет относительно сильные позиции Китая укрепятся еще больше. Влияние Китая на мир вырастет так же, как беспокойство мира относительно Китая». 
        Возможно не желая давать поводы для страхов в отношении военной мощи КНР, в Пекине стали придавать столь большое значение использованию «мягкой силы». В выступлении на XI совещании послов и дипломатических представителей Китая за рубежом в июле 2009 г. Ху Цзиньтао назвал «четыре направления приложения усилий» для китайской дипломатии, призвав «прилагать усилия для повышения политического влияния Китая, его экономической конкурентоспособности, для повышения привлекательности образа КНР и моральной легитимности его решений». 
        В 2012 г. предстоит XVIII съезд КПК, который по традиции задаст направления международной деятельности КНР на перспективу. В настоящее время идет бурная интеллектуальная работа по обобщению отдельных тезисов, содержащихся в речах и выступлениях Ху Цзиньтао с целью их переработки и сведения в единую платформу. В разное время китайский лидер сформулировал пять ключевых положений, касающихся внешней политики. Это были «теории» «глубинных изменений в международной ситуации», «гармоничного мира», «совместного развития», «совместной ответственности» и «активного участия в международных делах». Даже при беглом обзоре видно, что определенную целостность они образуют. 
        Не вдаваясь в разбор деталей можно с высокой долей достоверности указать как минимум на две новые черты, которые проявляются в идейно-философской платформе внешней политики китайского руководства. 
        Во-первых, Китай неуклонно преодолевает внешнеполитическое сознание развивающейся страны и соответствующее восприятие мировой политики. Не только географически, но и политически, экономически и идейно китайская дипломатия сегодня становится дипломатией страны с глобальными интересами, хотя и еще не вполне глобальными устремлениями. В повестке дня внешней политики КНР – борьба с мировым финансовым кризисом, противодействие терроризму, решение всемирных экологических проблем, энергетическая безопасность, борьба с эпидемиями и даже пиратством. 
        Во-вторых, и это, по всей видимости, гораздо важнее, просматривается осторожное стремление нового поколения китайских руководителей преодолеть в международной политике КНР жесткость так называемых максим Дэн Сяопина. Известно, что патриарх китайских реформ в свое время сформулировал семь принципов, от которых он призывал никогда не отходить. Этими принципами были: «хладнокровно наблюдать, укреплять свои позиции, уверенно реагировать на изменения, скрывать свои возможности и выигрывать время, научиться не привлекать к себе внимания, никогда не становиться лидером и вносить свой вклад»². Установки вождя в целом ориентировали КНР на проведение «незаметной дипломатии». Китай должен был мало говорить и много делать, не вступать в споры, а развивать экономику, не претендовать на формальный статус лидера, а наращивать реальное международное влияние. 
        Но в современных текстах китайского руководства акценты звучат несколько иначе. В них говорится о том, что в долгосрочной перспективе следует придерживаться принципа скрывать свои возможности, выигрывая время. Но делать конкретные дела надо активно и инициативно⁵. Вполне очевидно, что вести инициативную международную политику – это далеко не то же самое, что «не привлекать к себе внимание». В Китае понимают, как развивать положения классиков, не опровергая их в лоб.