Межличностная теория психиатрии Г.С.Салливана

«Детство»Л .Н. Толстой

«Уроки французского» В.Г.Распутин

Начало игры

Встали и отправились играть.

   - Ну,  во  что?  -  сказала Любочка,  щурясь  от  солнца  и

припрыгивая по траве. - Давайте  в Робинзона.

   - Нет...  скучно,  -  сказал Володя,  лениво повалившись  на

траву и пережевывая листья, - вечно Робинзон! Ежели непременно

хотите, так давайте лучше  беседочку строить.

   Володя заметно  важничал:  должно быть, он гордился  тем, что

приехал на охотничьей лошади,  и притворялся, что очень устал.

Может быть,  и то,  что  у него уже было слишком много  здравого

смысла  и   слишком  мало   силы  воображения,   чтобы  вполне

наслаждаться  игрою  в   Робинзона.   Игра   эта   состояла  в

представлении сцен из  "Robinson Suisse",  которого мы  читали

незадолго пред этим.

   - Ну,  пожалуйста...  отчего ты не хочешь сделать  нам этого

удовольствия?  -  приставали  к  нему  девочки.  -  Ты  будешь

Charles,  или Ernest,  или отец -  как хочешь?  -  говорила

Катенька, стараясь за рукав  курточки приподнять его с земли.

   - Право, не хочется  - скучно! - сказал Володя потягиваясь и

вместе с тем самодовольно улыбаясь.

   - Так лучше бы  дома сидеть,  коли никто не  хочет играть,  -

сквозь слезы выговорила Любочка. Она была страшная плакса.

   - Ну,  пойдемте;  только не плачь,  пожалуйста,  терпеть не

могу!

Однажды, еще в сентябре, Федька спросил  у меня: 
      - Ты в "чику" играть не боишься? 
      - В какую "чику"? - не понял я. 
      - Игра такая. На деньги. Если деньги есть, пойдем сыграем. 
      - Нету. 
      - И у меня нету. Пойдем так, хоть посмотрим. Увидишъ, как здорово.

Ход игры

Снисхождение  Володи все очарование

игры.  Когда  мы  сели  на  землю  и, воображая, что плывем на

рыбную  ловлю,  изо всех сил  начали грести, Володя сидел сложа

руки  и  в позе, не имеющей  ничего схожего с позой рыболова. Я

заметил  ему  это;  но  он  отвечал,  что оттого, что мы будем

больше  или  меньше  махать руками, мы ничего не выиграем и не

проиграем  и  все  же далеко не уедем. Я невольно согласился с

ним.  Когда, воображая, что я  иду на охоту, с палкой на плече,

я  отправился  в  лес,  Володя  лег на спину, закинул руки под

голову и сказал мне, что будто  бы и он ходил. Такие поступки и

слова,  охлаждая  нас к игре, были крайне неприятны, тем более

что  нельзя  было  в душе не согласиться, что Володя поступает

благоразумно.

Я  сам знаю,  что из палки  не только что убить птицу,  да и

выстрелить никак нельзя.  Это  игра.  Коли так рассуждать, то и

на стульях ездить нельзя; а Володя, я думаю, сам помнит, как в

долгие зимние вечера мы  накрывали  кресло платками,  делали из

него коляску,  один садился кучером,  другой лакеем, девочки в

середину, три стула были тройка лошадей, - и мы отправлялись в

дорогу.  И какие разные приключения  случались в этой дороге! и

как  весело и  скоро  проходили  зимние вечера!..  Ежели судить

по-настоящему,  то игры никакой  не будет. А игры не будет, что

ж тогда остается?..

доставило нам очень  мало удовольствия;

напротив,  его  ленивый  и  скучный вид разрушал

 Играли не все - то шестеро,  то семеро, остальные только глазели, болея в основном за Вадика. Хозяйничал здесь он, это я понял сразу. 
      Разобраться в игре ничего не стоило. Каждый выкладывал на кон по десять копеек, стопку монет решками вверх опускали на площадку, ограниченную жирной чертой метрах в двух от кассы, а с другой стороны, от валуна, вросшего в землю и служившего упором для передней ноги, бросали круглую каменную шайбу. Бросать ее надо было с тем расчетом, чтобы она как можно ближе подкатилась к черте, но не вышла за нее, - тогда ты получал право первым разбивать кассу. Били всё той же шайбой, стараясь перевернуть . монеты на орла. Перевернул - твоя, бей дальше, нет - отдай это право следующему. Но важней всего считалось еще при броске накрыть шайбой монеты, и если хоть одна из них оказывалась на орле, вся касса без разговоров переходила в твой карман, и игра начиналась снова.

Первая игра

В первый раз я спустил девяностно копеек, во второй шестьдесят. Денег было, конечно, жалко, но я чувствовал, что приноравливаюсь к игре, рука постепенно привыкала к шайбе, училась отпускать для броска ровно столько силы, сколько требовалось, чтобы шайба пошла верно, глаза тоже учились заранее знать, куда она упадет и сколько еще прокатится по земле. По вечерам, когда все расходились, я снова возвращался сюда, доставал из-под камня спрятанную Вадиком шайбу, выгребал из кармана свою мелочь и бросал, пока не темнело. Я добился того, что из десяти бросков три или четыре угадывали точно на деньги.

Выигрыш

А я выигрывал. Я стал выигрывать постоянно, каждый день. У меня был  свой расчет: не надо катать шайбу по площадке, добиваясь права на первый удар; когда много играющих, это  не просто: чем ближе тянешься к  черте, тем больше опасности перевалить за нее и остаться последним. Надо накрывать кассу при броске. Так  я и делал. Конечно, я рисковал, но при моей сноровке это был оправданный  риск. Я мог проиграть три, четыре раза подряд, зато на пятый, забрав кассу, возвращал свой проигрыш втройне. Снова  проигрывал и снова возвращал. Мне  редко приходилось стучать шайбой по монетам, но и тут я пользовался  своим приемом: если Вадик бил  с накатом на себя, я, наоборот, тюкал от себя - так было непривычно, но так шайба придерживала монету, не давала ей вертеться и, отходя, переворачивала вслед за собой.

Конец игры

Представляя,  что она рвет с  дерева какие-то  американские

фрукты,  Любочка  сорвала на  одном листке  огромной величины

червяка,  с ужасом бросила его  на землю, подняла руки кверху и

отскочила,   как  будто  боясь,  чтобы  из  него  не  брызнуло

чего-нибудь.  Игра  прекратилась;  мы  все,  головами  вместе,

припали к земле - смотреть эту редкость.

За мной кинулся было Птаха, но сразу  вернулся - видно, Вадик рассудил, что  с меня хватит, и остановил его. Минут пять я стоял и, всхлипывая, смотрел на полянку, где снова  началась игра, затем спустился по другой стороне холма к ложбинке, затянутой вокруг черной крапивой, упал на жесткую сухую траву и, не сдерживаясь больше, горько, навзрыд  заплакал.